Неправда - Страница 1
Генка очень любил смотреть фильмы, на которые дети до шестнадцати лет не допускались. Он любил читать книги, на которых не было обозначено, для какого они возраста: значит, для взрослых!
И когда однажды по радио объявили лекцию для родителей, Генка решил, что эту лекцию ему непременно надо послушать.
Зазвучал скучный голос, к которому диктор прикрепил длинное название – «доктор педагогических наук». Генка всегда старался представить себе людей, голоса которых он слышал по радио. Сейчас ему почему-то представилась сухопарая женщина в пенсне и в белом халате. Слово «доктор» очень подходило к ней, потому что каждая ее фраза звучала как рецепт.
Первый рецепт был такой: «Чем больше ребенок читает, тем лучше он учится!» Генка даже испугался: он рос явно не по правилам. Если он изредка и получал плохие отметки, так, пожалуй, исключительно из-за книг. До недавнего времени Гена читал и за завтраком, и за обедом, и за ужином, используя в качестве подставки пузатую сахарницу, которая сперва важно подбоченивалась двумя тонкими ручками, потом – одной ручкой и, наконец, при Генкиной помощи стала вовсе безрукой.
Не подходил и другой рецепт: «Ребенок должен уважать родителей, но не бояться их!..»
А вот Генка своего отца одновременно и уважал и побаивался. Это отец первый объявил войну Генкиному «книгоглотательству». Он повел наступление по всем правилам военной науки.
Сперва произвел разведку… И тут оказалось, что даже названия книг и фамилии авторов безнадежно перемешались в Генкиной голове. Он путал Купера с Куприным, а Станюковича с Григоровичем. Затем отец перешел в атаку: он стал высмеивать сына, иногда даже в присутствии посторонних. Генка растерялся… И тогда в образовавшийся «прорыв» отец устремил главные силы.
Он тяжело опустил на стол руку, такую огромную, что вилки и ложки казались в ней игрушечными:
– Теперь мы будем читать вместе!
– Как – вместе? – удивился Генка. – Вслух, что ли?
– Не вслух… Но и не слишком «про себя». Брать книги ты станешь по моему совету, а потом будем устраивать дискуссии.
На первом этаже расположилась детская библиотека. Библиотекарша по прозвищу «Смотри не разорви» доставала Генке книги, которые советовал прочитать отец. А за ужином начинался экзамен.
– Ты опять пропускаешь описания природы? – спрашивал отец.
– Я ничего не пропускаю, – оправдывался Генка.
– Хуже всего, когда ты говоришь неправду. Ну с чем, например, здесь сравнивается запах первого снега?
Генка ерзал на стуле. Ему хотелось сбегать на улицу и понюхать снег: может, он угадает, о каком именно сравнении спрашивал его отец.
– Писатель сравнивает запах первого снега с запахом арбуза! Это очень образно и очень точно. А ты пропустил…
Иногда в спор вмешивалась и мама. Отец сразу же с ней соглашался. А мама начинала сердиться:
– Женщине только в трамвае положено уступать место. А в спорах эта вежливость ни к чему!..
Мама была машинисткой. Работу она брала на дом. Ей казалось, что отлучись она из квартиры лишь на день – и случится что-то ужасное, произойдет какая-нибудь непоправимая катастрофа.
По утрам маме некуда было спешить, но вставала она раньше всех. Готовила завтрак отцу и Генке. Прощаясь с мамой, отец целовал ее в голову и произносил всякий раз одни и те же слова:
– До свиданья, малыш мой родной!
А мама менялась в лице… И Генке начинало казаться, что она вставала так рано только для того, чтобы услышать эту фразу.
Слово «малыш» не подходило к маме: она вовсе не была маленькой. Может, она казалась такой с высоты ста девяноста сантиметров могучего отцовского роста?
Эти сантиметры были предметом особой Генкиной гордости. Но ведь сына, мальчишку, отец именовал строго и просто – Геннадием…
Они вместе выходили на улицу, вместе шли до угла.
Это было очень приятно: мама осталась дома, а они, мужчины, деловые люди, спешат, торопятся…
На углу они прощались – коротко, по-мужски.
– Ну, иди, – говорил отец.
А вечером Генка с нетерпением ждал возвращения отца. Он сразу узнавал его шаги: отец поднимался так не спеша, словно, сделав шаг, раздумывал, идти ли ему дальше или, может, вернуться вниз. Один неторопливый, будто тоже задумавшийся, звонок… Генке очень хотелось открыть отцу дверь. Но он знал, что еще больше этого хочет мама. И уступал ей дорогу… Отец вновь целовал мать в голову и говорил почти те же слова, что и утром: «Здравствуй, малыш мой родной!» Но звучали эти слова еще ласковее, потому что отец, видно, успевал сильно соскучиться за день.
Генка терпеть не мог нежностей. Но от слов, которые отец говорил маме, ему становилось как-то уверенно и спокойно…
Отец заглядывал маме в лицо:
– Какие у тебя глаза воспаленные! И зачем нам нужна эта трещотка? – Так он называл пишущую машинку.
– Это не она, а враги мои виноваты, – полушутливо оправдывалась мать. Своими «врагами» она называла неразборчивые почерки. Мама говорила, что даже по ночам ей снятся разные нечеткие буквы и особенно часто буква «т», которая гонится за ней по пятам на трех тонких ножках.
У Генки отец как бы мимоходом спрашивал:
– Ну, как дела с науками?
Он не заглядывал в дневник, чтобы проверить, правду ли говорит сын. И именно поэтому Генка не мог солгать. Если он приносил домой плохую отметку, то так прямо и говорил. Отец не поднимал шума. Генка не слышал упреков, но не слышал он в такие вечера и размышлений отца о «новейших новостях» и новейших машинах, которых отец, как и людей, делил на «толковых» и «нетолковых».
Мама поступала совсем иначе. Она раскрывала дневник и глядела на злосчастную отметку так, словно читала трагическое известие. Потом она шла к соседке, у которой дочь тоже училась в шестом классе. Начинался разговор, в котором имена Генки и соседкиной дочери ни разу не назывались: о нем говорили «наш», о ней – «моя».
– Наш-то сегодня опять троечку принес. А отец говорит, что это хуже двойки: ни Богу свечка, ни черту кочерга, – жаловалась мать. Она любила повторять слова отца: они казались ей самыми верными и убедительными.
– Ну уж не будьте слишком строги: ваш-то зато сколько книг проглотил! А мою не усадишь за книжку.