Неведомому Богу. В битве с исходом сомнительным - Страница 12

Джозеф стоял возле лестницы и смотрел вверх, ожидая ее появления и сгорая от нетерпеливого желания открыть свое существо, чтобы она смогла увидеть все его секреты – даже те, о которых он сам не знал.

«Это было бы правильно, – думал он. – Она узнает, что я за человек, и сможет стать частью меня». Элизабет остановилась на площадке и улыбнулась, глядя сверху вниз. Она надела длинный голубой плащ, а выбившаяся из прически прядь зацепилась за ворсинки голубой шерсти. Джозеф ощутил прилив нежности к этим непослушным волосам, хрипло рассмеялся и поторопил:

– Пойдемте скорее, пока лошади не потеряли блеск или не прошел удачный момент. О, разумеется, я говорю об упряжи, которую Хуанито старательно начистил.

Он открыл дверь, подвел Элизабет к бричке, помог устроиться на сиденье, а сам отвязал лошадей и застегнул на мартингалах пряжки из слоновой кости. Лошади нетерпеливо пританцовывали, и это радовало.

– Вам тепло? – спросил Джозеф.

– Да, тепло.

Лошади тронулись рысью. Хотелось единым жестом обнять и подарить спелые звезды, наполненную чашу неба, усеянную темными деревьями землю, увенчанные острыми гребнями волны гор, застывшую на пике движения бурю или бесконечно медленно движущиеся на восток каменные рифы. Можно ли найти слова, чтобы рассказать о красоте мира?

– Люблю ночь, – проговорил он. – Ночь сильнее дня.

С первого мига знакомства Элизабет напряженно готовилась отразить нападение на свой огражденный и защищенный мир, но сейчас вдруг случилось что-то неожиданное и странное. То ли интонация и ритм, то ли глубокая искренность его слов разрушили старательно возведенные стены. Кончиками пальцев она прикоснулась к руке Джозефа, вздрогнула от восторга и отдернула руку. Горло сжалось, не позволяя вздохнуть. «Он услышит, что я дышу, как лошадь. Стыдно», – подумала Элизабет и тихо, нервно рассмеялась, понимая, что ничуть не стесняется. Мысли, которые она всегда держала взаперти в самых потаенных уголках сознания, как можно дальше от поля умственного зрения, внезапно вылезли из своих убежищ и оказались вовсе не мерзкими и отвратительными словно слизняки как она всегда полагала, а легкими, веселыми и благочестивыми. «Если он вдруг коснется губами моей груди, я обрадуюсь, – подумала она. – Радость так меня переполнит, что я обеими ладонями подниму грудь к его губам». Она представила, ка́к это сделает, и поняла, что́ почувствует, изливая навстречу мужчине горячий поток своего существа.

Лошади громко фыркнули и метнулись в сторону: посреди дороги стояла темная фигура. Хуанито быстро подошел и заговорил с Джозефом:

– Едете домой, сеньор? Я вас ждал.

– Пока нет, Хуанито.

– Тогда подожду еще, сеньор. Бенджи уже пьян.

Джозеф нервно поерзал на сиденье.

– Я знал, что так и будет.

– Ходит по городу, сеньор, и распевает во все горло. С ним Вилли Ромас. Вилли счастлив. Вполне возможно, что кого-нибудь убьет.

В свете звезд крепко сжимавшие поводья руки Джозефа казались белыми и слегка подрагивали, когда лошади поворачивали головы.

– Найди Бенджи, – мрачно распорядился он. – Через пару часов поедем домой.

Лошади сорвались с места, и Хуанито исчез во тьме.

Теперь, когда стена рухнула, Элизабет почувствовала, как расстроился Джозеф. «Он расскажет, в чем дело, и я смогу помочь».

Джозеф сидел неподвижно. Ощутив непреклонный вес его рук на поводьях, лошади перешли на размеренный, осторожный шаг. Они уже приближались к неровной черной полосе прибрежных деревьев, когда из кустов донесся голос Бенджи:

Джозеф выхватил из гнезда хлыст и с такой яростью ударил лошадей, что ему пришлось тут же с силой натянуть поводья, чтобы умерить их пыл. Услышав голос Бенджи, Элизабет горько расплакалась. Джозеф сдерживал лошадей до тех пор, пока громкий перестук копыт по твердой дороге не превратился в сложный ритм рыси.

– Я не сказал, что мой брат – пьяница. Но вы должны знать мою семью. Брат – пьяница. Не просто время от времени заходит в салун и выпивает лишнего, как многие мужчины. Нет. У Бенджи это болезнь. Теперь вы знаете. – Он смотрел вперед. – Это пел мой брат. – Джозеф чувствовал, как Элизабет вздрагивает от рыданий. – Хотите, чтобы я отвез вас домой?

– Да.

– Хотите, чтобы оставил вас в покое?

Не получив ответа, Джозеф грубо развернул лошадей и поехал обратно.

– Хотите, чтобы я оставил вас в покое? – повторил он настойчиво.

– Нет, – пробормотала Элизабет. – Я просто глупая. Хочу вернуться домой и лечь в постель. Хочу попытаться понять свои чувства. Честно.

Джозеф снова ощутил, как к горлу подступает ликованье. Он наклонился, поцеловал ее в щеку и подбодрил лошадей. Возле дома помог ей спуститься и проводил до двери.

– Теперь отправлюсь на поиски брата. Через несколько дней вернусь. Спокойной ночи.

Элизабет не дождалась, пока Джозеф уедет. Не успел стихнуть звук колес, как она уже лежала в постели. Сердце билось с такой отчаянной силой, что голова сотрясалась на подушке. Стук сердца заглушал все остальные звуки, но она все-таки услышала его – тот голос, которого ждала. Он медленно приближался к ее дому – восхитительный пьяный голос. Элизабет собрала всю волю и выдержку, чтобы противостоять той огненной боли, которую он рождал.

Она взволнованно зашептала:

– Знаю, что он никчемный человек! Пьяный, никуда не годный бездельник! Надо что-нибудь придумать. Какое-нибудь волшебство. – Она дождалась того момента, когда голос зазвучал перед домом. – Да, пора. Это единственный шанс. – Спрятав голову под подушку, она торопливо забормотала: – Люблю этого певца, даже никчемного. Ни разу не видела его лица и все же люблю больше всех на свете. Господи Иисусе, помоги преодолеть желание. Помоги избавиться от этого человека.

Потом она лежала неподвижно в ожидании ответа на свою горячую молитву. Ответ явился вместе с последним всплеском боли. Из боли выросла ненависть к Бенджи – настолько неистовая и мощная, что челюсти сжались, а губы обнажили хищный оскал. По коже поползли мурашки ненависти. Ногти заболели от желания вцепиться в плоть. Потом ненависть улетучилась. Постепенно слабевший вдали сладкий голос вызывал все меньше интереса. Лежа на спине, Элизабет переплела пальцы за головой.

«Теперь я скоро выйду замуж», – подумала она спокойно.

Прежде чем свадьба состоялась, осень успела потемнеть и превратиться в зиму. Потом пришла весна, а весну сменила еще одна осень. Следовало подумать о завершении учебного года. Только после этого, в разгар летней жары, когда дубы разомлели под палящим солнцем, а река сжалась и превратилась в ручей, Элизабет нашла время обратиться к модисткам. Трава на склонах холмов созрела; по ночам скот выходил из зарослей пастись, а едва вставало солнце, снова прятался в пропитанную ароматом полыни тень и весь день сонно жевал жвачку. Душистое сено заполнило амбары выше стропил.

Целый год Джозеф раз в неделю ездил в Нуэстра-Сеньора, чтобы посидеть с Элизабет в гостиной или прокатиться вместе с ней в бричке.

– Когда мы поженимся, Элизабет? – спросил он однажды.

– Надо закончить учебный год, – ответила она, – и сделать еще тысячу разных дел. Съездить ненадолго в Монтерей. Отец захочет увидеть меня перед свадьбой.

– Правильно, – рассудительно согласился Джозеф. – Потом можешь измениться.

– Знаю. – Элизабет сжала ладони вокруг его запястья и взглянула на переплетенные пальцы. – Смотри, как трудно пошевелить тем пальцем, которым хочется пошевелить. Сразу перестаешь понимать, где какой.

Джозеф улыбнулся ее наивной привычке цепляться за мелочи, чтобы не думать.

– Боюсь измениться, – призналась Элизабет. – Хочу и боюсь. Как по-твоему, растолстею? Быстро превращусь в другую женщину и буду вспоминать себя прежнюю, как умершую подругу?