Нереал - Страница 21

– Скорее, скорее! – приказала Степашина.

Мы быстро вошли в этот липовый бордель, поднялись на второй этаж – и я обомлел. Вдоль стенки длинного коридора стояла очередь. И не простая, а чисто дамская. Такая молчаливая очередь, человек в двадцать, и пестрая до беспредела: между двух старушек церковно-иконописного вида торчала, например, как жупел яркая девица, которую явно держали в секретаршах для услуг совсем иного рода.

Увидев Иманта, все это сборище зашевелилось, негромко загалдело. Я даже явственно услышал:

– Вас здесь не стояло!

Уж не мне ли сие адресовано, подумал я, потому что Степашина, ухватила меня за предплечье, тащила за собой по узкому коридору с явным намерением устроить мне прием вне очереди.

Перед дверью с табличкой «Главный редактор» она остановилась, достала из сумочки ключ, открыла кабинет и первой вошла туда. Второй оказалась черноволосая, редкостно уродливая женщина с худющим лицом и глазами навыкате. А потом одновременно протиснулись и мы с Имантом. Черноволосая немедленно захлопнула за нами дверь.

Оказалось, это и была Леонтина.

Говорят, старые цыганки делаются уродливыми до чрезвычайности. Если Леонтина действительно была цыганкой, лет бы я ей дал по меньшей мере триста восемьдесят шесть.

Имант уверенно подошел к большому столу, как видно – редакторскому, уселся поплотнее и всем видом показал, что готов к приему посетительниц.

– Прогноз личный – сто рублей, по снимку – полтораста, – строго сообщила мне Леонтина. Она уже поставила на маленький столик, примыкавший к большому, раскрытую сумку для денег.

– Вот и прекрасно, – ответил я. – У меня таких капиталов нет, я пойду!

Поняв, что я пытаюсь удрать, Имант привстал и сказал «т-т-т!» Ему непременно хотелось порадовать меня грядущими неприятностями!

– Леня, ты же видишь, – вмешалась Степашина. – Он сразу настроился на волну. Давай переводи поскорее!

– Садитесь напротив него! – приказала Леонтина, а сама села в торце стола, всем видом показывая: готова улавливать мельчайшие нюансы!

– Т-т-т! – потрясая перстами где-то возле огромных глазищ, как бы показывая, что из них, из глазищ, нечто грозное исходит, провозгласил Имант. И сделал жест, как будто разгонял скопившийся над столом туман.

Затем он как бы обвел рукой контуры женского тела и возвел глаза к потолку. Далее в прямой последовательности:

схватился за голову;

сказал «т-т-т-т-т!»

описал перстом несколько кругов и потыкал меня в то место, где грудь переходит в живот;

поскреб рукой стол наподобие кота, закапывающего экскременты;

сказал «т-т-т», но с вопросительной интонацией;

показал четыре пальца.

– Моя твоя не понимай, – на всякий случай попроще выразился я.

– Но это же элементарно! – воскликнула Леонтина. – У вас были крупные неприятности с начальством.

– Начальница, кажется, женщина, – добавила Степашина.

– Две женщины! Но это уже позади, хотя были определенные потери.

– Вы лишились денег! – Степашина явно претендовала на более точный вариант, но Леонтина была по части ты-ты-тыканья поопытнее.

– Не денег, а устойчивости, что ли. И любимая женщина вас бросила.

– Она, скорее всего, ушла к другому… – начала было Степашина, но Леонтина явно отслеживала мельчайшие, микронные изменения моего лица.

– Ее разлучили с вами, но другого Имант возле нее пока не видит.

– Видит!

– Не видит!

Я забеспокоился – неужели хоть четверть той чуши, что пишут в «Отчем доме» про ясновидящих, – правда?…

– Время идет, а вы не можете ее забыть. И не скоро сможете, – продолжала Леонтина. – Из-за нее вы влипли в какую-то историю. Мужчина… да, мужчина, который находится на службе, втянул вас в опасное дело, он пытается разобраться с вашей помощью в чем-то… Имант даже не может точно понять, в чем, но вам лучше вовремя отойти в сторону. Он боится для вас зла, большого зла от служебного мужчины. В течение или четырех дней, или четырех недель. Он удивляется, как вы сами этого не видите?

Чтоб я сдох – цыган имел в виду Ваську и пряжку на его ментовском ремне!

– Будьте очень осторожны! Четверка представляет для вас большую опасность! – продолжала вещать Леонтина, это был ее звездный час, она чувствовала, что передает именно те картины, которые Имант углядел в небесных высях. Вдруг он вмешался, сказал, естественно, «т-т-т!» и нарисовал у нее на ладони пальцем загогулину. Леонтина с тревогой уставилась на эту загогулину, потому что тут уже следовало не каркать наугад, а нести какую-то конкретную чушь – может быть, даже фамилии называть.

Тут Степашина догадалась посмотреть на часы.

Как видно, мы выбились из графика. Она поднесла Иманту циферблат под самый нос и, не найдя, видно, более весомого аргумента, потыкала ногтем в стеклышко с магическим «т-т-т!»

Имант посмотрел на меня с явным сожалением.

Но Степашина уже была у двери, уже впускала первую страдалицу, а мне показывала рукой, чтобы я выметался. Что я с радостью и сделал.

Она вышла со мной вместе и отвела на лестничную площадку.

– У нас очень мало времени на прием, а очередь – сами видите.

– И что – каждый день так?

– Трижды в неделю.

И она рассказала, что после ее статьи об Иманте редакцию завалили письмами и оглушили звонками. Пришлось устроить для жаждущих прорыв в будущее. Кроме того, Имант по фотографии определяет, где находится оригинал, жив ли, а если жив – то скоро ли помрет…

Беседуя, она часто поглядывала в окно. И все же проворонила нужный миг. Что-то там, на улице, появилось – более опасное, чем моя магическая четверка.

Негромко ахнув, Степашина ворвалась в коридор, растолкала жаждущих прорыва и распахнула дверь в кабинет. После чего объявила, что на сегодня прием завершен – продолжение послезавтра в то же время! Из кабинета вышла крайне недовольная посетительница, которой Леонтина прямо на ходу вернула деньги, и последним его покинул величавый Имант. Его Степашина с Леонтиной подхватили под руки и впихнули в какой-то закоулок. А женщины всей отарой поспешили вниз по лестнице.

– Что тут за сумасшедший дом? – раздался звучный, выразительный, хорошо поставленный женский голос. – Наталья! Опять тут духов вызывали?

Пробиваясь сквозь толпу, наверх поднималась высокая женщина в белой шляпе.

Я в какой-то мере эстет, но не просто эстет, а с научным фундаментом. Васька этого не понимает. Я осмысляю цвет и его вибрации. А Васька говорит, что в лилово-розовых штанах на улицу выползают исключительно гомосексуалисты. Объяснить ему, что лиловый цвет свойствен самой высшей чакре и рождает просветление, невозможно.

Так вот, на этой женщине была белая шляпа с лиловой лентой, завязанной сзади большим симметричным бантом. И я сразу понял, что передо мной – Настоящая Женщина. С подлинным пониманием. И с немалым мужеством – надеть такую шляпу значит привлечь к себе взоры всего встречного мужского населения города, а это чревато.

– Опять клуб самоубийц возродился? Или это общество садоводов, выращивающих мандрагору? – продолжала громко и не дожидаясь ответов спрашивать Настоящая Женщина. Теперь уже было видно, что она в белом костюме, высокая, статная, приметная. – Наталья! Или это прошлогодние охотники за летающими тарелками?

Тут она достигла второго этажа, вошла в коридор и увидела распахнутую дверь кабинета.

– Опять у меня? Ну, кончено, лопнуло мое терпение! Я, конечно, гуманна, но не до такой же степени!

Она прошла мимо меня, приняв, как видно, за охотника, или самоубийцу, или садовода, или вообще не заметив. А я посмотрел ей вслед и обнаружил, что юбка белого костюма коротка до изумления. И ноги, которые она открывает, тоже изумительны. Не тощие конечности местных моделек, у которых самая широкая и увесистая часть ноги – колено, а Настоящие Ноги. Изысканные. Безупречные. С высоким подъемом, точеной щиколоткой, узким коленом, подтянутые, знающие секрет Настоящей Походки.

– Если в моем кабинете еще раз устроют коммерческий цыганский шабаш, я даже не буду туда входить, а сразу вызываю милицию! – пообещала Великолепная Женщина и, решительно шагнув в этот самый оскверненный кабинет, захлопнула за собой дверь.