Непобежденные - Страница 139

Торопливо она разрезала гимнастерку, и сама побелела: в раздувшемся плече торчал большой осколок.

— В санчасть, в санчасть! — захлопотала Абросимова.

— Куда?! — заорал связист.

— У тебя же осколок, большой осколок, его надо удалить.

— Удаляй! — снова в голос закричал связист. Видимо ему трудно было говорить, легче кричать. — Тащи, тебе говорят!

Она попыталась удалить осколок пинцетом, но ткань оплыла и осколок, застрявший в кости, не поддавался. Тогда связист протянул ей плоскогубцы.

Вырвав осколок, она чуть не упала в обморок. — Всего навидалась, но такое даже ей было непереносимо. Быстро перевязала плечо, машинально все твердя свое: «В санчасть, в санчасть!…»

— Привяжи руку, чтоб не мешала, — потребовал связист, кусая совсем обескровившиеся губы.

Бинтом прикрутила его руку к груди и, непрерывно оглядываясь, выползла из окопа. И все звучал в ее ушах утихающий голос:

— «Чайка» «Чайка», я «Коршун»… На «Фиалке» обрыв, пошлите…

…Кровавые зори стлались над Балаклавскими высотами, переходили в черные грохочущие дни. О наступлении вечера можно было судить лишь по тому, что ослабевали бомбежки и обстрелы.

Этой ночью Абросимова добралась до расположения пулеметной роты, сняв надоевшую за день каску, спустилась в подвал бывшей совхозной постройки. На патронном ящике сидел над стеариновой плошкой пожилой боец, шевеля губами, писал письмо. Другой брился, разглядывая себя в осколке зеркала. Слой табачного дыма плавал под потолком, заставлял пригибаться.

— Товарищ политрук, к нам гости! — крикнул кто-то.

— Откуда? — послышалось из темноты.

К ней вышел грузноватый человек, которого она считала хорошим своим знакомым: знала его еще по довоенным временам.

— Почему ходите без каски, товарищ старший сержант? — строго спросил политрук.

Она не ждала такой встречи, растерялась.

— Так ночью же… не опасно.

— На войне в любое время опасно.

— Особенно здесь, в подвале, — ехидно ответила она, вспомнив связиста, которого перевязывала днем.

— Попрошу без каски в расположении моей роты больше не появляться.

— Пожалуйста, — обиделась она и повернулась, чтобы уйти? Понимала: политрук не в духе, — да и можно ли быть в духе при таких боях, при таких потерях? — но все не могла успокоиться. Ладно бы кто другой.

Из темноты крикнули дурашливо:

— Ой, сестричка, плохо себя чувствую.

— Нездоровится? — резко спросила она.

— Мне всегда нездоровится, когда вижу сестричку.

— Это пройдет. Вот начнется обстрел и сразу пройдет.

Вышла на воздух и сразу услышала вкрадчивый шелест шального снаряда, машинально присела. Взрыв огненно блеснул в темноте, и когда глаза снова пригляделись, увидела распростертое на земле тело. Подбежав, сразу поняла: боец мертв. Искала рану и не могла найти. Наконец, разглядела на виске черную точку: разорвавшийся вдалеке снаряд догнал бойца крохотным осколком.

Подошли несколько человек. По голосу она узнала командира полка подполковника Рубцова.

— Я им все время говорю: не снимайте каску, не снимайте каску, — оправдывался политрук.

Абросимова думала, что Рубцов сейчас начнет выговаривать ей, поскольку она тоже была без каски, но Рубцов только вздохнул. Наклонился, посмотрел в лицо убитого и встал, заговорил о пулеметных точках — главной опоре всей обороны полка.

— Пулеметчики не подведут, — самодовольно сказал политрук.

Рубцов покосился на него и сказал:

— Хочу посмотреть сам.

Они долго шли по траншеям. Политрук, давно уж остававшийся за командира роты, показывал, где надо перебежать, выждав темную минуту меж двумя ракетами, а где ползти. Потом они снова спустились в отрезок траншеи и оказались у черного входа в бетонный колпак, похожий на большой перевернутый ящик, вбитый в землю. Навстречу выдвинулась крупная фигура, загородила проход.

— Пулеметный расчет отдыхает и готовится к бою! — басом доложила фшура, и Рубцов узнал одного из лучших бойцов полка сержанта Богатыря. И имя у него было соответствующее Иван. Иван Богатырь! И обличьем, и делами своими он полностью соответствовал своей былинной фамилии. Сын матроса с броненосца «Потемкин», он шел от самой границы, героически воевал под Одессой, за что бы удостоен ордена Красного Знамени. Знал политрук куда вести командира полка, знал!

— Патронами обеспечены? — спросил Рубцов.

— Хватит на всех фрицев.

— Как с питанием?

— Не жалуемся, товарищ подполковник.

Рубцов поспрашивал еще о разном, осмотрел через амбразуру подвижный, шевелящийся в свете ракет черный хаос нейтралки и ушел, крепко пожав сержанту руку. Уже отойдя, сказал из темноты:

— Смотрите, немца не прозевайте. Теперь он, не как прежде, и ночью научился воевать.

Рассвет был уже близок, и Иван не смыкал глаз. Утром увидел на искромсанной, черной от взрывов земле перед амбразурой алое пятнышко, пылающее ярко, как свежая кровь. Присмотревшись, нашел еще несколько таких же пятен — маки. Они были неожиданны на этом поле смерти. Словно севастопольская земля уже не могла впитывать кровь. Так окаменевшая от жары дорога долго кажется сухой под дождем. И вдруг в какой-то миг сразу во многих местах покрывается пятнами лужиц.

— Петренко, понаблюдай малость, я подремлю, — сказал Иван своему помощнику. И привалился к стене, закрыл глаза.

Много перепробовал Иван воинских профессий. Был и разведчиком, и снайпером. И сейчас, став пулеметчиком, он расстался со своей хорошо пристрелянной винтовкой с оптическим прицелом. Не открывая глаз, Иван протянул руку, достал винтовку, пододвинул ближе к себе.

Огневая точка Богатыря была лучшей в роте. Сколько бомбежек и артобстрелов выдержала, сколько атак, а все жила, не пускала немцев на высоту, прикрывавшую левый фланг полка. Да что полка, весь фронт на этом участке прикрывала высотка. За ней была дорога с Балаклавы на Севастополь…

— Иван, глянь-ка!…

Он подскочил к амбразуре, в недоумении оглянулся на помощника, протер глаза. Видение не пропадало: по склону карабкались совершенно голые солдаты, только что в сапогах и касках. Поднял винтовку, поймал в прицел рыжие волосы на груди, перечеркнутой автоматным ремнем, нажал на спусковой крючок.

— Давай из пулемета! — закричал Петренко.

— Не спеши. Не спеши, — повторял Иван, стреляя раз за разом. Еще вчера он засек пушку, которую немцы установили против высоты, и теперь боялся, что первой же очередью вызовет ее огонь. Стрелять из пулемета надо было только, когда немцы подойдут совсем близко.

Голые солдаты близко не подошли, их отогнали минометчики, стоявшие за высоткой. Иван стрелял, разглядывая солдат в оптический прицел, и хохотал: сзади они выглядели не так браво.

Потом стало не до смеха: навалились самолеты. Они заходили раз за разом, и бетонный колпак гудел от ударов осколков. И снова наступила тишина, такая глухая после грохота бомб, что заложило уши. Из-за излома высоты, находившегося всего в трехстах метрах, саранчой высыпали какие-то холеные солдаты — в портупеях, с пистолетами на поясе и железными крестами на мундирах. Сколько Иван ни ловил их оптическим прицелом, все были с крестами. И вспомнил, как политрук говорил вчера, будто узнали от пленных, что прибыл на их участок специальный ефрейторский полк, и будто немецкое командование пообещало первому, кто ворвется на эту высоту, высшую награду Германии — рыцарский крест.

— За крестами явились! — зло сказал Иван, меняя обойму в винтовке. — Будут им кресты!

— Давай из пулемета! — снова кричал Петренко.

— Погоди, еще одному крест подарю. И еще одному…

Когда до немцев оставалось не больше сотни метров, Иван отложил винтовку и ухватил рукоятки пулемета. Немцы заметались, залегли. Многие кинулись к подножью соседней высоты и оказались в створе с ротой пограничников, оборонявших склон. Стрелять было нельзя: под огонь попадали свои.

«Ну, ничего, — подумал Иван, — куда-нибудь да денетесь, или вперед, или назад».