Неополитики - Страница 3
Возможно, так и было: его домашняя протеже поначалу сильно ныла, что он поселил её в дыру, а не в элитную постройку. Но тот объяснил ей, что это цивильный дом, сплошь заселённый интеллигенцией – врачами, академиками, конструкторами. А антураж он скоро поправит, главное – среди кого живёшь. Отдельно он отметил известного астрофизика наверху подъезда. Девица понимала, что вопрос на самом-то деле в половинной цене от реально элитного аналога. Но приняла правила игры и разместила на своих незатейливых страницах в социальных сетях среди прочего обложки зарубежных работ академика, как она его называла, поднимая в глазах подруг статус своего жилища.
Так вот, в своей речи, при всём её недружелюбном окрасе, патрон де Конфитюр поблагодарил профессора за его хождения и петиции и сообщил, что, несмотря на вызывающий манер его действий, принято решение о строительстве новой хоккейной коробки на маленьком сквере перед домом, а лично ему объявлена жёлтая карточка за неэтичное поведение.
Футбольный термин был использован не случайно. Дело в том, что хоккейной она была зимой только для детей. На самом же деле она являлось гладиаторской ареной для футбольных баталий среди мужчин близлежащих домов. Особенно зимой, когда мяч превращался в заледеневший каменный снаряд, начинались брутальные схватки. В специальной защитной экипировке они носились по запорошенному снегом льду и били по мячу своими канибадамскими ботинками с такой силой, что когда мяч вреза́лся в деревянные щиты ограды, раздавался звук, от которого подпрыгивали и крестились старушки в квартирах. Хотя выше пояса бить не разрешалось, вратари рисковали получить сотрясение мозга от попадания в голову. Игра была быстрой, с бортами, стоял крик и ругательства, но всегда без мата, за игрой следила масса зрителей с балконов и окон. Играли на интерес: пара бутылок коньяка, ящик пива или более прозаичный бидон квашеной капусты. А то и просто на «жопки», когда проигравшая команда вставала спиной полусогнувшись и получала серию пенальти по заднему месту. Поверьте, каменным мячом – это совсем не сахар. Но главный приз, конечно – это звание победителя. И чаще всего им становилась команда хозяев, то есть та, в которой играл наш академик.
Да, он был совсем не синюшный червь от науки. Под драповым пальто и шапкой с очками скрывалось высушенное, жилистое тело азартного бородача, который никогда не пропускал ни лыжных гонок, ни марафонов. И поздороваться с ним за ручку было когда-то большой честью для любого местного хулигана. Так что коробка эта была символом мужской доблести в микрорайоне, и её снос был актом, оскорбляющим достоинство и память бойцов, сродни публичной кастрации.
Услышав о возрождении коробки, наш профессор вцепился взглядом в гостя и неучтиво спросил, понимает ли тот, что скверик относится к общежитию другого госинститута, земля эта не муниципальная, а федеральная, и вопрос надо решать с государством. «L'état c'est moi» («Государство – это я») – ответил гость и сопроводил это таким взглядом, что слова будто продавились от переносицы до мозжечка учёного. «Так, да не так!» – вдруг прозвучало позади.
В дверях стоял седовласый академик – директор астроцентра, замечательный человек, в прошлом борец-любитель, депутат разогнанного Верховного Совета, уже история и последний столп науки. Гость отнёсся к появлению директора снисходительно, и даже не собирался представиться. Но слова принадлежали не ему. Из-за спины академика выступила немолодая, но всё ещё эффектная женщина с восточным типом красоты. Гость знал её по недалёкому прошлому, знал случайно, через, пожалуй, единственного своего друга. И то, что было ведомо ему, ставило его в тупик.
Она обладала властью непонятной природы, более весомой, чем ведомство гостя. Будучи замдиректора НПО со сходным с центром названием «Астрофизика», она была недостижима и неуловима. Но и встречи с ней тоже избегали, просто боялись. Сокращённая вместе с огромным числом сотрудников, она вроде как бы совсем исчезла. И тут…
Она стояла во всём блеске, в переливчатом зелёном платье с подобием крупной чешуи. Наш удав де Конфитюр напоролся на гораздо более крупную анаконду. И однозначно, умом и интуицией понял две вещи: первое – это встреча не случайна, и второе – надо ретироваться достойно, но спешно и, желательно, не разговаривая. С большим достоинством, отвлекающим движением и уместной прибауткой-извинением он скользнул в коридор и растворился в нём. Оценив скорость и изящество манёвра, директор понял, что он был лишь сопровождающим, и спросил свою спутницу:
– Кто это?
Он был явно не рад нахождению незнакомца в стенах его центра.
– Исхименит, – ответила она и, почему-то повернув голову к нашему физику, добавила: – Я расскажу Вам позже.
Она сделала пасс рукой, и учёные постепенно вышли из ступора, провожая взглядом удаляющуюся пару.
Кто такие исхимениты, я Вам тоже расскажу позже. Частично персонажи, которых Вы встречаете здесь, являются героями совсем другого повествования, и здесь, не упоминая их имён, я привожу лишь очень краткое их описание и повествую об их мыслях и деяниях, относящихся лишь к теме данной работы, чтобы Вам не так скучно было читать. А пока позвольте вернуться к тому позднему вечеру, когда наш первый герой, возвращаясь домой, протиснулся между тюками гастарбайтеров и стал взбираться по лестнице.
Физик равнодушно шмыгнул наверх, за годы в нём выработалась толерантность. Он даже вступил с гостями в симбиоз, сдав по требованию жены на лето свою квартиру. Взамен он получил простенький ремонт и вроде новую газовую плиту. Его сейчас больше расстроило, что он запачкал пальто, протискиваясь между машинами у подъезда. Одна принадлежала беспечной девице, взявшей за пример Мармеладку и пытавшейся наплевательским поведением обозначить свой повышенный социальный статус. Вторая – старому приятелю Астрофизика, некогда доросшему до директора предприятия, но недавно дошедшему до критической точки в отношениях с министерством из-за своего упрямого нежелания работать по «системным» правилам, в которых профессионализм и достижения были совсем не главными. Вопрос о его уходе был уже решён, жена разразилась очередной истерикой, и, плюнув на всё, он вернулся жить в свою старую квартиру, принадлежащую матери. Усталый и простуженный, после стояния в многочасовых пробках, он не нашёл в себе силы на поиск места у дома или пешую прогулку от дальней парковки и бросил грязную машину у подъезда, мысленно извинившись перед соседями.
Проходя лестничные площадки, наш герой вспоминал былые времена, как, приходя друг к другу в гости, они часами и ночами спорили, рассуждали о бытии, о мироздании, его законах и поведении, о человеческой ответственности за отъём тайн у вселенной и многом прочем. Толпою аспирантов и разнородных младших сотрудников переходили от одной лестничной площадки к другой и, прокурив одну квартиру, шли пить кофе и спорить дальше в другую. Могли ли они тогда предположить, что история завалит весь их научный локомотив на обочину и время распылит их по странам и континентам? Что звоня в Нью-Йоркский институт, он будет слышать всё тот же неугомонный смех однокашника из соседнего подъезда, а позвонив в Харьковский институт, слышать обиженную речь их старого приятеля и некогда жизнерадостного завсегдатая компании? Как же так всё вышло, разве такое будущее они себе представляли?
Но вот и последний этаж, его квартира. Всё те же работяги теперь вынимали тюки из лифта и заносили наверх, на чердак. Снова пришлось протискиваться. Дешёвая железная дверь клацнула, открываясь, и он вошёл в прихожую. Уже оттуда он увидел, что на их маленькой кухне разыгрывается МХАТовская сцена: заломив руки, жена декларировала: «Нерусское, нерусское там всё!»
В гостях был сын, уже маститый специалист-ITшник, давно и осознанно покинувший Родину. Искренне беспокоясь о родителях и мечтая их перевезти, он, помимо прочего, занимался переводом, компиляцией и подготовкой к публикации серии работ отца, готовя материальное обеспечение его старости и, главное, поддерживая интерес к его имени для ещё возможного перехода его на новое достойное рабочее место.