Неведомому Богу. В битве с исходом сомнительным - Страница 34

– Можешь в любой момент вернуться на родину, – ласково успокоил ее Джозеф. – Как только захочешь, сразу тебя отвезу.

Однако она покачала головой:

– Прошлое не вернешь. Помню, какой восторг испытывала в Рождество. Детские чувства никогда не повторятся.

Джозеф поднял голову и принюхался.

– Я чувствую запах соли. Ни за что бы не привез тебя сюда, если бы знал, что ты загрустишь.

– Но это хорошая, живая грусть, милый. Приятная грусть. Помню блестящие лужи ранним утром, во время отлива. Помню ползающих по камням крабов и маленьких угрей под круглыми валунами. Может быть, пора пообедать?

– Еще даже полдень не наступил. Неужели проголодалась?

– На пикнике я всегда голодна, – с улыбкой ответила Элизабет. – Когда мы с мамой ходили на Хаклберри-Хилл, то доставали еду, как только дом скрывался из виду. Было бы хорошо подкрепиться здесь, на вершине.

Джозеф подошел к лошадям, ослабил подпруги и вернулся с двумя седельными сумками. Глядя на сердитый океан, они принялись жевать толстые сэндвичи.

– Тучи приближаются, – заметила Элизабет. – Может быть, вечером соберется дождь.

– Это всего лишь туман, дорогая. В этом году постоянно ложится туман. Земля становится белой. Видишь? Коричневый цвет пропадает.

Элизабет ела сэндвич, не отводя глаз от небольшого лоскутка воды.

– Так много всего помню, – пробормотала она после долгого молчания. – Воспоминания выскакивают внезапно, как утки в тире. Только что вспомнилось, как во время отлива итальянцы выходят на камни с большими кусками хлеба в руках. Открывают морских ежей и кладут на хлеб. Самцы сладкие, а самки кислые. Ежи, конечно, а не итальянцы. – Она скомкала оставшуюся после обеда бумагу и убрала в седельную сумку. – Наверное, пора ехать, милый. Нехорошо гулять слишком долго.

Хотя тучи не двигались, дымка вокруг солнца сгущалась, а ветер становился холоднее. С вершины они возвращались пешком, ведя лошадей под уздцы.

– Все еще хочешь навестить сосновую рощу? – спросил Джозеф.

– Конечно. Это же конечная цель нашей поездки! Собираюсь проучить камень.

Не успела Элизабет закончить фразу, как с неба молнией метнулся ястреб. Послышался глухой звук, а в следующий миг ястреб снова взмыл в воздух, сжимая в когтях жалобно визжащего кролика. Элизабет выпустила поводья, зажала уши и так пошла дальше – до тех пор пока пронзительный визг не стих. Губы ее дрожали.

– Все в порядке. Я знаю, что это нормально, но видеть и слышать все равно не могу.

– Охотник промахнулся, – пояснил Джозеф. – Должен был с первого удара сломать жертве шею, но промахнулся.

Они увидели, как ястреб полетел к сосновой роще и скрылся среди деревьев.

Спустившись с вершины, они сели верхом и доехали до первых сосен. Джозеф остановился.

– Давай привяжем лошадей здесь и дальше пойдем пешком.

Едва сойдя на землю, он поспешил к ручью.

– Не пересох! – крикнул радостно. – Даже не обмелел!

Элизабет подошла и встала рядом.

– Теперь тебе лучше?

Уловив в ее словах легкую насмешку, Джозеф взглянул ей в лицо, но не заметил даже тени иронии.

– Это первая живая вода, которую мне довелось увидеть за долгое время. Пока этот ручей течет, край не погибнет. Он как вена, все еще несущая кровь к сердцу.

– Странно, – заметила Элизабет. – Ты ведь приехал оттуда, где часто идут дожди. Но смотри, как темнеет небо. Не удивлюсь, если эти тучи принесут нам долгожданную воду.

Джозеф поднял голову.

– Только туман. Но скоро похолодает. Пойдем, надо двигаться.

Как всегда, поляна молчала, а камень по-прежнему оставался зеленым. Чтобы нарушить тишину, Элизабет заговорила нарочито громко:

– Видишь, я знала, что это мое состояние породило страх!

– Должно быть, родник очень глубокий, поэтому вода все еще течет, – задумчиво предположил Джозеф. – А пористый камень набирает достаточно влаги, чтобы питать мох.

Элизабет наклонилась и заглянула в темную пещерку, откуда вытекал ручей.

– Ничего особенного. Только глубокая нора в камне и запах сырой земли.

Она выпрямилась и похлопала ладонью по мягкой поверхности.

– Чудесный мох, Джозеф. Смотри, какой плотный и глубокий.

Она оторвала горсть и показала мокрые черные корни.

– Ты больше никогда мне не приснишься, – задиристо обратилась Элизабет к камню. К этому времени небо стало темно-серым, а солнце скрылось.

Джозеф вздрогнул и отвернулся.

– Пора возвращаться домой, дорогая. Становится холодно.

Он направился к тропинке.

Элизабет по-прежнему стояла возле камня.

– Наверное, ты считаешь меня глупой, – отозвалась она со смехом. – Сейчас залезу ему на спину и приручу!

Она вонзила каблук в крутой, поросший мхом бок, сделала шаг, подтянулась раз и еще раз.

Джозеф обернулся, чтобы посмотреть.

– Осторожнее, не упади!

Она снова вонзила каблук, чтобы сделать третий шаг наверх, но опора оказалась ненадежной. Поскользнувшись, Элизабет вцепилась пальцами в мох, однако не удержалась, а лишь каждой рукой вырвала по жирному куску обманчиво прочной растительности. Джозеф увидел, как ее голова описала небольшую дугу и стукнулась о землю. Пока он бежал на помощь, Элизабет медленно перевернулась на бок. Секунду ее тело неистово сотрясалось, а потом затихло и расслабилось. Замешкавшись всего лишь на миг, Джозеф бросился к ручью и набрал в ладони воды. Затем вернулся… и вылил воду на землю: положение ее шеи и подступившая мертвенная бледность не оставили надежды. Джозеф тяжело опустился на землю, машинально взял жену за руку и разжал полные мха и сосновых иголок пальцы. Попробовал пульс и не нашел. Осторожно, словно боясь разбудить Элизабет, опустил безжизненную руку.

– Не знаю, что это такое, – проговорил он вслух, чувствуя, как наползает ледяной холод, и мысленно добавил: «Надо перевернуть ее. Надо отвезти ее домой».

Джозеф посмотрел на черные шрамы там, где мгновенье назад ее каблуки впивались в мох.

– Слишком просто, слишком легко, слишком быстро, – заметил он, обращаясь к камню, и повторил: – Слишком быстро.

Сознание отказывалось принять реальность происходящего, так что пришлось заставить себя поверить. Все истории, все составлявшие суть жизни события мгновенно остановились. Убеждения, мысли, чувства – все бессмысленно прервалось. Джозеф чувствовал приближение ледяного спокойствия и хотел выплакать боль до того, как окажется отрезанным от реальности и больше не сможет испытать ни горя, ни страданья, ни гнева. На голову упало что-то мокрое и холодное. Он посмотрел вверх и увидел, что начался неуверенный, осторожный дождь. Капли увлажнили серые щеки Элизабет, блеснули в ее волосах. Джозефа неумолимо затягивал омут спокойствия.

– Не обижайся, Элизабет, – тихо проговорил он и прежде, чем слова прозвучали, оказался за непреодолимой стеной отчуждения. Он снял куртку, накрыл голову жены и ровным голосом произнес: – Оставалась единственная возможность проститься по-настоящему, но вот исчезла и она.

Болтливый дождь взбивал на поляне фонтанчики пыли. Пробираясь по открытому пространству и прячась в кустах, ручей что-то негромко бормотал. Окутанный глухим спокойствием, лишенный способности двигаться, Джозеф продолжал неподвижно сидеть возле тела жены. Наконец он поднялся, чтобы робко прикоснуться к камню и посмотреть на плоскую вершину. Дождь принес на поляну вибрацию жизни. Словно прислушиваясь, Джозеф поднял голову и нежно погладил камень.

– Теперь вас двое, и вы здесь. А я знаю, куда должен прийти.

Его лицо и борода намокли. Дождь капал за расстегнутый ворот рубашки. Джозеф наклонился, поднял Элизабет и положил на плечо ее безвольно свисающую голову, по тропинке вышел из рощи.

На востоке, прицепившись концами к холмам, тускло светилась радуга. Джозеф отвязал внезапно ставшую лишней лошадь, чтобы та шла следом. Переложив свой груз на одну руку, тяжело поднялся в седло и пристроил тело перед собой. Выглянуло солнце и заблестело в окнах фермы. Дождь прекратился; тучи снова ушли в океан. Джозеф подумал об итальянцах, во время отлива разбивающих о камни морских ежей, чтобы положить их на хлеб и съесть. А потом вдруг вспомнил фразу, которую Элизабет произнесла давным-давно: «Считается, что Гомер жил за девятьсот лет до Христа». Снова и снова Джозеф тихо повторял: