Нет пути назад - Страница 9

Просто удивительно, почему такой человек пошел на контакт с нами.

Его люди установили контакт со мной, когда я покупал очередную партию мобильных телефонов. Несколько человек, двое из которых были в полицейской форме, скорее всего, настоящей полицейской форме. Они запросто могли бы убить меня… я бы убил двоих, возможно, троих, еще менее вероятно – четверых, но их было восемь, и пятый однозначно убил бы меня. Но вместо этого они сказали, что один шейх желает говорить со мной, и только со мной, и более ни с кем из русских. И если я желаю с ним поговорить, то они гарантируют мне безопасность, для чего несколько человек из числа крайне авторитетных в горах, представители трех разных родов, не просто гарантируют мне безопасность, а спустятся вниз и отдадут себя в руки моих людей как гарантию моей безопасности.

Я поверил. Потому что шейх не такой дурак, и хоть он и фанатик, но понимает, что вступать в конфликт сразу с тремя пуштунскими племенами, в том числе и со зловещими африди, воинами и мятежниками, – это уже слишком. И что если он нарушит обещание и убьет меня, Шура муджахеддинов, скорее всего, примет решение, что он действовал не по воле Аллаха, и выдаст его пуштунам на расправу. Конечно, можно было предположить, что, например, у уважаемого шейха обнаружили рак, и ему теперь все равно, и он перед смертью решил, что еще может сделать против русских: разменять свою жизнь на мою. Но… в общем, я поверил. И дал свое согласие.

Мы снова поехали…

Самое плохое – все приходилось держать внутри. Доверять никому нельзя, ни единому человеку, ни единому! Поэтому официальные структуры просто не знают, где я нахожусь, и если шейх все же обманул, я погибну. Но такова плата. Такова плата за победу, по крайней мере, это более достойно.

Мы ехали по дороге, и я знал по какой. Шоссе на Пешавар, первое национальное. Это всего лишь дорога по русским меркам, словом «шоссе» у нас обозначается нечто другое. Его строили англичане в шестидесятых годах; в некоторых местах оно сужалось так, что можно было пройти только одной машине в любую сторону, приходилось пропускать идущие в разные стороны машины по очереди, а высота скальных стен в этом месте достигала нескольких десятков метров, отчего становилось жутко. Британцы взорвали эти стены и создали дорогу, проходимую для бронетехники, но узким местом оставался Хайберский проход, ворота в северо-западную Индию. Когда мы пришли, то расширили и проход до трех рядов в каждую сторону, и теперь эта дорога была намного более оживленной, чем раньше. Я понимал это по гудению фур, идущих в Пешавар. Город, объявленный вольным торговым городом по условиям Бисмаркского урегулирования. Город под британской властью, но никто не вправе запретить там торговать. В том числе и русским. В этом был смысл: если мы не выбьем Британию из Индии военной силой, то рано или поздно выдавим своими товарами. Британцы просто потеряют рынок, оккупация Индии станет затратной и будет забирать денег больше, чем приносить, и тогда они уйдут.

Вопрос в том, что дальше. Что-то мне чертовски не нравится, в кого превратились мы, русские, за последнее время. По зубам ли нам этот кусок…

Скверно было еще и то, что стало тяжело дышать… Тут и так тяжело дышать: горы, приехавший сюда человек первое время задыхается. А тут еще и водилы – чтобы хоть немного повысить мощность двигателя в горах, они убирают нейтрализатор и делают что-то типа прямоточной системы. Да и солярка здесь не лучшего качества. В результате грузовики дымят как паровозы, весь этот дым, вся эта гарь скапливается в ущелье, по которому идет трасса, и дышать тут чертовски тяжело. Особенно когда лежишь без движения в сорока сантиметрах от дорожного полотна.

Черт бы все побрал, не спать!

Интересно, далеко ли? По моим прикидкам – километров десять от Кабула отмахали. Зона безопасности двадцать, это как раз радиус применения примитивных ракетных систем «Б-1»[8], и в этой зоне, по заверениям разведки, нет и не может быть ни одного отряда моджахедов. Нет, конечно, сами моджахеды есть, но поодиночке, с легальными документами и без ракетных систем. Дальше идет зона свободной охоты, которую не удается стабилизировать даже постоянным дежурством беспилотников. Каждый месяц хоть что-то, но происходит[9]…

И интересно, в каком состоянии я буду, когда мы приедем на место? Живом или не очень.

Чертов холод начинал давать о себе знать. Самое опасное – это когда ты перестаешь чувствовать, что тебе холодно. Если ты это чувствуешь, значит, все в порядке. Если перестаешь и при этом тебя клонит в сон, приехали…

Чтобы не замерзнуть, я начал вспоминать курсы. Те самые, на Балтике. Полуостров Порккалла-удд, станция торпедных катеров. Холодно-серая свинцовая вода – на Балтике она никогда не бывает по-настоящему теплой. Утренний комплекс упражнений у нас примерно соответствовал комплексу морской пехоты, зато проводился по пояс в воде. Потом в мокром обмундировании мы бежали в столовку. На этой чертовой базе все приходилось делать бегом, чтобы не замерзнуть, нас приучали к холоду, к постоянному пребыванию в сырости, к переохлаждению. Сухая одежда для нас была скорее исключением, нежели правилом, мы целыми днями занимались в мокрой. Кто заболел, того отчисляли.

Потом нам устроили испытание. Этот курс построен так: сначала физические испытания, потом огневые, потом различные высадочные средства. Поскольку на курсы боевых пловцов записывается много идиотов, романтиков, парней, желающих показать, какие они крутые, – физо идет в первую очередь, потому что на нем отсеивается большинство. На моих глазах сдался и не выдержал член олимпийской сборной по стрельбе, призер соревнований: он-то думал, что если он умеет стрелять, то ему тут море по колено. Потом я его случайно встретил – он тогда уже был снайпером парашютистов, и на мой вопрос, не хотел бы он снова попробовать, он ответил: я что, псих, что ли?

А мы тогда все были сорванными.

Так вот, нас с утра загнали в воду по грудь и сказали, что нас слишком много. По правилам должен быть девяностопроцентный отсев, а мы не дотянули и до пятидесяти. Поэтому мы будем стоять в воде до тех пор, пока не наберем нужного отсева. А это значило, что из каждых пятерых – четверо должны были сдаться, и это после нескольких недель сырого ада, после сна днем и подъемов ночью, после «изучения рукопашного боя», когда нас просто заставляли драться толпа на толпу, после пробежек по грудь в ледяной воде, когда и дна-то не чувствуешь, после отбросов, которыми нас кормили, – четверо из пяти должны были сдаться и сказать: ну, все, на хрен, я выбываю. К черту все, я пошел домой. Это не для меня.

Если бы кто-то из нас в то время попал в ад, первое, что он сказал бы: господи, хорошо, что тут можно обсушиться.

Я только потом узнал смысл этих упражнений. Флот вбивал нам в голову, что, если происходит что-то нехорошее, это не значит, что мы в чем-то виноваты. Это значит, что жизнь – полное дерьмо, только и всего. И ничего хорошего от жизни боевому пловцу-ныряльщику ждать не приходится…

И нам еще напомнили о том, что каждый из нас давал расписку, что, если он не рассчитает свои силы и с ним на курсах подготовки произойдет что-то плохое, по этому поводу он будет иметь претензии исключительно к себе. Но если кто-то больше не желает играть с судьбой в орлянку, тот может просто выбраться на берег, подойти к офицерскому столику, где пили горячий кофе и чай инструкторы – и никто не будет иметь к нему никаких претензий.

Нас учили, как не замерзнуть. Надо просто прижать все конечности к телу, ограничить движения и попытаться удержаться в сознании. Представить, что где-то в глубине твоего тела горит очаг, и удерживать это ощущение, удерживать тепло внутри себя. Здесь это было не так-то просто сделать – Финский залив, волны…

Мы стояли. Шло время, а мы стояли. Между нами было десять метров дистанции, и никто из нас не мог поддержать другого, даже просто повернуть голову означало разрушить ту драгоценную пленку воды рядом с твоей кожей, которая хоть немного теплее обычной воды. Вода – плохой проводник тепла, поэтому тепло она отдает медленно, как и забирает. В нашем случае важнее было второе.