Невеста и Чудовище - Страница 1

В Японии есть Книга китов. Раз в год на торжественном ритуале уполномоченный японец раскрывает эту книгу и зачитывает имена китов, убитых японцами. Со второй половины семнадцатого века каждому убитому киту они давали имя и выбивали его на камне, потом завели книгу. Уполномоченный японец, осторожно перелистывая древние страницы, громко и торжественно зачитывает множество имен китов, употребленных человечеством для еды, лекарств, косметики, освещения помещений, корсетных креплений и так далее – японцы старались не оставлять отходов и использовали все, из чего кит состоит.

Отдавая таким образом дань уважения самому крупному млекопитающему на планете, японцы нисколько не винились, в их ритуале больше гордости за существование рядом с исполинами, которых они смогли убить и съесть, чем сожаления.

Неизвестно, знал ли о Книге китов тульский маньяк Овчар, заведя свою тетрадку с именами людей, мясо которых попробовал. При задержании в 1989 году он был ранен и жестоко избит, но, проведя в беспамятстве всего одну ночь в изоляторе, чудесным образом залечился, а санитары доложили, что Овчар повторял женские и мужские имена, пока бред не прекратился и он не очнулся, миновав кризис. Что интересно – после выздоровления Овчар с гордостью заявил следователю, что это души и кровь убиенных им и съеденных помогли ему выжить. Санитары же уверяли, что Овчар – настоящий оборотень, потому и раны его зажили как на собаке. В дальнейшем в специзоляторе Овчар вел себя обособленно, явно сторонясь душегубов, не осознающих могущества своих мертвых жертв.

Узнав о Книге китов, Текила представила себе единение природы (зверя) и человека как обмен душами в момент убийства их друг другом, и перед нею возникла идиллическая картинка бесконечной воды, в которой киты и японцы плывут рядом. Она как раз заперлась в ванной, чтобы...

Я заперлась в ванной, чтобы остричь волосы. Волосы сопротивлялись – выскальзывали из ножниц, а в дверь стучала мама. Она говорила о магнитных бурях, коротком световом дне, нехватке солнечного света и психиатре. В такой нервной обстановке приличного ежика не получилось. Выравнивать было некогда, я занялась разведением краски в стаканчике для зубных щеток. За дверью стало тихо, краски мне понадобилось всего ничего. Когда я открыла дверь с липкой массой на голове, мама сидела в коридоре на полу и смотрела на меня снизу. Я на всякий случай предупредила, просто озвучив ее вымышленные страхи:

– Перестань орать, не то порежу вены.

Мама встала, побрела за мной в кухню, монотонно разъясняя, что самоубийцы редко красят волосы перед... этим самым. Остричься в разных местах – это да, а вот развести краску, намазаться и выждать потом полчаса...

– Это больше похоже на успокоительное действие, – разъяснила она, внимательно отслеживая процесс приготовления мною трехслойного бутерброда.

Дождавшись, когда я широко распахну рот перед первым укусом, она пошла в ванную и скоро вернулась со своей зубной щеткой, демонстрируя ее черную щетину.

– Ну убей меня чайником, – предложила я с полным ртом.

Мама подошла близко и мазнула зубной щеткой по моей щеке. Я отталкивала ее руку и уворачивалась, стараясь не подавиться и спасти бутерброд от остатков краски на щетинке.

– Почему ты своей щеткой не красилась?! Почему моей?.. – она завелась не на шутку, глаза потемнели, испуг в них испарился от колбасного духа.

Мы потолкались в кухне у подоконника. Потом мама села за стол, взяла сухарик, посмотрела на меня оценивающе и спросила:

– Можно забрать твои волосы? Те, которые на полу.

Я опять чуть не подавилась.

– Зачем это?

– Соберу в холщовый мешочек, сделаю себе маленькую подушечку. Буду их нюхать вечером, когда метро уже закрылось и тебя может изнасиловать какой-нибудь частник. – Она подняла глаза на часы: – Сейчас половина десятого. Куда ты собираешься ночью с такой прической?

Я тоже посмотрела на часы, подумала и разрешила:

– Бери.

И пошла в ванную промывать волосы.

В раковину потекла темная вода с моей головы, я косилась на пол, на желтые пряди. Потом представила хруст волос в холщовом мешочке и толстого потного частника – почему-то рыжего, лет сорока – и содрогнулась от покрывших меня мурашек.

А в зеркале над раковиной возник ужастик с темными остатками волос и черной полосой на щеке. Еле отмыла эту полосу.

Байрон ждал меня у подъезда в отцовской «Тойоте». Я как следует замаскировалась – черные очки, черные губы в стиле эмо, кепка с козырьком, драные джинсы и шикарная кожаная куртка Мерилин с цепочками и заклепками.

– Сними кепку, – заподозрил неладное Байрон.

Я сняла. Я всегда его слушаюсь, это совершенно неразрешимая загадка моего организма.

– Текила, ты остригла волосы? – подозрительно тихим и спокойным голосом спросил он.

– Остригла. Для конспирации, – стараюсь не смотреть на него, но боковым зрением замечаю многозначительный кивок. И вдруг он выдает:

– Где они? Где твои волосы, я хочу их забрать.

Я растерянно заметалась глазами по салону.

– Это не получится. Их взяла мама. Она сделает из них подушку. Маленькую... – уточняю я неуверенно, все еще опасаясь смотреть на Байрона.

– Подушку?.. – прошептал он с ужасом.

– Да. Это защита такая от предполагаемых насильников в автомобилях.

Он опять кивнул.

– А твои остриженные ногти мама не собирает? Чтобы сжечь их в полнолуние на болоте.

– У меня нет ногтей. Я их грызу.

– А на ногах? – не может успокоиться Байрон.

– Поехали уже, – попросила я жалобно.

И мы подкатили к «Чугунке» через полчаса полной тишины. Я осмотрела территорию вокруг. Кучка байкеров у мотоциклов, несколько дорогих иномарок, старый «Москвич».

– На чем ездит наш дядечка, как думаешь? – спросила я.

– Он живет в этом же здании, по делам ездит на такси или нанимает машину с шофером. Прописан в другом месте, у жены – «Ниссан», у дочки «Рено», у собаки прислуга для выгула. Я потаскался за ним полтора дня. Примерным семьянином его не назовешь, потому как ночевал он над «Чугункой», практически на рабочем месте – он совладелец клуба. Два часа назад сел в самолет на Варшаву. Готова?

«Чугунка» светилась и гремела музыкой. У входа два охранника отсортировывали случайных людей.

Я вышла из машины. Запрятала кепку в карман. Сняла очки, взъерошила черное непотребство на голове, прилепила над верхней губой металлическую каплю. Байрон посмотрел на меня снизу и одобрил кивком.

– Я отгоню машину, как договорились. Войду в клуб через десять минут после тебя. Поднимусь в бар. Если что, сигналю на мобильник. Зачем ты остригла волосы?

– Столько камер я нигде больше не замечала. Я должна быть как все.

– Текила... – он замялся. – Деньги, конечно, большие, но если ничего не получится...

– Получится.

– Заказчики так засекретились, что ясно – им до нас нет никакого дела. Они уверены – через нас на них никогда не выйти. Если не получится, уходи гордо – на тебе ничего нет, кроме мобильника.

Я вошла в клуб, нацепила кепку, выпила в баре сок, посмотрела на беснующийся народ, на диджея Кита и пошла в туалет. Все это – с низко опущенной головой. В туалете одна девушка блевала, а другая с черными подтеками под глазами сидела на полу у стены в полной отключке. Я залезла на подоконник, открыла вверху узкую форточку. Пришлось повозиться с механизмом, чтобы створка опустилась. Пролезала я на улицу ногами вперед. Стоя на наружном откосе, посмотрела вниз: не выше второго этажа, но если грохнуться, будет больно. Держась за открытую створку одной рукой, другой дотянулась до нижней ступеньки пожарной лестницы сбоку, всего-то и делов.