Невеста Нила - Страница 121

Кади пожал плечами и отвечал с достоинством:

– Вспомни, Обада, что мы осудили дочь Фомы, основываясь на письме, которое нашли также у писавшего, а не у нее самой! Тогда это не казалось тебе странным. Где же тут беспристрастие правого суда?

Эти слова, сказанные наставительным тоном, вызвали одобрение арабов.

– Отлично! – воскликнул Гамалиил и отодвинулся подальше от векила. Но тот забыл о нем. Он гневно убеждал присутствующих, говоря, что мужчинам и судьям стыдно позволять женщине дурачить себя и, жалея влюбленных дураков, оставлять безнаказанным насилие над мусульманами, возмутительное самоуправство, дошедшее до явного сопротивления властям. Его пламенная речь оказала свое действие. Однако жаждавшие казни мелхитки якобиты были готовы отстаивать до последней возможности сына всеми уважаемого мукаукаса Георгия, хотя бы он даже был действительно виновен.

Представленное письмо не являлось достаточной уликой, потому что нельзя было доказать, кем оно написано.

Наконец началось совещание судей; оно продолжалось очень долго. В это время Орион сидел, понурив голову, как убитый, точно его уже приговорили к мучительной казни, или обменивался взглядами с возлюбленной, прижимая руку к сердцу, как будто опасаясь, что оно выпрыгнет из груди.

Он вполне понимал ее, и великодушие Паулы заставило юношу благоговеть перед любимой девушкой. Хотя он воспользовался этой жертвой, но твердо решил умереть вместе с ней, если для Паулы не было спасения. У него настойчиво раздавались в ушах слова Аррии: «non dolet» (не больно), которые она сказала, умирая, своему любимому Пэту [93], когда вонзила себе в грудь кинжал, чтобы раньше его перейти в царство теней.

Орион все же надеялся на помилование невесты и заранее мечтал о том, как впоследствии докажет ей свою благодарность. Наконец, кади объявил решение суда. Ориона не могли признать заслуживающим смерти, поскольку его вина не была доказана, но вместе с тем нельзя было отрицать некоторого соучастия юноши в совершенном преступлении. Поэтому суд постановил передать дело на усмотрение халифа или его наместника в Египте, полководца Амру. Отман тут же приказал держать обвиняемого под строгим караулом, чтоб он не мог уклониться от правосудия, если его признают виновным.

Когда кади заметил, что окончательный приговор зависит от халифа или его наместника, векил воскликнул:

– В настоящее время наместник Омара – я сам!

Однако среди судей послышался ропот несогласия, и, по предложению кади, они решили удвоить тюремную стражу, чтобы оградить жизнь юноши от покушений векила, на которого было послано много жалоб в Медину.

Векил вышел из зала суда вне себя от бешенства, а Горус замышлял в эту минуту новые козни против Паулы.

Когда девушка вернулась в свою каморку, старая Перпетуя подумала, что ее помиловали. Черты дамаскинки сияли гордой радостью и воодушевлением. Она отвратила самую худшую опасность от Ориона, ее любовь спасла ему жизнь! Паула сама содействовала собственной гибели, но по крайней мере ее возлюбленный был спасен и мог осуществить свои заветные планы на пользу ближних: ее поддерживала блаженная уверенность, что Орион будет действовать в ее духе.

Заключенная не успела еще рассказать Перпетуе о приговоре, как к ней явился тюремщик, который доложил о приходе судьи. Отман следовал за ним. Паула прежде всего горячо поблагодарила его; он ласково заметил, что подозревает неискренность ее показаний, но не хочет противоречить в этом случае. Затем кади перешел к непосредственной цели своего прихода.

В письме, полученном вчера вечером от его дяди Гашима, говорилось много о Пауле. Она приобрела расположение старика, который передавал ей сведения, собранные им о пропавшем без вести префекте Дамаска.

– Твой отец, благородный Фома, перед которым преклонялись даже мусульмане, – сказал Отман, – нашелся после долгих поисков.

– О господин, господин! – прервала Паула. – Неужели моя молитва дошла до Бога и осуществилось заветное желание моей жизни?

Кади рассказал ей, что герой Дамаска действительно удалился на гору Синай, где жил затворником. Но Паула не должна обольщать себя ложной надеждой: ее отца нашли еле живым; раны причиняют ему нестерпимые страдания, и дни героя сочтены.

– А я, несчастная, заперта в тюрьме! – простонала девушка. – Меня лишили возможности поспешить к отцу, чтоб увидеться с ним хотя бы перед смертью!

Кади снова принялся уговаривать ее и сообщил своим кротким, добродушным тоном, что еще третьего дня к нему явился незнакомый навуфеянин. Он спросил Отмана, как представителя судебной власти в Египте, может ли бывший противник мусульман и полководец, сражавшийся на службе императора за христианскую веру против халифа и ислама, вступить в пределы Египта, не подвергая себя опасности быть взятым в плен. Когда кади узнал, что этот изнуренный, больной, израненный воин не кто иной, как Фома, герой Дамаска, он тотчас дал ему пропуск, зная, что это не будет неприятно его государю, халифу.

Сегодня рано утром отец Паулы прибыл в Фостат и был принят как гость в доме судьи. Фома в самом деле стоит на краю могилы, но его воодушевляет желание еще раз увидеть свою дочь, о которой до него дошли ложные вести, будто она погибла во время кровавой резни в Авиле.

Кади вменил себе в обязанность исполнить желание умирающего и потому приказал тюремщику приготовить для него комнату, смежную с кельей дочери. Все необходимые принадлежности были присланы из дома кади; дверь, соединявшая обе камеры, будет отворена.

– И я опять увижу его, опять буду с ним, закрою ему глаза и, пожалуй, мы оба умрем вместе! – воскликнула Паула с благодарностью целуя руку доброго кади.

Мусульманин прослезился, уверяя заключенную в том, что она должна благодарить не его, а милосердного единого Бога. Прежде чем закатилось солнце, голова приговоренной к смерти дочери припала к груди израненного, умирающего героя. Ум больного был по-прежнему ясен, а сердце исполнено горячей любви к своему единственному детищу. Отец и дочь забыли все на свете в блаженную минуту свидания. Для Паулы наступило новое, невыразимое счастье в стенах тюрьмы.

Еще в тот же день Орион получил через сторожа письмо с приветствиями и благословением от отца своей невесты; тут ему показалось, будто бы невидимая рука сняла с него тяжелый гнев отцовского проклятия. Удивительное, радостное спокойствие и жажда деятельности овладели юношей, и Орион прилежно проработал до самого рассвета.

Горус Аполлон возвращался в свою новую обитель недовольный и хмурый.

Перед жилищем вдовы Сусанны толпились люди, боязливо кивая на роскошный дом и сад богатой женщины. Маститый ученый встретил и здесь изъявление благодарности со стороны мемфитов. Он ответил им поклоном и невольно содрогнулся, увидев на главных воротах черную доску, привлекавшую внимание прохожих. На ней было написано:

Старый жрец почувствовал холод во всех членах, потому что боялся всего, напоминавшего о смерти. Жить так близко к очагу эпидемии было страшно и опасно! И каким образом могла болезнь проникнуть в самую здоровую часть города, которую пощадила даже недавняя ужасная чума? Один из служащих городского совета на расспросы Горуса объяснил, что в доме Сусанны заболели двое рабов, приставленных к купальне, но их удалось тайно перевезти в ночное время в новые палатки для заразных больных вблизи некрополя.

Однако на другой же день болезнь обнаружилась и у самой хозяйки. К дому был приставлен строгий караул с целью оградить от заразы окружающую местность.

– Так и надо! – одобрительно заметил жрец. – Не выпускайте оттуда ни одной души!

С этими словами он вернулся домой. Обеденный час уже наступил. Отдохнув немного, старик с помощью своего слуги принялся мыться и чистить платье, чтобы выйти в столовую. Тем временем в комнату вошла хромая невольница с подносом, который она поставила на столик перед диваном. На нем дымились горячие кушанья.