Нестор-летописец - Страница 19

– Знаю, знаю, – подобрел киевский князь, – не бушуй, брат. Вот что я думаю: надо нам идти в Печерский монастырь, просить благословения на битву с половцами и молитв на одоление поганых.

Всеволод просветлел лицом и заулыбался.

– Да и я о том же думаю, брат.

– На том и порешим. Только Святослава дождемся. Пойдем-ка, брат, к боярам, проведаем, не заснули ль там еще.

– Постой, – вспомнил младший. – А где твой Душило?

– В яме сидит, – враз поугрюмел киевский князь.

– За что?! – сильно удивился Всеволод.

– За дело.

– А может, отпустишь? – попросил младший брат. – Он бы сгодился в битве.

– Когда забуду, за что сидит, тогда отпущу, – буркнул Изяслав.

Захарья еще с вечера распорядился нагрузить телегу бочонками с медом и с деревянным лампадным маслом да мешками пшена, чтобы с утра не болела об этом голова.

О другом она теперь болела постоянно. Десяти дней не прошло, как от пристаней в устье Почайны отчалили три Захарьевых лодьи и поплыли вниз по Днепру, к греческому Корсуню. Большие лодьи везли товар: собольи, куньи, горностаевые, бобровые, беличьи, лисьи меха, медвежьи, волчьи, рысьи шкуры-полсти, плотные скатки льняного полотна, тяжелые круги воска, бочки меда, рыбий зуб и поднепровский янтарь.

На лодьях, кроме кормчего и нанятых гребцов, плыла стор ожа, набранная из киевских и пришлых вольных кметей. Таких в любом граде Руси вдосталь. Не успел прибиться к княжьей либо боярской дружине – сам ищи себе хлеб, подряжайся к купцам и ходи с ними по всей земле, от Студеного до Хвалынского моря. Захарья заранее присматривал сторожей для своего обоза: киевские вольнонаемные мужи всегда на виду и всегда шумны. Со всеми успел сговориться, сошелся в цене, как вдруг на тебе. Десяток нанятых им кметей тысяцкий Косняч посадил в поруб вместе с полоцкими дружинниками. Еще четверых порубили у Брячиславова двора. И нужно было им слушать волхвов на торжище! В последний день Захарье и Даньше пришлось впопыхах рядиться с первыми встречными бродягами, у которых на поясе болтался меч.

Захарья и сам бы повел обоз на Корсунь, но Даньша для этого подходил лучше: знал греческую речь. Некогда игумен княжьего Дмитровского монастыря Варлаам плавал в Царьград и на Святую землю. Князь Изяслав послал с ним для сопровождения малую дружину. В том отряде и состоял Даньша и за год паломничества наторел в грецкой молви. А что с греками надо держать ухо востро, не то живо вокруг пальца обведут, это Захарья хорошо понимал. С ромейскими купцами в Киеве он торговался до хрипоты и все равно не досчитывался прибытка.

Вскоре от пристаней на Почайне должен был отойти другой обоз во главе с самим Захарьей – до Новгорода. Но все мысли его сейчас были об ином. Через седмицу после отплытия Даньши Киев облетела весть о половцах. Сердце у Захарьи будто в ледяную воду прыгнуло. Лодьи, верно, добрались уже до Псела. Может, и далее – до Ворсклы. Лакомый кусок для степняков. А не удастся пограбить, так спалят обоз, им чужого не жалко – зажгут стрелы и пустят на реку. Захарья потерял сон и покой.

Сам бы он не додумался. Подсказал Несда, богомольная голова. Надоумил пойти к печерским монахам и просить у них молитв. Они, мол, ближе к Богу. Когда-то Захарья тоже молился Христу, внимал епископу Леонтию в Ростове. Да все давно позабылось, и не было другого Леонтия, чтобы напомнить.

Он долго сидел на лавке, задумчиво стругал чурбачок, игрушку для дочки. Резное дело Захарья любил. Иногда так деревяшку изузорит – загляденье. Но в этот раз не дострогал, бросил и пошел на двор. Велел грузить телегу – в монастырь везти дары-поминки. Авось поможет монашья молитва. Попутно еще вот что придумал: после монастыря пойти на Лысую гору, принести жертву старым богам. Одно другому не помеха, так решил.

Со двора выехали не рано, чтоб монахи успели отслужить все, что у них по утрам служится. Захарья шел с одного боку телеги, Несда с другого, конем правил холоп Гунька. Купец поднарядился: атласная синяя рубаха с бархатными зарукавьями, порты из английского сукна, наборный серебряный пояс, вотола с искусной застежкой у шеи, сапоги светлой кожи, шапка из тафты с куньей оторочкой. Меч пристегивать не стал – не монахов же им пугать. Несде тоже сурово велел снять свою холстину и одеться как подобает купецкому отпрыску. Сын подумал и неожиданно легко согласился. В Печерском монастыре он ни разу не бывал, но слышал об этой обители давно и много. Поездка к чудотворным монахам была для отрока праздником.

За версту от Феодосьева монастыря, в Берестовом, узрели суету. По селу слонялись, пешком и на конях, княжьи кмети. Иные, поснимав рубахи, для упражнения рубились на мечах. Прочие задирали шутками девок и гоняли с поручениями холопов.

– Князь, что ли, пожаловал? – вслух подумал Захарья.

– Тысяцкий ополченскую рать собирает, – ни к селу, ни к городу высказался Гунька, которому надоело молчать.

– Знамо, плохо дело, – омрачился купец.

– Куманы, слышно, к Супою подходят, – сообщил холоп. – Силища несметная!

– Отец, могут ли половцы осадить Киев? – спросил Несда.

– Осадить-то могут. Сто лет назад, при княгине Ольге, осаживали. Да и тогда не взяли, а теперь и подавно. Не по зубам им станет Ярославов град.

Захарья говорил рассеянно, мысли его были далеко, с тремя лодьями, плывущими мимо вражьей орды.

На дороге от Берестового до монастыря часто попадались дружинники, едущие в одну и другую сторону. А то и вовсе – коней пустят щипать траву, сами под кустом на расстеленном мятле лежат, млеют. По небу ходят тучи, но надоевшим дождем не сыплет, и то хорошо.

Захарья на дружинников смотрел с пристрастием. В юности сам хотел стать кметем, надеть на шею воинскую гривну. Не сумел. Теперь и сын оказался бездарным к воинской храбрости. Княжьи отроки, словно чуя эту робость к оружию, на купца с его телегой поглядывали свысока. Презрительно ухмылялись, свистом и криком вытесняли с дороги. Захарья ужимался и тайком стыдился.

Когда показался монастырский тын, он бы вздохнул свободней, да не тут-то было. У ворот толпилась целая орава конных и спешенных гридей. С появлением купецкой телеги они показали к ней интерес. Остановили и потребовали:

– А ну поворачивай назад.

– Да я же… – Захарья растерянно оглянулся на Несду. – С дарами… для черноризцев.

– Неча тут шляться, когда князья благословляются.

– Князья? – убито пробормотал Захарья.

– Тебе, купецкая рожа, чего здесь надобно?

Несда вдруг догадался, что дружинники всего лишь смеются над ними.

– Мы к игумену Феодосию, он нас ждет, – громко заявил он. От смелого вранья кровь бросилась в лицо.

– Так прям и ждет?

– Занят Феодосий, пошли прочь.

– А пока он занят, мы с братом экономом дело справим. Поминки у нас – вот: мед, деревянное масло и пшено. Если не привезем все это сегодня, игумен Феодосий осерчает, – упоенно врал Несда. – Масло у монахов кончилось, нечем лампады заправлять. И князей угощать нечем – последний мед вчера доскребли.

Захарья униженно молчал.

– Ну, – чуть присмирели гриди, – если так… Заплати мыто и проезжай.

– Какое мыто, вы что, ополоумели? – Захарья от изумления охрабрел.

– Я те дам щас – ополоумели! – пригрозил один из отроков, для виду хватаясь за меч.

– Ладно, – смеялись другие, – пущай проезжает. Не то обидится еще, князю нажалуется. Ишь ты, вырядился, купчина. Чернецов нарядом не удивишь, у них у самих знатные одёжи – дранина да рванина.

Монастырский привратник, слышавший весь разговор, распахнул ворота для телеги.

– Прости, Господи, нас, грешных, – вздохнул он.

– Как бы нам с игуменом Феодосием повидаться? – смущенно спросил его Захарья, входя в обитель.

– Так у блаженного Антония все, – сказал чернец, – отец игумен и князья, и воеводы ихние. Обождать надо. А о брате Анастасе там узнайте у кого ни то. – Привратник махнул рукой на монастырское хозяйство. – На месте его никогда не сыщешь.