Нестор-летописец - Страница 20

– Анастас – это кто такой? – еще больше растерялся Захарья.

– Как кто? – удивился чернец, прикрывая ворота за телегой. – Брат эконом. Ключник по-нашему. А я думал, знаете.

В глубине монастыря высилась небольшая бревенчатая церковь. Налево от нее не слишком ровными рядами стояли монашьи жила – кельи. По другую сторону – подсобные клети: поварня, хлебня, трапезная, мыльня, житный амбар и прочее. В клетях и между клетями видны были чернецы, исполняющие послушание на разных работах. Братия рубила дрова, молола жито, копалась в огороде, носила воду. Захарья велел Гуньке править коня туда. У проходившего монашка с мешком на спине спросил о брате Анастасе.

– А вон он.

Брат эконом оказался здоровым коренастым мужиком с рыжей окладистой бородой и связкой ключей на веревочной подпояске.

Узнав суть дела, эконом обрадовался. Тут же снарядил двух чернецов разгружать телегу, а сам пустился в многословный рассказ, желая и Захарью порадовать:

– Завтра у нас праздник Рождества Святой Богородицы, и как на грех вылили вчера последнюю каплю масла. Стал я думать, чем заливать в праздник лампады, и решил добыть масло из льняного семени. Испросил благословения у отца игумена, да и сделал как задумал. А как собрался наливать масло в лампады, вижу: в сосуде мышь утопилась. И когда только успела! Побежал я к отцу Феодосию: так, мол, и так, уж с каким стараньем накрывал корчагу, а все равно этот гад проник и масло осквернил! Отец игумен мне и говорит: сие божественная воля. Маловеры мы, говорит. Нам, брат, следовало возложить надежду на Бога, который может дать все, что потребно, а не так, говорит, как мы, потеряв веру, делать то, чего не следует. И из святого Матфея слова привел: птицы небесные не сеют и не жнут, и в житницы не собирают, а Господь их питает. Так и мы, чернецы Божьи, должны. Ступай, говорит, вылей свое масло, подождем немного и помолимся. Бог подаст нам деревянного масла с избытком. Так и сбылось слово отца нашего Феодосия! – с широкой улыбкой заключил брат эконом.

– Что ж, и мед у вас кончился?

Захарья беспокойно глядел на Несду, будто опасался, что и мед в самом деле вчера доскребли.

– Мед? – озабоченно переспросил ключник. – Не-ет, меду еще оставалось немного. Дня на два.

– Угу, – сказал Захарья. – А как бы мне с настоятелем словом перемолвиться? Долго ль его ждать надо?

– Зачем ждать? – удивился брат Анастасий. – В келье он. Пойдем.

Захарья повернулся к сыну:

– Стой здесь.

Гуньке же велел напоить коня.

Несда сел на опустевшую телегу и стал гадать, где сейчас находятся князья и насколько велик блаженный Антоний, у которого они благословляются. Верно, большой святости и мудрости монах. Только почему о нем ничего не слышно в Киеве? Про Феодосия, напротив, знают все, даже при владычном дворе о нем отзываются. По-всякому, правда: кто с почтением, кто с досадой, кто с ругательными насмешками. Иные говорили, что печерский игумен силен в словопрении и самих греческих хитрословесников способен заткнуть за пояс. Другие считали, что Феодосий большой гордец и монастырь свой ставит так, чтобы было в укор и осуждение всем прочим, живущим в миру. Прочие поносили его за то, что всегда сует нос не в свое дело. А некоторые утверждали, что в Феодосии пребывает Святой Дух.

– Видел ли ты заплаты на рясе игумена? Я хорошо его рассмотрел. Лоскут на лоскуте. И это настоятель почитаемой обители! Любой смерд лучше одет. Такие ветхие ризы я только на огородных пугалах видал.

По соседству от телеги очутились два отрока, возрастом ненамного старше Несды – лет пятнадцати. Одеты были богато – в бархат и парчу-аксамит, с золотой и серебряной вышивкой. У того, что ростом повыше и телом покрепче, с кудрявыми волосами и пригожим лицом, вместо гривны на толстой шейной цепи висел крупный оберег-змеевик из золота.

– Зря смеешься, Георгий, – ответил он. – Вот увидишь, Феодосия прославят в святых, когда он отдаст Богу душу. На что хочешь поспорим.

– На твой меч! – весело предложил насмешник, отрок с огненно-рыжими волосами.

– Зачем тебе мой меч? У тебя и свой не хуже.

– На тот меч, который ты привез из Ростова. Согласен?

– Меч святого князя Бориса? Хитрец ты, Георгий. Нет, на эту вещь я не спорю. Она моя до самой смерти.

– Да ведь этот меч неказист, и вряд ли ты возьмешь его в битву. Для чего он тебе?

– То память о моем родиче, погибшем ради Христа, – гордо ответил обладатель гривны. – Этот меч – мой оберег, он будет хранить меня от всякого зла. Особенно его должна бояться нечисть.

– Нечисть? Ну, это трудно проверить… О, придумал! Что если испытать его на волхвах? Волхвы могут считаться нечистью?

– М-м, не думаю. Все же они смертные.

– Но они служат языческим богам, а эти боги и есть нечисть.

– Пожалуй, ты прав… Надо испытать меч. Знаешь что… Нужно пойти на капище и поймать волхва, когда он начнет свое колдовство.

– Ага, он тебя этим колдовством по голове и шарахнет. Чего ему стоит…

– А меч на что? Вот и испытаем.

– Ну да, а вдруг не подействует?

– Подействует, – убежденно сказал хозяин змеевика. – Эй, ты!

Несда не сразу понял, что обращаются к нему.

– Эй, малый!

– Да он, кажется, глухой.

Несда повернулся к отрокам.

– Ты из Киева?

Он кивнул.

– Ты что, еще и немой? Отвечай князю, – прикрикнул на него тот, кого звали Георгием.

– Я из Киева, – послушно сказал Несда и спросил высокого: – А ты правда князь?

Князю в торжественных выездах положено быть в плаще-корзне. А у этого на плечах дружинный мятель, хотя и непростой – бархатный, обильно расшитый узорами.

– Правда. Мой отец – переяславский князь Всеволод Ярославич. А твой отец кто?

– Купец… Так это ты сын греческой принцессы Мономаховны? – Несда ощутил жгучее любопытство. – И где ты княжишь?

– Прежде в Ростове. Теперь в Смоленске.

– А я родился в Ростове, – живо поделился Несда. – Там померла моя мать. Епископ Леонтий крестит там язычников. Я помню его до сих пор, хотя был тогда в детском возрасте.

Исчерпав запас дружелюбных словес, он умолк.

Княжич Мономах пропустил все это мимо ушей и нетерпеливо спросил:

– Какое у вас тут недавно завелось капище? Про него говорят несусветные глупости.

– Да это на Лысой горе. Там ворожат полоцкие волхвы.

– А я слышал, будто туда каждую ночь прибегает в волчьем облике сам князь Всеслав, – сообщил рыжий Георгий.

– Это сказки, – заявил Мономах. – Ты, Георгий, варяг и потому веришь в подобные россказни. Все варяги легковерны.

– Давай проверим, – вспыхнул Георгий и оттого стал казаться еще более огненным.

– Ты знаешь путь туда? – спросил княжич Несду. – Проведешь нас? Но только ночью!

– Проведу, – с запинкой ответил Несда и тут же вспомнил: – Городские ворота ночью заперты.

– Ах да! – поморщился княжич. – А где находятся подземные градские дыры, ты, вестимо, не знаешь.

– Не знаю.

– Придется выйти за город на закате. Где ты будешь нас ждать?

– У Копыревских ворот. Оттуда ближе всего.

– Где такие ворота?

– Улицей направо от Жидовских.

– Договорились. Коня не бери, Георгий возьмет для тебя дружинного. Смотри, не обмани, купец!

В монастыре вдруг стало шумно и людно. Из дальнего конца обители, широко раскинувшейся на склоне холма, явилось целое шествие. Впереди шли князья Ярославичи в богатых золотошвейных корзнах с златокованой фибулой на правом плече и с меховой опушкой. У младшего Всеволода, женатого на греческой принцессе, корзно вышито на византийский манер кругами с орлами внутри. Все трое не молодые, но и не старые. Только у Изяслава, самого высокого и обильного телом, волосы, видные из-под шапки, тронуты серебром. Подле них выступали старшие сыновья – хмурый, с будто бы рубленым лицом и колючими глазами Мстислав Изяславич, статный, румяный, улыбчивый Глеб Святославич. Вокруг князей важно вышагивали бояре – киевский воевода Перенег Мстишич, тысяцкий Косняч, переяславский Никифор Жирятич по прозвищу Кыянин и черниговский Янь Вышатич. Позади всех брели трое смиренных иноков с опущенными взглядами.