Неспелый колос - Страница 17
Он не остерёгся, прибегнув к этому слову, и теперь оно вклинилось в его существование, непоправимо разделив его на две части. Он пока не знал, сколько ещё времени в грядущем всякое событие будет упираться, как в пограничный столб, в эту магическую и банальную веху: «Ах да, это случилось до того… Насколько я помню, это произошло после того…»
Со смесью зависти и презрения он вспомнил о своих товарищах по коллежу, дрожавших от нетерпения на нечистых ступенях неких заведений, откуда потом они выскальзывали, посвистывая, с фальшиво-победоносным видом, ещё бледные от не преодолённого омерзения. Чем больше они старались не думать об этом, тем чаще возвращались туда, естественно не порывая с зубрёжкой, играми, тайком раскуриваемыми сигарами, болтовнёй о политике и спорте. «А вот я… Значит, это Её вина, если меня ни к чему не тянет, даже к Ней самой?..»
Заряд принесённого с водной глади тумана обволок побережье. Это была лишь редкая дымка, которую ветер растрепал ещё над морем; она уже не могла скрыть от глаз ближайший скалистый островок. Поток воздуха подхватил её, вымесил в плотный вязкий ком и швырнул в бухту. В один миг Флип, утонув в тумане, потерял из виду море, пляж и дом, закашлялся во влажном мареве. Привыкший к чудесам морского климата, он подождал, пока другой порыв ветра не размечет белое облако, но тут в каком-то мгновенном ослеплении ему почудилось среди белёсых разводов спокойное лицо с отброшенными ветром волосами, похожее на полную луну, он увидел праздно опущенные руки, не позволявшие себе лишних жестов. «Она недвижима… Так пусть же вернёт мне – да, мне – течение времени, жажду жить, нетерпение, любопытство… Ведь это несправедливо… несправедливо… Я ей не прощу…»
Он испытывал себя в новой роли неблагодарного бунтаря. Но шестнадцатилетнему мальчику не дано знать, что тёмный для непосвящённых мировой закон посылает страждущим влюблённым, слишком торопящимся жить и нетерпеливо готовым умереть, неких прекрасных миссионерш, наставниц в плотских утехах, способных остановить время, усыпить и утолить жажду ума и побудить тело уйти в тень, подальше от пристальных взглядов, чтобы спокойно дозревать в тишине.
Клочья тумана внезапно поднялись ввысь, истаяли в воздухе, словно расстеленные на лугу полотна, которые, когда их подбирают, оставляют заметные каёмки осевшей росы, жемчужно-матовой на махровых листьях травы и влажно-лаковой – на гладких.
Сентябрьское солнце вновь озарило своим желтоватым светом море, голубое у горизонта и зеленоватое вблизи от просвечивающего донного песка.
После того как морской туман отступил, Флип отдышался, радуясь свету и теплу, словно только что выскочил из душного коридора. Он отворотился от воды, чтобы поглядеть, как в скалистых впадинках мягко золотятся кусты утёсника, снова зацветшие перед холодами, и вздрогнул, словно увидел прямо перед собой бесплотный призрак, занесённый и оставленный здесь туманом: за его спиной стоял молчаливый маленький мальчик.
– Что тебе, малыш? Ты не сын рыбной торговки из Канкаля?
– Сын, – ответил тот.
– И что, на кухне никого нет? Ты кого-нибудь ищешь?
Мальчик стряхнул пыль, покрывавшую его рыжие волосы.
– Мне велела дама…
– Какая дама?
– Она мне сказала: «Передай господину Флипу, что я уехала».
– Так какая дама?
– Не знаю. Она сказала: «Передай господину Флипу, что я вынуждена сегодня уехать».
– А где она тебе это сказала? На дороге?
– Да. Она была в машине…
– В своей машине…
Флип на секунду прикрыл веки, провёл рукой по лбу и с преувеличенным недоумением присвистнул. «В своей машине… Великолепно. Фюйть…» Он открыл глаза, поискал посланца, но того на месте уже не оказалось. Ему даже почудилось, что это всего лишь видение, одно из тех, что внезапно настигают и тотчас рассеиваются во время послеполуденного сна. Однако он приметил зловредного мальца на тропке, поднимавшейся по известняковому утёсу: там желтела копна рыжих волос и маячило что-то голубоватое, квадратное: его штанишки.
Флип напустил на себя глуповато-напыщенный вид, словно карапуз из Канкаля ещё мог его видеть.
«Тем лучше… Это ничего не меняет. Днём раньше, днём позже… Ведь она всё равно должна была уехать!»
Но внутри, у желудка, возникло странное неприятное ощущение, почти физическая боль. Склонив голову к плечу, он прислушался к себе, словно ожидая какого-то таинственного совета.
«Может, на велосипеде я ещё успею… А если она не одна?..»
На дороге, вьющейся вдоль побережья, послышался низкий, суровый звук автомобильного рожка, и терзавшая Флипа боль на мгновение отпустила; потом начался новый приступ, внезапный, словно удар кулаком в живот.
«По крайней мере теперь незачем ломать голову, идти к ней вечером или нет…»
Ему вдруг привиделась в лунном свете запертая «Кер-Анна», её затворённые серые ставни, чёрная решётка, оставшиеся в заточении герани, и он содрогнулся. Он упал на сухой травянистый клочок земли, собрался в комок, как хворый охотничий пёс, и принялся мерно скрести пятками по песку и траве. Он закрыл глаза: тяжёлые белые облака, быстро летящие в вышине, вызывали лёгкую тошноту. Пятки ритмично двигались, с корнем выдирая траву, а он поскуливал в такт им; так женщина, собирающаяся произвести на свет дитя, укачивает его и стонет, пока стенания не завершатся душераздирающим криком.
Наконец Флип открыл глаза и с удивлением одёрнул себя:
«Однако… Что это со мной? Разве я не знал, что она должна отправиться раньше нас? У меня же есть её парижский адрес, номер телефона… И потом, что мне с того, что она уехала? Это моя любовница, а не любовь… Смогу прожить и без неё…»
Он сел и, сшибая с травинок унизавших их улиток – любимое коровье лакомство, попытался взять иной тон, найти утешение в грубоватой насмешке.
«И пусть катится восвояси. К тому же она, может быть, не одна. Ведь мадам и не подумала посвятить меня в свои делишки, разве не так? Что ж. Одна или не одна – скатертью дорога! А что я, собственно, теряю? Одну только ночь, ту, что впереди. Ночь перед моим собственным отъездом. Я ведь не очень-то туда стремился. Я думал о Вэнк… Ничего, обойдёмся без приятного провождения времени, вот и всё…»
Но тут из его головы словно сквозняком выдуло весь лексикон обычного мальчишки, и оголённый рассудок отчётливо осознал, что означает для него отъезд Камиллы Дальре.
«Ах, она уехала… Её уже не догнать. Ту, что дала мне… дала… Как назвать то, что она мне дала? У этого нет имени. Дала, и всё. С тех пор как я перестал быть малышом, радующимся новогодним чудесам, только она и сумела мне что-то дать. И отобрать назад. Что, впрочем, она и сделала…»
Смуглые щёки Флипа залил жаркий румянец, а в глазах защипало от набежавшей влаги. Он рывком расстегнул пуговицы на груди, запустил обе пятерни в шевелюру, сделавшись похожим на обезумевшего драчуна, которого только что вытащили из общей свалки, и, задыхаясь, выкрикнул по-детски осипшим голосом: «Я хотел её, я желал этой ночи, именно этой самой!»
Упёршись кулаками в землю, он повернулся лицом к «Кер-Анне»; на заслонявшем её скалистом гребне уже копились дождевые облака. При виде их он стал внушать себе, что некая всемогущая природная сила смела с лица земли всё, вплоть до места, где он познал Камиллу Дальре.
Кто-то кашлянул. Он глянул вверх на осыпавшуюся песчаную тропку, которую они раз по двадцать за сезон с помощью деревянных чурок и плоских камней превращали в подобие лестницы, но камни и доски неминуемо скатывались к подножию откоса. Флип приметил седеющую голову отца, как только та показалась над песчаной грядой; со свойственной подросткам невероятной ловкостью он тут же преобразился, скрыв от родительских глаз своё смятение и ярость покинутого любовника; молча, спокойно он ждал, когда отец подойдёт ближе.
– Вот ты где, малыш?
– Да, папа.
– Ты один? А где Вэнк?
– Не знаю, папа.
Флип почти без усилий удерживал на своём смуглом лице застывшее приветливое выражение смышлёного мальчугана. Перед ним с самым будничным видом стоял его отец, симпатичное существо с несколько расплывчатыми, как бы размытыми контурами, как и все, кто не носит имён Вэнк, Флип или Камилла Дальре. Флип терпеливо дожидался, когда отец отдышится.