Неповторимое. Книга 5 - Страница 96

— Вы заметили, на какой ноте закончил разговор Наджибулла? — обратил я внимание Воронцова.

— Поживем — увидим. Не будем торопиться с выводами.

— И все же это как-то его обязывает…

Юлий Михайлович улыбнулся, но ничего не сказал.

Мы начали готовиться к поездке. Конечно, по маршруту от Кабула до Джабаль-Уссораджа пришлось провести ряд мероприятий, позволяющих гарантированно безопасно проехать послу в установленное время. Хотя в принципе здесь было много «злых» банд, которые занимались грабежами на дороге. Имелись и одиночные «охотники» (или пары), которые выжидали какую-нибудь добычу.

Все развивалось вроде нормально. Во второй половине дня накануне нашей поездки разведчики доложили подтверждение Ахмад Шаха о готовности завтра утром встретиться. А вечером перед заходом солнца мне вдруг докладывают: место предстоящей встречи и весь прилегающий район разбомбили самолеты ВВС Афганистана. И что есть большие жертвы. Встреча сорвана.

Предчувствие, которое меня преследовало все это время, что нам могут помешать, — подтвердилось. Звоню Воронцову. Тот возмущен. Едем к Наджибулле (хоть и поздно). Тот играет крайне удрученного этой печальной вестью и при нас вызывает к телефону командующего ВВС генерала Кадыра и делает ему разнос по всем правилам. При этом частично говорит на пушту, а частично по-русски (Кадыр русский знал), в том числе такую фразу: «У меня здесь рядом советские товарищи посол Воронцов и генерал Варенников — мне стыдно перед ними за то, что сделала ваша авиация. Это позор. Завтра утром доложите, кто виновен в этом».

Мы поехали в посольство с Юлием Михайловичем в одной машине, чтобы обсудить ситуацию и принять решение. Захлопнув дверцу, Воронцов в сердцах говорит:

— Этого следовало ожидать. Он противник этой встречи. И он же отдал приказ все разбомбить.

— Я такого же мнения. Думаю, что Наджибулла и «не найдет» виноватых, но нам с этим мириться нельзя.

— Верно. Надо вторично просить Ахмад Шаха о встрече.

— Я напишу ему записку, в которой принесу извинения и предложу назначить новое место встречи.

Ю. Воронцов согласился. Я постарался организовать все заново. Подполковник-разведчик с устным ответом Ахмад Шаха пришел только через четыре дня. Сказал, что Ахмад Шах очень возмущен, и даже сказал, что если будут проводить расследование, то он может дать фамилии тех летчиков ВВС Афганистана, которые бомбили (он все знал через свою разведку в штабе ВВС). И все-таки мы организовали вторую встречу. Но и она прошла по такому же сценарию, только вместо авиации выступила дальнобойная и реактивная артиллерия. Опять было все сорвано. Опять извинения. Через две недели с большим трудом еще раз договорились о встрече, это уже в третий раз. И эта встреча была сорвана.

Мы с Юлием Михайловичем решили отказаться от этой идеи и даже не ставить этот вопрос перед Наджибуллой.

Все было ясно. В глаза нам говорил, что он эту акцию приветствует, а параллельно отдавал распоряжение о недопущении такой встречи. И причины ясны — личная ненависть к Ахмад Шаху.

Самолет летел в черно-синем звездном небе и вез нас домой в Советский Союз, а у меня из головы не выходили тяжелые картины жизни афганского народа, которые довелось видеть за эти годы. Сколько было допущено ошибок и как тяжело было их исправлять! Война войной (и это главное), но тяжелейшие природно-климатические условия давили, как пресс. Все-таки это были тяжелейшие годы. Ранения, заболевания гепатитом, малярией, желудочно-кишечными — все это оставляло свои шрамы-отметины. Особенно тяжело переносилась гибель товарищей.

Я стал перебирать в памяти все «переплеты», в какие попадал лично, ибо не раз находился в самых обостренных условиях с риском для жизни. Из соображений этики рассказ о них опущу, но о болезнях своих вспомню. Видно, после Чернобыля мой капитально облученный организм не смог сильно сопротивляться болезням так, как это было до того. Иммунная система была значительно подавлена. Поэтому по возвращении в Афганистан я подхватил сразу и малярию и двухсторонюю пневмонию. В госпиталь не лег, а лечился, находясь на службе в Оперативной группе. Месяц меня лечил подполковник Бледный. Я похудел на 16 килограммов, потому что совершенно ничего не ел. Глотал по 12 таблеток три раза в сутки. Когда меня уже начали покидать силы и я понял, что это уже конец, то объявил: никаких таблеток не пью, все необходимые лекарства только через капельницы и инъекции. Одновременно приказал привезти мне сухое вино «Каберне». С этого момента стал оживать. Кстати, когда я только слег, то главный терапевт Вооруженных Сил, который прилетел, разумеется, не только ради меня, а посмотреть и других больных, сделал заключение: дело идет на поправку (это о пневмонии). Через пару дней он улетел, а у меня внакладку — малярия. Но самое интересное — ни министр обороны С. Л. Соколов, ни начальник Генштаба С. Ф. Ахромеев даже ради приличия не предложили, чтобы я выехал в Москву, на лечение. Конечно, я бы не улетел, но все-таки… И это не забывается.

Прихватил я в Афганистане еще одну болячку и носился с ней до марта 1991 года. Когда стало совсем уж невмоготу, меня располосовали, очистили от скверны, и вот еще дышу, да еще и тружусь.

Во время полета из Кабула «последним» рейсом и думая об Афганистане, о наших воинах, погибших и живых, я думал и о том, что нас ждет в Советском Союзе, на моей Родине, которая с 1985 по 1989 годы резко преобразилась к худшему.

А в Афганистане мне довелось побывать еще и после вывода наших войск.

Дело было так. После 15 февраля 1989 года наши поставки в Афганистан были прекращены. Тем самым формально и односторонне (т. е. только нашей стороной) выполнялось положение Женевского соглашения о прекращении поставок вооружений, боеприпасов и другого военного имущества враждующим сторонам. Однако США не только не прекратили свои поставки оппозиции, а, наоборот, усилили их. Поэтому уже в марте 1989 года Наджибулла официально обратился по этому поводу к советскому руководству, а последнее в лице Политбюро ЦК КПСС в своем постановлении от 12.03.89 г. объявило решение о возобновлении поставок. На этой основе создается «воздушный мост» Ташкент — Кабул и формируются четыре автоколонны по сто большегрузных автомобилей каждая, которые должны возить грузы в Кабул (водители-добровольцы с высокими окладами).

Естественно, непосредственное руководство этими мероприятиями было возложено на меня, как на Главнокомандующего Сухопутными войсками и военачальника, знающего эту проблему. Изучив обращение Наджибуллы, я взял с собой небольшую группу толковых офицеров, в том числе полковника А. А. Ляховского, который прекрасно помогал мне во многих поездках, и полетел в Термез. Предварительно попросил передать мою просьбу Наджибулле, чтобы он прислал в Хайратон (главная база Афганистана по другую, относительно Термеза, сторону реки Амударьи) вице-президента генерала Рафи. С ним на месте мы должны были решить все проблемы обеспечения страны и ее Вооруженных Сил.

Пограничники получили все команды о переезде моей группы через границу. Встреча с афганскими товарищами была очень приятной, правда, с кое-какими особенностями. Мы приехали в камуфлированной форме, в сапогах, а Рафи и его окружение — в щегольских костюмах, в лакированных туфельках и т. п. Но несмотря на это, я потаскал (каюсь!) группу Рафи по всей базе, в том числе и там, где грязь по колено. Зато показал, какие у них громадные запасы и оружия, и боеприпасов, и продовольствия. Мука и сахар в мешках лежали даже под открытым небом, так как хранилища оказались забиты полностью. Надо только вывозить. И когда в итоге я сопоставил, что просит Наджибулла и что афганцы имеют в Хайратоне, то оказалось, что запрос мог быть покрыт 10–15 раз только за счет уже имеющегося запаса. Тем не менее в заключение я сказал, что приехал не ревизию делать, а предложить афганской стороне развернуться с подвозом самостоятельно. Что же касается нашей помощи, то я объявил и о существовании «воздушного моста», и о четырех колоннах автомобилей по сто единиц каждая. Кстати, посоветовал использовать эти колонны для вывоза продовольствия базы Хайратон, для чего предложил максимально усилить погрузочно-разгрузочные команды.