Несусветный эскадрон - Страница 20

Милка была уверена, что Эрика ждет великое будущее. И что он будет приносить домой хорошие деньги, не задавая при этом жене никаких лишних вопросов.

Собственно, то, что Милка вернется домой только в восемь, меня вполне устраивало. Значит, я вполне могу спокойно посидеть на кухне с Эриком, к которому имею несколько вопросов по электричеству.

И я действительно забежала к нему, и попила с ним чая, и задала эти самые вопросы, но ответ получила совершенно неутешительный. Эрик оказался специалистом уж слишком узкого профиля. Правда, он сказал, в каких журналах мне стоит покопаться, вынул с антресолей стопку, но одни их названия вселяли священный ужас.

Я со школьной скамьи ненавидела физику. Взять в руки издание, битком набитое формулами, для меня холере подобно. А пришлось.

Вот почему вечером я пришла домой в хмуром и сварливом расположении духа.

Ингус ждал меня, лежа в своем блюде.

– Что-то случилось? – с тревогой спросил он.

– Да нет, ничего…

И я посмотрела на него примерно с такой же тревогой.

Окаянный путис совершенно не экономил плазму. Я могла держать пари – он стал за последние дни меньше в диаметре сантиметра на два по крайней мере. Где-то его носило – и он совершенно не думал, что очень скоро просверкнет золотой искрой и исчезнет.

– Как там на баррикадах? – осведомился он.

– Баррикады как баррикады, – отвечала я. И почему-то вспомнила жуткий плакат с физиономией Горбачева. Художник и не заботился о сходстве – достаточно было большого родимого пятна на лысине. К физиономии прилагался текст: «Это не я! Моя левая рука не знает, что правая творит». Руки тоже имелись – с пальцев левой свисали ярлычки на веревочках «КПСС», «КГБ», «ИФ», на пальцах правой болтались черные марионетки-омоновцы.

Эрик основательно испортил мне настроение.

– Ты будешь сегодня работать? – спросил Ингус.

– Вот над этим, – я с отвращением вытащила из сумки журнал. Эрик выдал мне его под два честных слова – как будто я в здравом уме и твердой памяти могла такое присвоить!

Собственно, я и не надеялась, что так сразу раскрою секрет энергетической подпитки плазменных путисов. Нужно было найти людей и институты, которые такими вещами занимаются. А для этого придется просмотреть кучу омерзительных научных статей.

Глядеть спокойно, как этот гулена теряет объем и насыщенность свечения, я просто не могла.

Ингус завис над моей головой и одновременно со мной одолел первую страницу статьи. Понял примерно столько же, сколько и я.

– Напрасная трата времени, – заметил он. – Конечно, я благодарен тебе, даже очень благодарен… Но все это безнадежно.

– Выплесну на тебя ведро воды – тогда и будет безнадежно! – буркнула я.

Примерно полчаса он молча наблюдал, как я осиливаю текст.

А потом исчез. Просочился на улицу сквозь оконное стекло, даже не попрощавшись.

Времени было – десять вечера. Я взяла трубку, накрутила номер – но не соединяло, хоть тресни. Может, и не стоило туда звонить…

Тот, без кого я тосковала, отыскался полчаса спустя.

– Как ты? – спросила я, даже не пытаясь скрыть волнение.

– Нормально, – ответил он. – Но они меня достали…

Речь шла о семье, с которой он расставался не самым мирным образом.

– Ты был сегодня на Домской площади? – мне вовсе не хотелось слушать про тестя с тещей, а про жену – и тем паче.

– Чего я там забыл?

Я даже фыркнула от возмущения.

– Ты принимаешь всю эту возню всерьез? Ты думаешь, что вот посидят все рижские народы дружно на баррикадочках, а потом настанет общее светлое будущее? – язвительно спросил он. – Не будь ребенком…

– А почему бы и нет? – я, естественно, полезла в атаку. – В двадцатые и тридцатые годы Рига была европейским городом, у всех были свои газеты, свои театры – у русских, поляков, евреев, немцев… Значит, это здесь реально!

– Ты просто не представляешь, что в них проснулось, – сказал он, и хотя уверенно говорить мог только о своей семье, ощущение было, что он имел в виду целый народ. – Они спятили. Сегодня они зовут на баррикады всех, кто подвернется под руку, а завтра скажут, что Рига и Латвия – только для латышей.

– Это твоя теща, что ли?

– Начнет, как ты понимаешь, именно моя теща. Но она уже сбила с толку жену и дочку. Дочка не хочет говорить со мной по-русски. Ты можешь себе это представить?

Я хотела напомнить, что все равно ведь он расстается с этой женой и с этой дочкой. Но не стала – скандальчик мне сейчас был ни к чему. Поэтому я оставила в покое прекрасные баррикады и сумасшедшую тещу. Да и давно пора было перевести разговор на мои с ним сложные отношения…

Он звонил из автомата. Поэтому беседа не получилась долгой. Назначив свидание, мы расстались.

Свидание – это было замечательно, и все же наши отношения казались сейчас так непрочны, так ненадежны!.. А ведь еще днем я до того верила в них!..

Что-то сегодня на Домской площади все же было не так.

Я прижалась лбом к прохладному стеклу. Там, за окном была зимняя ночь. И я осталась наедине с этой бескрайней ночью. И было мне скверно…

Внизу лежало на снегу светлое пятно. Светлое, даже розоватое круглое пятно… откуда?..

Я накинула куртку и вышла в лоджию. Перегнулась, вгляделась. Все стало ясно – внизу, упрятавшись под узкий подоконник на первом этаже, висел Ингус.

Увидев, что я его выследила, путис неторопливо выплыл на середину двора. Поднялся до уровня моего этажа. И смотрел на меня издали, а я смотрела на него, не различая лица, смешных усишек, лохматых бровей над острыми и внимательными глазами. Собственно, это не было лицом – человеческие черты складывались из мохнатых язычков пламени, когда путис, довольно длинный огненный змей, свивался в клубок. Но ведь складывалась же всякий раз одна и та же физиономия!

– Ну и что ты там делаешь? – спросила я. – Подслушиваешь?

Он не ответил. Он только глядел, и лицо его, смешная огненная мордочка, было переменчиво и неуловимо.

– Ну и виси себе, пока тебя соседи не приняли за шаровую молнию и не подняли переполох! А я вот попью чаю и попытаюсь понять хоть одну статью, – сообщила я ему. – И не буду сочинять никаких романов про гусарские страсти, пока не разберусь с твоим энергоснабжением!

Шар метнулся к окну и прилип к стеклу, глаза в глаза. Нас разделяли несколько сантиметров воздуха между толстыми оконными стеклами. Но жар проник, я ощутила его лбом, носом и губами. Потом Ингус стремительно унесся во мрак.

Больше всего на свете это было похоже на поцелуй…

Как ни крути, а по милости Лесного Янки поручик Орловский и Мачатынь потеряли не меньше часа. В военное же время час много значит.

Где бы ни проезжали всадники, присутствия русской армии они уже не обнаруживали. И хотя вывел Мач гусара на митавскую дорогу самыми короткими лесными тропами, хотя кони шли резво, а в придорожной корчме нашлись и овес для них, и два ломтя окорока для их хозяев, они опоздали…

– Неладно что-то в городе, – сказал Сергей Петрович, издали глядя на Митаву. – Ну-ка, брат, пришпорим…

И понесся на своем высоком скакуне, о котором Мач уже знал, что это донская порода. Развевались по ветру золотистые кутасы Сергеева кивера, неслась на длинных двух шнурах ташка с царским вензелем, всплескивал голубым крылом ментик за левым плечом гусара, и в иное время немало горожанок ахнуло бы, увидев статного наездника. Вот только султанчика из перьев на кивере недоставало – султанчик ехал для сбережения в особом мешочке.

Но город был пуст, жители попрятались. Сергей Петрович и Мач галопом проскакали сквозь всю Митаву и выехали к реке, на берегу которой стоял герцогский дворец.

Мач вздохнул – от людей слышал он о прекрасном дворцовом убранстве, и захотелось парню хоть одним глазком посмотреть на все это великолепие.

Вздохнул и Сергей Петрович: он не видел ни карет, ни всадников, ни караулов у ворот – ну, ни единой живой души.