Нет времени - Страница 80
Обратимся же к цветочкам.
Первый рассказ (Вадим Панов, «Бонсаи») — это, собственно, напоминание того, что такое мистика как жанр. Теперь это определение можно дать. Мистика — это истории о вторжении в обычный мир сверхъестественного. Это сверхъестественное может быть опасным или спасительным (у Панова оно спасительное: деревце-бонсаи, в которое вселилась душа самурая, спасает бестолковых хозяев), но оно должно оставлять ощущение жути. Что ж, жуть там присутствует, хотя берётся совсем не из потустороннего мира, а с грязной московской улицы и имеет вполне посюстороннюю природу. (О таком сюжетном повороте нам ещё придётся вспомнить ещё не раз по ходу обзора).
И ещё одно: о качестве текста и искусстве составителя. Панов — крепкий профессионал, то есть умеет выдавать продукци требуемого качества. Здесь, в начале сборника, слишком необычный текст был бы противопоказан: читатель испугается слишком крутого подъёма. Вход должен быть широким и удобным, козьи тропки должны подстерегать в середине пути. Так вот, рассказх, как легкоглотающаяся наживка, вполне хорош, ибо свою разгонную функцию выполняет.
Дальше, однако, начинаются хитрости: сразу за «Бонсаи» идёт изысканный Алимов с двумя коротенькими, но удивительно тонко отделанными текстами, объединёнными одним названием «О чём умолчал Пу-Сун Лин». Если кто вдруг не знает, Пу-Сун Лин — это такие китайские байки на тему лисиц-оборотней, прикидывающихся красавицами и втирающихся в доверие к благородным мужам с целью залезть к ним в койку и известным способом поиметь их жизненную энергию. У Алимова то же самое, только вместо лис — кошки, а вместо благородных китайцев — современные московские раздолбаи, от дворника до студента-корееведа…
Далее, увы, расстелена ровная, но скучноватая дорожка. Притча Алексея Андреева «Цветок» — об истинной красоте, которую нельзя увидеть глазами — типичный пример избыточного текста: об этом уже писали, и лучше. «Сержант Её Величества» Марины Галиной — про сэра Артура Конан-Дойля и о том, как он увлёкся спиртизмом (что, кстати, соответствует исторической правде: да, увлекался) — мог бы, пожалуй, стать жемчужиной сборника, будь автор поизобретательнее. Увы, стилизация под позапрошлый век вышла слишком уж тщательной. Сейчас астральными червями, поедающими души, никого особенно не удивишь и не напугаешь.
Зато следом идёт гвоздь сборника — образцовый мистический рассказ Владимира Березина «Голем». Жуткая — в самом деле жуткая — история о советском солдате, пытающемся выжить в горящей Праге и убитым в 1968 году во время ввода советских войск в Чехословакию, написана холодным и блестящим языком Агнона и Майринка. Великолепный шахматный этюд, где в самом конце короля берёт терпеливо дожидавшаяся на краю доски пешка.
Николай Караев в «Пути единорогов» нарисовал очень яркий и красочный «цирковой» мир, слегка совпадающий с нашим на уровне названий. Впрочем, карнавал уравновешивается миром сакральным, где традиционные символы «изящно и прилично совокупляются», как сказано в одном старинном руководстве по бальным танцам. Ну что ж, автор овладел приёмом — получилось хорошо, а музыка текста восполняет сюжетные неурядицы. Музыка же — то бишь качество языка — отчасти извиняет линейный сюжет «Кружки тёмного» Сергея Легезы. Средневековье, еврейский погром, попытка напугать громил имитацией явления ангела — и, как нетрудно догадаться, явление настоящего ангела, который безобразие и прекращает. Канонично, но неинтересно.
Дальше, однако, снова идёт хит: рассказ Михаила Кликина «Наш упырь», текст по-настоящему страшный. Учитывая, что «русская тема» вообще даётся плохо, сугубый респект. Что важно: этот гвоздь вбит как раз на нужное место. Рассказ не просто хорош, но и правильно расположен относительно остальных текстов.
Как ни странно, сюжет похож на «Бонсаи»: сверхъестественное спасает от плохих людей. Правда, на сей раз помогает не благородный самурайский дух, а натуральная нечисть. В глухую русскую деревню приходят уголовники и творят беспредел. Бабка, у которой в подполе живёт упырь (настоящий, кровососущий), с согласия всей деревни выпускает его на раздухарившихся бандитов. Как это происходит — лучше читать. Особую жуть происходящему придаёт то, что всё описывается глазами «городского» ребёнка, отправленного в деревню на поправку здоровья (как выясняется, здоровье приносят эманации всё того же упыря). Как выясняется, против порождений Великой Криминальной Революции хороши все средства.
«Жигимонт последний» Сергея Булыги — очень хорошо написанный, очень литературный текст, но не вполне понятно о чём. Непонятно, потому что нужно знать белорусско-литовскую традицию. Зато «Недокументированные функции» Никиты Красникова читаются легко и приятно: рассказ про молодого учёного, занимающегося «математической магией» и не заметившего у себя под боком натуральную ведьму, написан в классической традиции и при этом по-хорошему завёрнут так, что и не догадаешься. Несколько менее аккуратно, но в том же духе сделан «Тонкий болезненный звон» Новака: предполагаемые друзья оказываются врагами и наоборот.
Ещё один отличный текст — «Лифт» Юрия Бурносова. Вроде бы напрашивающийся ход: лифт, набитый людьми, но приезжающий не на первый этаж, а в другой мир, из которого нет выхода. Интересно, что и тут просверкивает уже упомянутая тема: самое инфернальное впечатление производит не жуткий мир, в который попали герои, а один из героев, хладнокровный уголовник, перерезающий горло мальчишке, чтобы напиться кровушки.
«Формалинщик» Сивинских — про зомби — вызывает смешанные чувства. Есть несколько тем и приёмов в литературе, которые «гарантируют эффект». Например, страдания ребёнка — даже очень плохо написанный текст на эту тему будет дёргать за нерв. Но именно поэтому лучше такими приёмами не пользоваться без нужды. Или, если уж пользуешься, нужно показывать вышесредний класс. Фигура живого мертвеца — из этой серии. Если уж взялся за неё — делай блестящие ходы или не берись вообще. Увы, «Формалинщик» — средненький рассказ. Зомби бывают хорошие и плохие. Плохие желают мирового (ну или общероссийского) господства, хорошие помогают людям обороняться от плохих. Эту икру уже кто-то ел, и не один раз.
Нечто подобное можно сказать и о «Прогулке» Бенедиктова. Тут мы встречаемся всё с тем же сюжетом, что и в «Бонсаи»: мертвец поднимается, чтобы защитить своего ребёнка от мерзавцев-наркоманов. Текст очень сильный, но за счёт передоза сильнодействующих средств.
Раздел «Мистические случаи и сказки» мы пройдём быстро — не потому что он плох, а наоборот. Изящная новелла Зорича «У солдата есть невеста» — фриц недобитый, влюбившийся в русскую Царевну-Лебедь и принявший смерть, лишь бы не знаться с тремя соплеменниками-дезертирами. Великолепная сказка-притча Красникова «Сказка о последнем поэте», не поддающаяся пересказу — и рядом милые упражнения в стиле Прачетта Владимира Аренева («Королевская библиотека»).
Теперь повести. Они выстроены, если можно так скзаать, по нарастанию «собственно мистического элемента» в тексте. Михаил Харитонов — сугубый, подчёркнутый реализм, Кубатиев — отыгрыш мистики реалистическими средствами, Мидянин — весёлая кислотная вечеринка.
«Лапсанг Сушонг» Михаила Харитонова — текст в модной сейчас стилистике «ностальжи-пуфф», действие разворачивается от семидесятых до двухтысячных, со смакованием деталей советской и постсоветской жизни. Текст хитрый, с ловушками, сбитыми прицелами и непредсказуемым финалом.
Алан Кубатиев, «Пепельный рейс» — вот это как раз достойный вариант отработки темы «живых мертвецов». Кстати, пример, «другим наука»: практически все эпизоды составлены из штампов (ну что может быть заезженнее во всех смыслах этого слова, чем «голосующая девушка у дороги»?) — однако, целое вполне оригинально и неожиданно.
И, наконец, сладкое. Цирк приехал и привёз бочку с вареньем и корзину с печеньем. Понятное дело, хит сборника — иначе зачем он в финале? Жуткий и развесёлый треш Мидянина «Московские Големы» — про демонических существ, разносящих на части лужковскую Москву — запомнится читателю надолго. Правда, финал — про Москву как Вавилонскую Блудницу, самые очертания которой исполнено ужаса и мерзости, — не выглядит ни смешным, ни даже мистическим. Очень уж похоже на правду.