Неоконченный роман одной студентки (другой перевод) - Страница 35

Мне очень захотелось сказать ему: «Послушайте, не морочьте мне голову!», — но я не знала эквивалента этого выражения на их языке, поэтому только немного отодвинулась, прижалась спиной к стене, чтобы видеть оба входа на террасу. Под навесом было прохладно. Дыхание моря освежало воздух, и средиземноморский зной чувствовался не так сильно. Старик засуетился, поставил передо мной мисочку с финиками, стал еще милее:

— Покушай, доченька. Из Финикии. Ты, вроде, не поверила мне?

Одна фотокамера, которой я снимала, была спрятана в брошке у меня на груди, и я приподняла мисочку, украшенную типичным для того времени орнаментом. Если бы я могла взять ее с собой, какой бы фурор произвела! Впрочем, вероятнее всего, меня попросту обвинили бы в фальсификации. Археологи все еще верят только тому, что пролежало в земле определенный ими самими же срок. Наши же путешествия во времени служили им лишь для подтверждения той или иной их гипотезы. Конечно, я хотела также выиграть время, чтобы переварить свалившуюся на меня новость. И я сказала:

— Как тут поверить, если все говорят совсем другое?

Мое неверие ничуть не обидело его.

— Молоденькая ты слишком, потому и не знаешь, что никогда не верно то, что все говорят. Всю правду знают немногие. Стоит чему-нибудь стать всеобщим достоянием, как оно тут же обрастает вымыслом, превращается в сказку.

Я изучала социальную психологию и потому не могла не похвалить старика:

— А ты, оказывается, мудрец.

— Когда твоим убежищем становится лабиринт, доченька, не можешь не помудреть. Не думаешь ли ты, что мудрость даруется нам богами? Она — наше примирение с миром.

— Хорошо, расскажи мне тогда всю правду, — попросила я, тем не менее оставаясь начеку, а он тут же согласился, сказав:

— Погоди только, пойду пару раз прореву. Скажу тебе по совести, надоело мне это ужасно. Но в последнее время повадился сюда разный люд, особенно заморские купцы, которые приезжают на своих кораблях, а глядючи на них, и дети становятся все настырнее. Сказано ведь, что Минотавр требует только юношей и девушек, а как получит свое, остальных не трогает. Хлопот с ними не оберешься. Заблудятся, со страху обревутся, обмочатся, от них весь лабиринт мочой провонял, беда мне с ними и только, порой не знаешь, как поделикатнее вывести их отсюда…

Милый старикашка, видать, страдал свойственной его возрасту болтливостью, к тому же, вероятно, ему редко попадались слушатели, но у меня не было времени, и потому мне пришлось прервать его. Я спросила:

— Зачем царь Минос построил лабиринт?

— Я не верю, что мой милый отец задумал это чудо, вероятнее всего, это затея Дедала. Наверное, потому, что походит он на нашу жизнь. Ведь человек всю жизнь блуждает в запутанных ходах, все тыкается в глухие стены и не находит выхода. Смотрю, и дети уж, играя в песке, все лабиринты строят, а не башни и царские дворцы.

Старик зацокал деревянными сандалиями вниз по ступеням, осторожно неся глиняную воронку, но, наверное, ему было лень входить в лабиринт, потому что теперь его рев казался мычанием вола. Потом он вернулся, сел рядом на ложе, и я записала скрытым записывающим устройством по-стариковски многословную и такую обыкновенную человеческую историю, что, возможно, коллеги были правы, не поверив в нее. И действительно, стόит ли уничтожать красивый вымысел ради банальностей жизни?

Какой-то прорицатель предсказал царю Миносу, что его сын завладеет престолом. Эти прорицатели, как водится, навлекают на людей много неприятностей, вставил старик, да и мошенников среди них тоже немало. Конечно, завладеет, что тут такого особенного, ведь для этого и рождаются сыновья, чтобы когда-нибудь занять место отцов! Однако царь Минос по-своему истолковал предсказание, тем более, что, как ему было предсказано, он должен был погибнуть из-за своего сына, что, впрочем, потом и случилось. Он действительно погиб из-за своего сына, но сын в этом не был виноват. Очевидно, царь Минос был умным и умелым правителем, к тому же ему хотелось прослыть справедливым и добрым, следовательно, обычное убийство отрока не принесло бы ему славы — ни перед народом, ни перед богами. Тогда-то и пришла ему в голову гениальная идея — объявить о прегрешении царицы. И о лабиринте. Потому что она давала возможность добиться сразу многого. Во-первых, таким образом он устранял своего сына и избавлялся от своей постаревшей супруги. Во-вторых, у него появлялось средство тайно стращать народ, ибо уже в те далекие времена было известно, что царю легче сойти за доброго и легче править, когда вместо него есть кому пугать народ. Однако все же он не особенно притеснял людей, приказав только афинянам собирать девушек и юношей, которых, разумеется, отправляли не к сыну — Минотавру, а в царские покои, за которыми уже не следило ревнивое око царицы. И ему удалось осуществить свой план. Народ любил его, боги уважали до тех пор, пока с ним не случился нервный срыв и он не бросился за Дедалом; тогда и Кокал ос свел с ним счеты, ошпарив его кипятком в ванне. Но говорят, что и там, в подземном царстве, он устроился неплохо, там его избрали судьей.

Оно, видать, и в подземном царстве справедливости не больше, чем в земном, сказал старик, но тут мне снова пришлось вмешаться, на этот раз защищая его отца. Я сказала, что слух о грехопадении царицы и о Минотавре, в сущности, сослужил хорошую службу Миносу, позволив ему совершить акт большой государственной важности. Он первым осудил содомский грех — скотоложство, весьма распространенное до тех пор среди скотоводческих племен. Сей грех следовало подвергнуть общественному моральному порицанию, дабы он не мешал правильному развитию человеческой популляции. Легенда о Минотавре, положительно, служила прежде всего утверждению этой общественной нормы, воспитанию страха у людей перед сексуальным общением с животными.

Однако старик не согласился со мной и принялся меня убеждать, что если бы это было так, то Минос спокойно мог бы устранить Минотавра, когда легенда уже сделала свое дело. И не надо было так панически бояться того, что мастер Дедал раскроет тайну лабиринта. Понимаешь, доченька, убеждал меня старик, лабиринт ему нужен был больше, чем сам Минотавр!

Он начал рассказывать мне совсем другое, и я уже не возражала ему, потому что это в порядке вещей: история повествует одно, а мы, историки, толкуем это совсем по-другому. Он попытался и меня оттолкнуть от великого Миноса, рассказав, что, насытившись девушками и юношами, он бросал их в море, чтобы они не могли выдать его тайны. Но разве я могла ему сказать, что историки более поздних времен окрестили именем его прославленного отца всю эту эпоху, предшествовавшую Троянской войне?

— А что ты сделаешь со мной? — с легкой издевкой спросила я. — Ведь и я могу выдать твою тайну!

— А ты думаешь, что кто-нибудь поверит тебе, причем фракийке? Люди знают: кто сюда вошел — живым не вышел.

— Ладно, а почему, когда отец твой погиб, ты не вышел и не занял трон?

— Потому что и мне никто не поверил бы. Я долго размышлял над этим и понял, что людям нужно чудовище. Даже если б они приняли меня за царя, чем бы я их пугал? Страшнее лабиринта ничего не придумать, и я, сам того не желая, должен был поддерживать веру в легенду.

Мне стало досадно, потому что я успела почти полюбить его за мудрую беспомощность:

— Значит, предпочитаешь сидеть тут и, как говорится, верой и правдой служить идее? А почему не уйдешь отсюда, ведь никто не будет знать, что ты и есть Минотавр? Будешь жить нормальной полнокровной жизнью, как и полагается человеку.

Он посмотрел на меня почти с сожалением, но я явно была ему симпатична, и он, вместо того чтобы обругать меня, начал оправдываться:

— Так ведь я выбирался из лабиринта, и не раз. Но узнав, какое страхопочитание питают люди к Минотавру, мне стало приятно. И я сказал себе: ну и пусть боятся, не только мне бояться их! Если хочешь знать, я действительно боюсь людей. Я не умею жить среди них, потому что с самого рождения нахожусь здесь, а когда я увидел, чтό они делают и как живут, мне и вовсе расхотелось выходить отсюда. В каждом кроется свой лабиринт, а в нем перепуганное вроде меня существо, которое, однако, пытается запугать других. По крайней мере, таковы жители Крита. А здесь мне очень хорошо. Жертвоприношения, то да се — голодным не останусь, пока реву им в рупор. Вот и эти финики кто-то оставил вчера у входа… Ты не слышишь какого-то шума, а то слуху меня в последнее время ослаб?.. — внезапно прервал он свой рассказ.