Нет на земле твоего короля. Часть 2 - Страница 23

Ута, облаченная в белый маскхалат, выдвинулась вперед и выбрала удобную позицию за невысоким бугорком, ощетинившимся густыми кустами. Подползла, прильнула к прицелу. Расстояние до обороняющихся на верху позволяло без особого труда вести прицельный огонь, хотя мешал сырой утренний туман. Вдруг мелькнула темная фигурка чуть левее. Поймав ее, она неотступно следила за ней. Фигурка, судя по огонькам, исходившим от нее, вела огонь одиночными выстрелами.

— Снайпер, нашего поля ягода. — подумала она.

Ута сосредоточилась. Спешить было некуда. Не на соревнованиях. Медленно подвела риски к цели. Прикинула, какие взять поправки. Нежно, как в тире, нажала на спуск. Выстрел. Привычная отдача в плечо. Фигурка превратилась в неподвижный комочек.

— Готов. Отзвенела роща золотая. Так, посмотрим, кто там еще. Ага! — Она заметила, как несколько точек устремилось к тому месту, где замерла фигурка.

— Идите, идите сюда, голубки, — ласково прошептала она, прильнув к окуляру прицела. — Я вас пшеном накормлю.

Вдруг земля вокруг нее вздыбилась от разрывов упавших в квадрат снарядов. Ута даже не успела ничего толком ощутить, полыхнуло огнем и ее тело разорвало в клочья.

Снайперская пуля попала в грудь. Ударила, словно молот. Прямо в лезвие десантного ножа, от которого срикошетила и ушла влево под сердце, разрывая, кромсая все на своем пути. Миша, выронив из рук снайперскую винтовку, лицом уткнулся в сугроб. Товарищи подползли к нему, перевернули на спину.

— Мишка! Миша! — отчаянно тормошил Квасов, с надеждой вглядываясь в лицо друга.

Тихонов не отзывался, он был уже далеко.

Квасов с трудом расстегнул отсыревший бушлат Михаила, прижал ухо у груди.

— Игорек, давай скорей укол! Кажется дышит!

Игорь с сомнением посмотрел на рану прямо у сердца, но мешкать с уколом не стал.

Капитан Розанов приготовил «макаров» с последним патроном и, стиснув зубы, с трудом извлек здоровой рукой из внутреннего кармана письма и фотографию, на которой были изображены Ира, Сережка и пухленькая Настюшка с надутыми губками. Он бережно отложил фото в сторону и развернул последнее письмо. Пробежал глазами по милым завитушкам родного почерка. Потом медленно порвал все письма и фотографию на мелкие кусочки. Сверху раздался хорошо знакомый противный свист. Все с открытыми ртами вжались в землю. Рядом разорвалась мина. Несколько осколков безжалостно впились в бок потерявшему сознание рядовому Шестопалу, который лежал сбоку от него, остальные пришлись впритирку, изодрав капитану в клочья на спине бушлат и перевязанную левую руку.

Передовой отряд наемников уже орудовал в неглубоких окопчиках, которые на скорую руку выкопали десантники.

В соседнем окопчике Серега Поляков от потери крови стал серый, как воск. Его прокушенные от боли губы посинели на неподвижном лице.

— Ленчик, ради бога, прошу тебя.

Серега умоляюще посмотрел на Веденеева. По обветренной щеке у него ползла слеза.

— Над нами же будут глумиться эти сволочи.

Трое тяжелораненых уставились на Веденеева как на спасителя, в их глазах проступало что-то преданное, собачье. Как у собак, когда их бросают хозяева.

— Серый, не могу я это сделать! Не могу! — заорал в отчаянии тот, вытирая грязной ладонью заплаканные глаза. — Братцы! Поймите же меня! Не могу я!

— Они же кромсать, как мясники, нас будут, как тех пацанов на блокпосту, — прошептал еле шевеля побелевшими губами Витька Дудник с простреленной на вылет грудью. — Век себе не простишь.

— У меня всего семь патронов осталось для «духов»!

Смертельно раненные продолжали тихо умолять и Веденеев, решившись, поднял «калаш».

— Простите ребята! — он пытался не смотреть товарищам в серые лица.

— Куда стрелять? — спросил он Полякова.

— Ленчик, в голову. Погоди секунду. Я сейчас, — всхлипнул Сергей.

— Все, давай! Прощайте, ребята! Там свидимся! — он закрыл глаза, ожидая выстрела.

Веденев, отвернувшись, приставил к виску товарища ствол.

— Пацаны! Не смотрите! — закричал он, побагровев.

— Нет!! Не могу! Хоть убейте! Не могу! Вот, держи «эфку»! Для себя берег! — он из-за пазухи достал гранату и вложил в шершавую ладонь Полякова.

— Спасибо, Леня, — тот слабеющими пальцами сжал «лимонку».

— Спасибо!! — страшным смехом в исступлении заорал Веденеев, замотав головой и дубася мерзлую землю кулаком.

Успокоившись, он подтащил двух раненых поближе к Сергею.

— Вот так вам вместе лучше будет, ребята. Чеку сорвать? Или сам сможешь?

— Не знаю, Ленчик. Сил, боюсь, в последний момент может не хватить.

— Ладно, я сам, как приблизятся пидоры! Держи рычаг, сколько сможешь, браток!

Рядовой Веденеев в упор короткой очередью уложил двух боевиков, которые вдруг словно чертики возникли как из-под земли над окопчиком. И тут же переломился, словно соломинка, срезанный длинной очередью из ПКМа. «Духи» были уже у окопчика, когда рванула «эфка». Несколько боевиков с воплями повалились на грязный снег, остальные, отпрянув вниз, залегли. В окоп полетели гранаты.

Со всех сторон понеслись дикие крики, стоны, проклятия, матерщина.

— Бляди-и!!

— А-а! А-а!

— Падлы!! Падлы-ы!

— А-а! А-а! Скоты!!

— Бей!! Ребята-а!! Помогите! Ребя…!

— Суки-и!

— Сволочи!

Перестрелка на высоте почти стихла. Изредка доносились короткие очереди и одиночные выстрелы — то боевики добивали раненых.

Тяжелораненого Тихонова бойцы с трудом несли на руках, осторожно, стараясь не трясти, но он уже не чувствовал боли. Она ушла, отпустила. Замелькал пятнами ворвавшийся неведомо откуда яркий свет. Все закружилось вокруг. Было ощущение, будто падаешь в воздушную яму. Его кто-то ласково звал. Это была женщина. Выплыли расплывчатые очертания ее фигуры в белом, милое лицо. Ему было легко, он парил над поляной, где последние десантники из разведвзвода сделали вынужденный привал. Видел себя, лежащего на снегу с серым отрешенным лицом и понурых склонившихся над ним товарищей, вглядывающихся в его потухшие глаза. Раненого осколком в правую руку бледного Лешку Квасова, Пашку Ковальчука с окровавленной щекой, Игорька Прибылова, который испуганно озирался по сторонам,

«Ребята! Вы чего приуныли?» — хотелось Мише сказать, но тут вновь раздался нежный голос, и он снова увидел женщину, она плыла к нему. Ее воздушное белое одеяние развевалось. Его ресницы дрогнули, полуоткрытые тусклые глаза смотрели на Квасова и других, и обветренные губы чуть слышно прошептали:

— Лика…

— Мишка!! Мишка!! Твою мать!! Ты, слышишь меня!! Я тебе уйду!! — орал Алешка Квасов, вцепившись целой рукой в ворот бушлата и яростно тряся отключавшегося Тихонова. — Я тебе так уйду!! Смотри на меня, я тебе сказал!!

Миша сквозь какую-то пелену, затмившую сознание, откуда-то издалека слышал крики и ругань боевого друга, хотел ему ответить, но губы не слушались.

Весна в их краях наступала поздно. Март и апрель еще грешили переменчивой погодой, неожиданными заморозками, и только в мае наступала действительно теплая погода, ласкающая кожу теплым ветерком и мягкими солнечными лучами. Лика проснулась и зажмурилась. Яркое солнце било прямо в глаза, она забыла занавесить шторы с вечера, и теперь комната была залита ярким светом. Она грузно поднялась и села. Внутри требовательно пнули прямо под ребра. Пора завтракать. Живот становился все больше, ходить было намного труднее, чем раньше. Первые месяцы она перенесла на удивление хорошо — даже легкая тошнота не беспокоила ее. Страшилки, рассказываемые другими женщинами о токсикозе, прошли ее стороной. К тому же тогда, когда она только-только узнала о своей беременности, она просто летала. И как не летать — она так давно мечтала о ребенке, и вот он в ней, маленький комочек, частичка ее любимого. Казалось, судьба сделала ей самый щедрый подарок, на который только была способна. Она какое-то время не говорила никому, боялась, что что-то пойдет не так, боялась сплетен, а нервничать так не хотелось. Даже Мише не сказала. Хотела сделать сюрприз, все ждала, когда ребенок станет достаточно большим, чтобы послать ему снимок сделанный на аппарате ультразвуковой диагностики. Окружающие лишь гадали, с чего Лика такая безмятежная и сияющая ходит.