Неотвратимое возмездие (сборник) - Страница 72

Полторы тысячи документов уголовного дела, вещественные доказательства, живые свидетели изобличили Саусайтиса не только в участии в массовых расстрелах, но и в мародерстве. Саусайтис и его сообщники торговали вещами убитых. Об этом рассказали в суде железнодорожник Петр Янковский и пенсионер Антанас Чибирас.

Саусайтис полностью признал свою вину. Верховный суд Литовской ССР, рассматривавший это дело в феврале 1978 года, приговорил фашистского палача к расстрелу.

Советский закон четко и ясно определяет: гитлеровские преступники не должны избежать справедливого возмездия, где бы и как бы долго они ни скрывались от правосудия.

Закон наш полностью соответствует принципам международного права. Тем принципам, которые нашли свое отражение в Уставе Международного Военного Трибунала и в резолюциях Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций.

И хотя за рубежом открыто не высказываются против этих общепризнанных международных норм, на деле же к фашистским преступникам применяют положения обычного уголовного права о сроках давности привлечения к ответственности.

Сроки давности существуют и у нас. В одном случае давность наступает через три года, в другом — лишь через пятнадцать лет. Все зависит от характера преступления и личности виновного.

В виде исключения из статьи 41 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик установлено, что нацистские преступники, виновные в тягчайших злодеяниях против мира и человечности и в военных преступлениях, граждане СССР, проводившие активную карательную деятельность, подлежат суду и наказанию независимо от времени, истекшего после совершения преступления.

Советские люди никогда не забудут кровавых преступлений гитлеровских палачей и их сообщников — буржуазных националистов.

В четыре часа дня 8 октября 1949 года на Академической аллее Львова, около кинотеатра «Щорс», встретились два человека. У одного из них, худощавого брюнета с волнистыми, зачесанными назад волосами и тонкими, сухими губами, из карманчика серого пиджака торчал желтый цветок. У другого — блондина с продолговатым, худощавым лицом — в руках был свежий номер журнала «Новое время».

Не отрывая взгляда от желтого цветка и помахивая «Новым временем», один из них вежливо спросил:

— Скажите, пожалуйста, который час?

— Без пятнадцати четыре, — с готовностью ответил другой, посмотрев на наручные часы.

Для верности они обменялись еще другими словами пароля, и брюнет не спеша направился в сторону Стрыйского парка, блондин последовал за ним.

Тихо и мирно было в парке в эту пору золотой львовской осени, когда начинает желтеть и краснеть листва деревьев, создавая неповторимую, удивительную гамму цветов. И никто из посетителей Стрыйского парка не мог предположить, что невдалеке от них, на одной из укромных аллей, обсуждаются детали убийства человека, отдающего свой труд, всего себя без остатка делу свободы и счастья людей, заботясь об их судьбе.

Когда в первый послевоенный год какие-то хулиганы срубили два дерева в парке, человек, которого замышляли сейчас убить, поднял на ноги горсовет, всю общественность города, написал об этом случае как о величайшем преступлении, будто речь шла о жизни людей, а не буков и кленов. Он видел в этом хулиганстве посягательство на красоту жизни своих соотечественников.

— Надо убрать одного человека... — озираясь по сторонам, шепотом сказал Славко. — Так велел «провиднык» (руководитель. — В. Б.). Убивать будешь ты, Ромко, а я буду заговаривать ему зубы...

— Да, я это знаю, — глухо подтвердил Ромко. — Буй-Тур сказал то же самое. Ты станешь беседовать с ним, а я улучу удобную минуту и трахну его вот этим, чтобы шума не было!

И, расстегнув пиджак, Ромко показал засунутый за пояс маленький гуцульский топорик.

— А это возьми себе, на всякий случай! — И он передал чернявому пистолет и черную ребристую гранату-лимонку. Другой пистолет и еще одну гранату Ромко, как приказало ему начальство, оставил у себя.

Затем они поднялись по крутой тропинке на взгорье, пересекли линию детской железной дороги и, свернув на Стрыйское шоссе, стали спускаться по Гвардейской.

По тому, как уверенно шел Славко, можно было судить, что он уже не раз проходил здесь. Войдя во двор высокого каменного дома, Славко открыл входную дверь. Здесь ему тоже было все знакомо. Они быстро поднялись на четвертый этаж.

У двери, над которой четко выделялась цифра «10», Славко остановился и прислушался. В квартире раздался телефонный звонок. Послышался женский голос.

— Его еще нет, придется подождать, — сказал Славко.

Целых полчаса бродили они по соседним улочкам. Наконец снова поднялись на четвертый этаж.

Славко решительно позвонил. Дверь открыла низенькая полнолицая женщина.

— Писатель дома? — глухо спросил Славко.

— Еще не пришел, но скоро будет. Заходите, — добродушно пригласила домработница, привыкшая к частым посещениям писателя нуждавшихся в нем людей.

Вскоре раздался звонок, и в прихожую вошла моложавая светловолосая женщина — жена писателя Мария Александровна.

Приветливо поздоровавшись, она предложила пришедшим пройти в столовую.

В это время без звонка раскрылась наружная дверь, и в комнату вошел крепкий, невысокого роста человек с копной густых льняных волос. На поводке он вел черно-белую овчарку карпатской породы.

— Добрый вечер! — поздоровался он. И, обращаясь к Славко, который уже не раз приходил к нему за советами, спросил: — Что-нибудь снова случилось?

Ответив на приветствие, Славко поспешил представить своего спутника:

— Это мой коллега, тоже студент.

И отвечая на вопрос писателя, сказал:

— Придирается, пане, ко мне директор института за то, что я тогда пожаловался вам на него.

— Как так — придирается? — удивился хозяин квартиры.

— Ну, подкопы ведет всякие. Боюсь, как бы он не отчислил меня вовсе.

— А действительно ли это так? — с сомнением спросил писатель. — Я пытался вам однажды помочь, но выяснилось, что вы крайне преувеличили трудность перевода с одного факультета на другой. Теперь я советую обратиться непосредственно в облисполком, к его председателю товарищу Стефанику…

Спущенная с поводка овчарка подбежала к Ромко и стала обнюхивать его карман, в котором лежал пистолет.

Ромко прижался к спинке кресла и тревожно спросил жену писателя:

— Она не кусается?

— Нет, Джим добрый пес, — успокоила его Мария Александровна. — Он только очень не любит людей, у которых есть оружие.

— Все равно, пани, прошу, уведите собаку! — взмолился Ромко.

Пока хозяйка успокаивала собаку, Славко попросил:

— А вы, пане писатель, напишите про нашего директора в журнал «Перець». Он тогда не будет накладывать на нас взыскание.

— Не буду я писать в «Перець». Слишком мелкое это дело для журнала...

— Но если вы напишите в «Перець», он будет лучше относиться к нам, студентам, — продолжал настаивать Славко, незаметно подмигивая своему напарнику.

Тот чуть покачал головой, давая понять, что выполнить задуманное сегодня не удастся. При этом он выразительно посмотрел на собаку, настороженно наблюдавшую за ним.

— Извините, в «Перець» я писать не буду. Мария, напои хлопцев чаем, а я пойду в кабинет.

Мария Александровна принялась гостеприимно угощать посетителей мужа. Еще недавно она сама была студенткой одного из московских институтов и хорошо знала, что значит для студента, живущего на стипендию, чай с печеньем,

Уже на улице, когда они шли вниз по Гвардейской к трамвайной остановке, Славко тихо, со злостью спросил:

— Почему сдрейфил? Ты что, никогда не убивал?

— Приходилось, — прошептал блондин. — Но как же здесь убьешь без шума? Видишь, людей сколько? Да и собака глаз с меня не сводила. Другим разом.

Так на этот раз избежал уготованной ему участи выдающийся писатель-коммунист.