Необяснимая история - Страница 20

— Острова под названием Тесал в Римской империи не существовало. Это подделка.

— А вы не могли бы мне перевести хотя бы часть, профессор? — пристыженно попросил я.

Она снова бросила на меня проницательный взгляд.

— Вы хотите сказать, что даже столь простой текст вам уже не по зубам?

С упреком покачав головой, она вернулась к свитку и начала — умело и бегло — переводить, произнося слова тем самым густым, сочным голосом, который я так хорошо помнил. Но это была не поэзия. Пока она продолжала, без усилий переводя с листа, вошла ее старая экономка с подносом, на котором стояли кофейный сервиз и ваза с печеньем. Я воспользовался этой возможностью, чтобы достать писчую бумагу и ручку, которые привез с собой, и попросил профессора надиктовать мне текст.

Через час мы закончили. Я не знал, что и думать.

— Ну? — многозначительно произнесла она. — Что скажете теперь?

Не зная, что она имеет в виду, я мгновение спустя решился осторожно высказаться:

— Определенно любопытно. Разумеется, крайне прискорбно, что середина отсутствует, но, как я вам говорил, герр Райманн нечаянно ее уничтожил…

С чем-то сродни грустной насмешке во взгляде голубых глаз она спросила:

— Вы не слишком сильны в литературе, верно?

Пришлось признаться, что я немало забыл.

— Но ведь я многое помню. Лукреций: «De rerum natura, Aenis, Ars». [124]

— Я говорю не о римской литературе, — прервала она и, снова помедлив, вынесла свой приговор: — Очевидная подделка. Написана на великолепной латыни, но тем не менее — подделка.

Я был раздавлен. Я не сомневался в ее правоте и тем не менее не мог выбросить свитки из головы и по дороге домой раз за разом перебирал длинный перечень оставшихся без ответов вопросов.

Кто такой Гельмут Шеллендорф? Как к нему попала эта поддельная рукопись и почему он продал ее герру Райманну? Не могли он быть каким-нибудь старым ученым-латинистом, живущим на жалкую мизерную пенсию и решившим поправить положение, распродав никчемное имущество? Или, обладая глубоким знанием латыни, он изготовил этот текст как своего рода шараду? Но над кем же он хотел подшутить? Может, просто продать как диковину? Или это было настоящее мошенничество? Если так, то успеха оно не имело: герр Райманн едва ли много за нее заплатил, даже если (как он сказал) купил ее давным-давно и уже не помнит продавца.

Я поискал на карте Берлина Шлумпенгассе, но безуспешно. Тут мне вспомнилось, что герр Райманн говорил, что купил ее «до Стены». В те дни, хотя восточная часть была коммунистической и принадлежала к другой стране, пересечь город с востока на запад было так же просто, как спуститься в подземку в одном районе и подняться в другом. (Как и сейчас, когда, слава Богу, Стену снесли.)

Картина начинала складываться. Не мог ли герр Шеллендорф быть пенсионером из Восточного Берлина, который продавал свое имущество в Западном Берлине за твердую валюту? Прожить на нее можно было гораздо дольше и лучше, чем на восточногерманские марки. Моя карта датировалась 1977 годом, и никакой Шлумпенгассе на ней не было. Тут меня осенило. Ну конечно! Администрация Восточного Берлина постоянно награждала своих многочисленных «героев труда» поддельным бессмертием, называя в их честь улицы.

На карте 1932 года я наконец нашел-таки Шлумпенгассе. Толку с этого особо не было, я узнал только, что речь идет об улочке в Берлин-Панков, и, сравнив старую карту с новой, установил, что она действительно была переименована и теперь называлась улицей Генриха Полтергейста. Попытки найти Гельмута Шеллендорфа, который не указал номера своего дома, на этом длинном, протянувшемся через весь Панков проспекте на чужой, враждебной территории (напоминаю вам, герр Оливер, шел 1987 год), могли оказаться весьма неприятным, если не откровенно опасным предприятием. Человек, переходящий от дома к дому, задавая вопросы о гражданине Восточной Германии, скорее всего не избежит внимания различных «добровольных» пособников тайной полиции Штази, и — более чем вероятно — эта богобоязненная организация не преминет учинить ему серьезную проверку.

Я почти уже решил просто забыть про неизвестного латиниста и его шараду, но, еще раз задумчиво посмотрев на карту, заметил улочку, которая по диагонали пересекала проспект товарища Полтергейста: Каштановая аллея. На этой самой улице располагалась фабрика, с которой много лет вела дела фирма Михаэлы Свинкельс. Фабрика поставляла нам дешевые токарные и фрезеровочные станки, которые, разумеется, ни в коей мере не дотягивали до западногерманских стандартов, но вполне годились в нашем производстве детских металлических конструкторов и игрушечных паровозов. И цена им была приемлемая. Одна из аномалий Восточной Германии: частное предприятие, просуществовавшее до середины пятидесятых годов. Но позднее мы нашли еще более дешевого поставщика в Южной Африке, и наше соглашение было расторгнуто. С тех пор я не вспоминал про фабрику и понятия не имел, что с нею сталось.

Называлась она «Завод металлоконструкций Циммерманна и Шиллинга», и когда я обратился за информацией в Коммерческую Палату Восточной Германии, мне сказали, что теперь она называется «Завод Эрнста Эрдпфлюгера». По всей видимости, ее национализировали, потому что когда я — наивно — спросил, кто такой Эрнст Эрдпфлюгер, мне сообщили, что это давно усопший герой рабочих, который принимал активное участие в кооперативном движении. Бюрократу я объяснил, что моя компания некогда вела дела с герром Циммерманном (про это они, разумеется, точно и в подробностях знали) и что дочь нашего покойного владельца, фрау Михаэла Свинкельс-Кристенсон, хотела бы восстановить коммерческие связи. Поэтому она была бы рада, если бы мне предоставили визу, так как, хотя я уже на пенсии, именно я в то время вел все переговоры и заключал сделки. Прошла неделя, прежде чем они уступили, но наконец виза была все же выдана.

В Восточной зоне меня ждал еще один сюрприз.

На заводе Эрдпфлюгера меня принял исполнительный директор, чье имя, Хорст Сепп Клинкенглокер (его родители, вероятно, любили Horst Wessel Lied [125]и восхищались известным капитаном СС Сеппом Дитрихом), говорило о некоммунистическом прошлом. Однако его нынешняя должность явно требовала радикального перехода к «товарищу». И его речь полностью соответствовала должности. Это был определенно не язык Гете. Мне пришло в голову спросить про Гельмута Шеллендорфа, но я решил, что едва ли об этом стоит интересоваться у исполнительного директора и что излишний интерес к довоенным служащим может поставить под угрозу мою мирную старость. Если уж на то пошло, всего несколько фраз герра Клинкенглокера доказали, что он образец умелого управляющего социалистической фабрики: он решительно ничего не понимал в производстве токарных и фрезеровочных станков и еще менее в заключении международных коммерческих договоров. Поэтому я без труда убедил его, что мой визит — лишь предварительный и служит только для того, чтобы определить, заинтересовано ли его предприятие в возобновлении сотрудничества. Скоро я вернусь с конкретными предложениями. Покончив со вступлением, я спросил у директора, не будет ли он так любезен показать мне фабрику, чтобы я смог освежить прежние воспоминания.

Я все еще понятия не имел, как спросить про Гельмута Шеллендорфа.

Фабрика нисколько не изменилась с тех пор, как я в последний раз был тут тридцать с небольшим лет назад, когда она уже работала на устаревшем довоенном оборудовании. Проходя через просторный токарный цех (разумеется, герр Клинкенглокер официально информировал меня, что это токарный цех), я заметил рабочего, которого узнал по старым дням «Циммерманна и Шиллинга». Тогда он был молодым мастером и сейчас все еще сидел на прежнем месте в кабинке — знакомая фигура, несмотря на лишние тридцать лет, седину и пивной живот.

— Герр Гляйхшальтер! — воскликнул я. Мне даже не потребовалось изображать приятное удивление, я действительно его испытал. — Это правда вы? — Повернувшись к навострившему уши Клинкенглокеру, я заметил: — Я помню герра Гляйхшальтера по прежним временам, когда он отвечал за наши заказы. — А старому мастеру сказал: — Я так рад, что вы живы и здоровы.