Неприятности в клубе «Беллона» - Страница 45

— А теперь вас занимает теология. А еще что?

— Ну, я частенько почитываю Гарди. А когда не слишком устаю, берусь за Генри Джеймса.

— Утонченное самокопание высоколобых эстетов. Гм… Ну что ж, к делу! Итак, начнем с полок у камина. Дороти Ричардсон, Вирджиния Вульф, Е.Б.С.Джонс, Мэй Синклер, Кэтрин Мансфилд — неплохая подборка современных писательниц, не так ли? Голсуорси. Ага. Ни Дж. Д.Бересфорда, ни Уэллса, ни Беннетта. О Господи, целая полка Д.Г.Лоуренса! Интересно, часто ли мисс Дорланд его читает?

Уимзи вытащил наугад томик с заголовком «Влюбленные женщины», полистал и снова захлопнул.

— С пылью тут не слишком рьяно борются, верно? Но книги, безусловно, почитывают. Комптон Макензи, Сторм Джеймсон… ага, ясно.

— А вот здесь всякая медицинская литература.

— Ого! Несколько учебников… основы химии. А что это там завалилось за шкаф? Неужто Луи Берман? «Уравнение личности». А вот еще «Почему мы ведем себя как человеческие существа». Эссе Джулиана Хаксли. Я наблюдаю ярко выраженное стремление к самообразованию, а вы?

— В наше время девушки поголовно им одержимы.

— Да — но хорошо ли это? Ага!

— Что такое?

— Вот здесь, у кушетки. Полагаю, здесь представлен последний из панцирей. Остин Фриман, Остин Фриман, Остин Фриман — черт побери, она, должно быть, закупила его оптом! «Сквозь стену» — кстати, Чарльз, неплохой детектив… здесь все о допросах третьей степени… Изабель Острандер… три тома Эдгара Уоллеса… да девица просто упивается криминалистикой!

— Меня это не удивляет, — с нажимом произнес Паркер. — Этот тип, Фриман — у него же полным-полно сюжетов про отравления, завещания и вопросы наследования, разве нет?

— Именно, — Уимзи взвесил на ладони «Безмолвного свидетеля» и снова отложил книгу. — Вот здесь, например, говорится об одном парне, который порешил кого-то — и запихнул в холодильник, выжидая удобного момента избавиться от трупа. Просто бестселлер для Роберта Фентимана!

Паркер усмехнулся.

— Для обычного преступника это чересчур заумно. Но я бы сказал, что люди и впрямь черпают идеи из подобных книг. Не хочешь ли взглянуть на картины? Они просто кошмарны.

— Не пытайся смягчить удар. Начни с самой худшей… О Господи!

— Да, мне от нее просто плохо становится, — признался Паркер. — Но я думал — вдруг это недостаток художественного образования сказывается?

— Нет, это сказывается твой врожденный вкус. Цвета гнусные, а техника рисунка еще гнуснее.

— А кого в наше время волнует техника?

— Ах, но ведь есть же разница между человеком, который может рисовать нормально, но не хочет, и человеком, который к рисованию вообще не способен. Ладно, давайте взглянем на остальное.

Паркер демонстрировал картину за картиной; Уимзи бегло оглядывал каждую и брался за следующую.

— Перед нами, — произнес Уимзи, вертя в руках палитру и кисть, подобранные минутой раньше, — полотна полнейшей бездарности, которая, тем не менее, пытается подражать манере весьма передовой школы. Кстати, ты, конечно, заметил, что в течение последних нескольких дней мисс Дорланд рисовала — а потом вдруг все бросила, преисполнившись внезапного отвращения к живописи. Палитра вся в краске, а кисти так и остались стоять в скипидаре, причем вот-вот окончательно испортятся: кончики-то уже изогнулись. Пожалуй, это наводит на определенные мысли. Я… Одну минуточку! Покажи-ка мне эту картину еще раз!

Паркер выставил вперед портрет косоглазого мужчины с болезненной желтоватой кожей; об этом полотне детектив уже поминал.

— Поставь-ка на мольберт. Очень, очень любопытно. Видишь ли, все прочие картины — лишь плод подражания чужому искусству, в то время как эта — попытка подражать природе. Почему? Картина весьма скверная, но ведь предназначалась же для кого-то! И над ней немало поработали. Что же вдохновляло мисс Дорланд?

— Ну, уж никак не красота этого типа!

— Нет? Но ведь должна же быть какая-то причина! Вот Данте — ты, должно быть, помнишь, — однажды нарисовал ангела. Знаешь этот лимерик насчет старика из Хартума?

— А что он сделал?

— Держал у себя в комнате двух паршивых овец. По его словам, овцы напоминали ему покойных друзей; только сам он уже позабыл, кого именно.

— Если этот портрет напоминает тебе кого-то знакомого, то невысокого мнения я о твоих приятелях. В жизни не видал более мерзкой рожи.

— Да, не красавец. Но, сдается мне, это зловещее косоглазие возникает только за счет скверной техники. Если не умеешь рисовать, очень трудно добиться, чтобы глаза смотрели в одну точку. Ну-ка, Чарльз, прикрой один глаз — да не себе, а портрету.

Паркер повиновался.

Уимзи присмотрелся повнимательнее — и покачал головой.

— Нет, ничего не приходит в голову, — сказал он. — Возможно, я его вообще не имею чести знать. Впрочем, кто бы он ни был, эта комната наверняка тебе кое о чем порассказала.

— Здешняя обстановка наводит меня на мысль, — отозвался Паркер, — что девушка очень интересовалась криминалистикой и химией, — и в данных обстоятельствах это сочетание не удивляет.

Уимзи вскинул глаза.

— Хотел бы я уметь думать так, как ты.

— А что думаешь ты сам? — нетерпеливо потребовал Паркер.

— Увы, — вздохнул Уимзи. — Сегодня утром я рассказал тебе про Джорджа, поскольку стеклянный пузырек — это факт, а утаивать факты непозволительно. Но вот мысли свои я тебе сообщать не обязан.

— Так значит, ты считаешь, что Анна Дорланд преступления не совершала?

— Насчет этого ничего не могу сказать, Чарльз. Я пришел сюда в надежде, что комната подскажет мне то же, что и тебе. Но — увы! Я увидел нечто совсем другое. Увидел именно то, чего ожидал все это время.

— Ну, так о чем же ты подумал? Ежели хоть на пенни ума прибавилось, может, поделишься? — поддразнил Паркер, отчаянно пытаясь удержаться на шутливой ноте.

— И за тридцать серебренников не поделюсь, — мрачно заверил его светлость.

Не говоря ни слова, Паркер принялся собирать картины.

— Не хотите пойти со мной к этой Армстронг?

— Почему бы нет? — ответил Уимзи. — Никогда не знаешь, где что выплывет.

Сестра Армстронг работала в дорогой частной клинике на Грейт-Уимпоул-Стрит. Ее еще не успели допросить, так как медсестра лишь накануне вечером вернулась из поездки по Италии, куда сопровождала очередную подопечную. Она оказалась крупной невозмутимой женщиной приятной внешности, чем-то похожей на Венеру Милосскую. На вопросы Паркера она отвечала бодрым и ровным тоном, как будто речь шла о бандажах или температуре.

— Да, констебль, я прекрасно помню визит старого джентльмена.

Паркер терпеть не мог, когда его называли констеблем. Однако детектив не может позволить себе раздражаться из-за мелочей.

— Мисс Дорланд присутствовала при разговоре между вашей пациенткой и ее братом?

— Очень недолго. Она поздоровалась со старым джентльменом, провела его к кровати, а когда увидела, что они удобно устроились, вышла из комнаты.

— Что вы имеете в виду под «удобно устроились»?

— Ну, моя пациентка назвала старого джентльмена по имени, и он ей ответил, а потом взял ее за руку и сказал: «Прости, Фелисити, мне так жаль» или что-то в этом роде, а она ответила: «Нечего тут прощать, не терзай себя, Артур», и он прослезился, бедняга. Потом он сел на стул у кровати и мисс Дорланд вышла.

— Они не обсуждали завещание?

— Не в присутствии мисс Дорланд, если вас интересует именно это.

— Предположим, кто-то подслушивал под дверью. Мог он услышать, о чем шла речь?

— Исключено. Больная была очень слаба и говорила крайне тихо. Я сама с трудом могла расслышать ее слова.

— А где были Вы?

— Ну, я вышла, потому что мне показалось, им хочется побыть наедине. Но я сидела у себя в комнате и наблюдала за ними через открытую дверь. Понимаете, она была так больна, а старый джентльмен выглядел совсем немощным, так что мне не хотелось оставлять их без присмотра. Знаете, в нашей работе часто приходится видеть и слышать такое, о чем не стоит распространяться.