Неведомому Богу. В битве с исходом сомнительным - Страница 18

Элизабет обиженно вспыхнула:

– О чем вы говорите? Джозеф женился на мне, а вы стараетесь представить его чужим человеком. – Ее голос неуверенно дрогнул. – Конечно, я хорошо его знаю. Думаете, вышла бы за незнакомого человека?

Но Рама лишь улыбнулась.

– Не бойся, Элизабет. Ты уже кое-что видела в жизни. Думаю, жестокости в нем нет, так что можешь поклоняться без страха быть принесенной в жертву.

В памяти Элизабет внезапно возникла картина венчания – то самое мгновенье, когда во время монотонной службы она перепутала мужа с Христом.

– Не понимаю, о чем вы! – воскликнула она. – Почему говорите «поклоняться»? Я устала; весь день ехала. Слова обладают значением, которое меняется вместе со мной. Что вы называете «поклонением»?

Рама подалась вперед и положила ладони на колени Элизабет.

– Сейчас странное время, – проговорила она тихо. – В самом начале я сказала, что сегодня вечером дверь открыта. Как в канун Дня Всех Святых, когда призраки свободно разгуливают где хотят. Сегодня умер наш брат, поэтому дверь открыта и во мне, и немного в тебе. На свет могут выйти мысли, которые обычно прячутся в глубине сознания, в темноте, забившись в какой-нибудь укромный уголок. Расскажу о том, что думаю, но обычно держу в секрете. Иногда в глазах других людей я замечаю ту же мысль, будто тень в воде.

В такт своим словам Рама легонько постукивала Элизабет пальцами по колену, а глаза ее блестели все ярче – пока не вспыхнули страстным светом.

– Я понимаю мужчин, – продолжила она. – Своего мужа знаю так хорошо, что чувствую его мысль, как только та зародилась. И чувствую побуждение, прежде чем импульс воплотится в движение. Я знаю Бертона до глубины его вялой души, а Бенджи… Я всегда видела его безмятежность и лень. Понимала, как искренне он сожалеет, что родился таким, но измениться не может. – Рама улыбнулась воспоминанию. – Однажды Бенджи пришел ко мне, когда Томаса не было дома. Потерянный и грустный. Почти до утра я держала его в объятиях словно малого ребенка. – Ее пальцы согнулись, практически сжавшись в кулак. – Понимаю их всех, – закончила она хрипло. – Интуиция никогда меня не подводит. Но Джозефа не понимаю. И отца его тоже не понимала.

Поддавшись ритму постукиваний, Элизабет медленно кивала.

Рама продолжала говорить:

– Не знаю, существуют ли на свете люди, рожденные за пределами человечности, или же некоторые из них настолько человечны, что другие кажутся попросту нереальными. Возможно, время от времени на земле появляется и живет Божество. Насколько в моих силах понять, Джозеф обладает запредельной, несокрушимой силой и спокойствием гор; чувства его дики, яростны, остры словно молния – и подобно молнии безрассудны. Когда его не будет рядом, постарайся о нем подумать, и тогда поймешь, о чем я говорю. Его фигура начнет расти и достигнет горных вершин, а сила превратится в непреодолимый порыв ветра. Бенджи умер. А представить смерть Джозефа невозможно. Он вечен. Отец его умер, но это не было смертью. – Губы Рамы беспомощно затрепетали в поисках слов, и она воскликнула словно от боли: – Говорю тебе, что этот мужчина – не человек, если не воплощает в себе всех мужчин! Мощь, упорство, долгие мучительные размышления всех мужчин мира, вся радость и все страдание, уничтожающие друг друга и все же сохраняющиеся в своей сути. Он – все это, вместилище для маленькой частицы души каждого мужчины и даже больше – символ души земли.

Рама опустила глаза и убрала руку.

– Я же сказала, что сегодня дверь открыта.

Элизабет потерла коленку в том месте, где пальцы Рамы отбивали ритм. В ее глазах блестели слезы.

– Я так устала, – пробормотала она. – Долго ехала по жаре, и трава вокруг была бурой. Не знаю, достали ли из брички живых кур, поросят, ягненка и козу. Надо их развязать, а не то ноги распухнут.

Она вынула из кармана носовой платок, высморкалась и так старательно вытерла нос, что кончик покраснел.

– Вы любите моего мужа, – проговорила Элизабет строгим, обвиняющим тоном, не глядя на Раму. – Любите и боитесь.

Рама медленно подняла глаза, посмотрела в лицо Элизабет и снова потупилась.

– Я не люблю его. Шанса на взаимность нет. Я поклоняюсь ему, а поклонение – это чувство, которое не требует взаимности. И ты тоже станешь поклоняться без взаимности. Теперь ты знаешь все, так что не бойся.

Еще мгновенье Рама смотрела на свои колени, а потом решительно подняла голову и пригладила волосы по обе стороны пробора.

– Дверь захлопнулась, – проговорила она тихо. – Все закончилось. Но на всякий случай запомни мои слова. Когда настанет трудное время, я буду рядом и помогу. Сейчас заварю свежий чай. Может быть, расскажешь мне о своем городе. Ты ведь из Монтерея, правда?

Джозеф вошел в темную конюшню и по длинному проходу за стойлами зашагал к висевшему на крючке фонарю. Чуя присутствие хозяина, лошади переставали ритмично жевать и оглядывались, а самые энергичные даже начинали топать, чтобы привлечь его внимание. Томас стоял возле фонаря и седлал кобылу. Он перестал подтягивать подпругу и посмотрел на брата поверх седла.

– Решил выбрать Ронни, – пояснил он негромко. – А то слишком разленилась. Хорошая быстрая прогулка взбодрит ее. К тому же в темноте она идет увереннее всех.

– Придумай какую-нибудь историю, – посоветовал Джозеф. – Скажи, что Бенджи поскользнулся и наткнулся на нож. Постарайся сделать так, чтобы обойтись без коронера. Если удастся, похороним уже завтра. – Он устало улыбнулся. – Первая могила. Начинаем обживаться. Дома, дети и могилы – это и есть настоящая семья. Такие вещи держат человека на земле. А кто в том стойле?

– Только Клочок, – ответил Томас. – Вчера выпустил всех верховых лошадей пастись, чтобы поели травы и размяли ноги. Им не хватает движения. А что, собираешься куда-то ехать?

– Да, причем как можно скорее.

– Хочешь догнать Хуанито? В этих холмах ни за что его не поймаешь. Парень знает здесь каждую травинку и каждую змеиную нору.

Джозеф перекинул подпругу и стремена через висевшее на крюке седло и снял его, взяв за переднюю и заднюю луки.

– Хуанито ждет меня в соснах, – пояснил он коротко.

– Не езди сегодня, Джо. Подожди до завтра, хотя бы до восхода солнца. И возьми с собой ружье.

– Ружье-то зачем?

– Неизвестно, как парень себя поведет. Индейцы – странный народ. Невозможно предсказать, что им придет в голову.

– Хуанито не станет в меня стрелять, – уверенно возразил Джозеф. – Это было бы слишком просто, а смерти я не боюсь. Отсутствие страха надежнее ружья.

Томас отвязал недоуздок и вывел сонную кобылу из стойла.

– И тем не менее подожди до завтра. Хуанито никуда не денется.

– Нет, он меня ждет. Не могу подвести человека.

Томас направился к выходу, но по пути бросил через плечо:

– И все-таки думаю, что нужно взять ружье.

Джозеф услышал, как брат сел верхом и рысью выехал со двора; немедленно раздались звуки возни и погони: вслед за хозяином бросились два молодых койота и собака.

Джозеф оседлал рослого Клочка, вывел коня в темноту и прыгнул в седло. Как только его глаза освободились от света фонаря, ночь приобрела более четкие очертания. Плавные, как линии человеческого тела, погруженные в лиловую мглу, склоны гор мягко темнели в недалекой перспективе. Все вокруг – ночь, холмы, черные полукружья деревьев – выглядело мягким и дружелюбным, как объятье. Лишь впереди в небо вонзались черные стрелы сосен.

Ночь старела, клонясь к рассвету; листья и травы шептались и вздыхали под свежим утренним ветром. Над головой свистели крылья уток: невидимый эскадрон уже тянулся к югу. В воздухе, ловя последние мгновенья ночной охоты, бесшумно сновали совы. Ветер доносил с холмов терпкий дух сосновой хвои, пронзительный запах дербенника и приятный букет рассерженного скунса, издали напоминавший аромат азалии. Джозеф едва не забыл, куда и зачем едет: холмы раскрывали нежные ладони, а горы казались такими же ласковыми и настойчивыми, как любящая полусонная женщина. Поднимаясь по склону холма, он явственно ощущал тепло земли. Клочок вскидывал крупную голову, фыркал расширенными ноздрями, встряхивал гривой, задирал хвост и танцевал, несколько раз взбрыкнув и вытянув ноги словно скаковая лошадь.