Невеста в бегах. Гуси, грядки... герцог?! (СИ) - Страница 9

— О, как кстати! — пробормотала я.

Полчаса ушло на то, чтобы размочить известь и кисть, развести раствор пожиже.

Я аккуратно побелила печь, так, что она из бледно-желто-коричневой стала гладкой, белоснежной. А потом тщательно замыла брызги на полу.

И в домике сразу стало светлее.

Воды я натаскалась — жуть.

В домике было всего три маленьких окошка, но на каждое мне пришлось нести по ведру воды.

Я намывала стекла до тех пор, пока они не заблестели как хрусталь.

Рамы были из твердого черного дерева. Совсем еще не старые, крепкие, хорошо сработанные.

Я терла и терла их, смывая налет и гарь. И скоро окошки были как новенькие!

Занавеси на окнах были серыми от пыли и походили на слежавшиеся тряпочки. Похоже, Анника ими не пользовалась совсем. Как раздвинула, так они и остались навсегда. Да и когда ей укрываться от полуденного зная, если она все время проводит за работой?

Я сняла их и замочила в ведре со щелоком.

Пусть отмокнут!

— Потом прокипячу, и станут они чистыми, белыми! — пробормотала я.

Деревянные лежанки и стол я тоже помыла.

От усердия поскоблила их ножом, отчищая до природного светлого цвета. Крупным песком пошоркала, как наждаком, полируя разводы на дереве.

И пол тоже натерла песком.

Долго смывала старую грязь, возила и возила тряпкой. Зато отмыла дочиста, оттерла песком, окатила водой. Щеткой вымыла грязь из углов, оттерла стертый ногами порожек.

В доме сразу запахло свежим деревом и травой. Стало не душно, а свежо и прохладно. И очень уютно. Дерево ведь имеет какую-то особую магию. Когда к нему прикасаешься, когда видишь разводы, сучки, становится невероятно тепло на душе.

Солнце желтыми квадратами лежало на дощатом полу, высушивая доски.

Было светло и немного празднично.

Под потолком я навешала душистых трав, раскрыла окна, чтоб проветрить.

— Завтра шкафом займусь, — решила я. — Там наверняка гора посуды, банки-склянки. Так сразу и не разберешься. Вот завтра и посвящу весь день на то, чтобы навести там порядок!

Явившаяся с работы Анника только руками всплеснула.

На глаза ее навернулись слезы.

— Я спасена! — прошептала она. — Эстелла, ты даже не знаешь, что ты сделала для меня! Нет грязи — нет штрафа!

— Погоди, — пропыхтела я, отирая потный лоб. — Еще снаружи дом покрасим. И тебе еще премию выпишут!

Анника в подоле своего платья принесла еще сорняков и червяков для прожорливых гусят.

Ссыпала им в корзинку, и они с писком принялись за еду.

Услышав это, в дом, в приоткрытую дверь, ворвался Петрович и с совершенно ненормальным видом набросился на червей, будто ничего вкуснее в жизни не ел.

Он клевал и клевал, выдирая личинок у гусят из-под носа. Глотал, давился, и снова хватал.

Смотреть на это было неприятно.

Вообще, когда речь заходила о еде, у него словно разом отключались ум, честь и совесть.

Особенно ум.

Он превращался в обычную курицу, которая просто одержима идеей пожрать.

Вот где ужас-то.

— До чего прожорливый, — неодобрительно заметила Анника. — И ладно б польза от него была какая, а то ведь просто жрет за наш счет! Может, все ж выгоним его?..

Петрович продолжал свое пожирательство, абсолютно не слыша угроз.

А через час ему поплохело.

— Мне кажется, у меня жар, — стонал он, лежа на полу, раскинув крылья. Справедливости ради, надо сказать, что и дышал он часто, тараща на нас несчастные испуганные глаза. — Я простудился, разгуливая по огороду в таком виде! И внутри все горит и крутит… Словно душа просится наружу…

— Да ты просто червяков обожрался, — сказала честная и прямолинейная Анника. — Нельзя быть таким жадным!

— Эти черви были ядовитыми-и-и! — выгибаясь, закидывая голову чуть не за лысую гузку, метался и стонал в агонии Петрович. — Вы отравили меня-а-а… А-а-а-а… Убийцы!

Анника посмотрела на него насмешливо, но смолчала.

— Петрович, может, тебе водички? — участливо спросила я.

— Утри мне испарину со лба, — стонал страдалец. — Темнеет в глазах… О, какая всепожирающая боль! Словно ваши черви прорвали мне желудок и расползлись по всему телу! Накатывает волной! Давит! О, умираю! Они сейчас разорвут меня в клочья! Ваши червяки-и-и!

— Хорошо, что на тебе испытали червяков, а не на гусятах, — заметила Анника. — Если б померли они, их было бы жаль. А тебя, прожорливая курица, нет.

— У тебя нет сердца, — чуть не со слезами в голосе простонал Петрович. — Такие вещи говорить умирающему… О, небо! Еще волна! Я сейчас взорвусь! Яд захлестывает меня целиком!

— У тебя газы, — язвительно заметила Анника. — Эстелла, давай его во двор выгоним. А то он сейчас все полы устряпает. Он же ведро личинок съел, ей-богу!

— Я вижу! Свет! В конце! Тоннеля! — проорал Петрович, вытянув изо всех сил шею и выпучив глаза. — Прощайте! Ко-ко-ко-ко!

Он на миг замер, замолк, а потом клюнул гузкой вниз. И на чистых досках пола осталось свежее, чистенькое и беленькое яйцо!

— Фух, кажется, отпустило, — пробормотал Петрович слабым голосом.

Я глазам своим не могла поверить.

— Петрович! — выдохнула я. — Так ты все-таки курица?! Не петух — ты курица, Петрович!

— Ась?! — встрепенулся страдалец и обернулся назад. — Что?!

— Несушка ты, — пояснила «роженице» Анника. — Я же говорила, что это курица. Для петуха она мелкая. Хорошо, кстати, что это так и оказалось. От курицы больше толку. Яйца теперь у нас будут всегда! Так что ешь, Петрович, теперь больше червяков. Тебе полезно.

Петрович покраснел от смешанных стыда и гнева.

— Я петух! — чуть ли не брызжа слюной, прокричал он.

— Ага, — усмехнулась я.

— Вы это мне подкинули!!! А у меня всего лишь газы!

— Да-да-да, — поддакнула Анника.

Яйцо было не просто кстати, а очень даже кстати!

— Вот, и гусятам на прокорм хоть немного! — радовалась Анника, обтирая подолом свежее яичко. — Молодец, Петрович! Хоть и демон, а все равно молодец!

Тут Петрович, оказавшийся все-таки курицей, вдруг побагровел и испустил душераздирающий вопль.

— Что? — удивилась я. — Понимаю, это ужасная психологическая травма, узнать, что ты все-таки курица. Но знаешь, все не так уж трагично… Ты мог бы вообще не родиться. Так бы и остался там, за чертой смерти.

Но Петрович будто не слышал меня.

— А-а-а-а! — проорал он, тараща глаза и терзая на голове остатки перьев.

— Мы никому не скажем, что ты был когда-то демоном, — неуклюже попыталась утешить его Анника. — Смотри, как убивается. Стыдно ему. Наверное, это ужасно — быть могучим демоном, имеющим власть над душами, вершащим судьбы людей, и вдруг превратиться в простую курицу. Которая яйца несет.

— Ко-о-о-о! — орал Петрович отчаянно. — Ко-о-о-онечно!

— Не вершил бы судьбы людей как попало, — сварливо ответила я, — может, и не пришлось бы яйца нести!

В этот момент Петрович как следует поднапрягся. Горло его дрожало от душераздирающего крика.

— Ко-о-о, мать твою! — орал он, пуча глаза. — Ко-ко-ко, чтоб вам всем!

Он задрал гузку и чуть не зарычал от усердия.

И на пол из-под его лысого хвоста… вдруг вывалилось еще одно яйцо.

— Что?! — в один голос вскричали мы с Анникой. — Второе?! Как это может быть?!

Обычно курицы несут только одно яйцо.

И даже не каждый день.

Но чтоб сразу два? Такого я не слышала!

Но, вероятно, Петрович был очень волшебной курицей. Или карму отрабатывал сверх плана.

— А что, третьего не будет? — спросила прагматичная Анника. — Петрович, ты постарайся. Ну, а вдруг?!

Петрович же, взмокший, утомленный родами, лежал на полу, раскинув крылья и слабо шевеля откинутыми лапами.

— Мои близнецы, — простонал он, закатывая глаза. — Скажите мне, что все с ними в порядке…

— Петрович, ты в своем уме? — грубо одернула я страдальца. — Какие близнецы? Яйца — это просто яйцеклетки. В твоем случае неоплодотворенные. Кто меня попрекал незнанием предмета? А сам-то невежда!