Необоримая стена - Страница 4

Аника слово в слово передал ей разговор, состоявшийся в трактире, которому он стал случайным свидетелем.

— Так значит, — Настя начинала понимать, что случилось, — значит, именно за ней они охотятся. — Она прижала сверток к груди, — они хотят продать её, вывезти из страны…

— Именно так!

— Но как он узнал, что икона здесь?

— Думаю, за мной следили от самого участка. Ведь при мертвеце иконы не было найдено, а ваш хозяин знает, что саквояж с деньгами был у вас. Они думают, что и вы, и икона у меня.

— Втянула я вас в историю…

— Да уж!

— И что же мне теперь делать?

— Ждать. Ждать, пока я не придумаю, как нам выбраться отсюда незамеченными.

— Нам?

— Ну, — Аника смущенно кашлянул, — если вы конечно не против. И потом, ну не могу же я позволить вам одной пересечь страну, с таким ценным грузом… — он осекся, — я навязываюсь…

— Я очень, очень вам благодарна! — Настя кинулась, было, ему на шею, — я даже не могла на это надеяться. — Засмущавшись своего порыва, она отошла от Аники, и стала теребить свою косу. — Я доставила вам столько хлопот.

— Признаться, мне нужна была небольшая встряска, — после закрытия цирка мне этого очень не хватало. Давайте дождемся вечера, потом я попробую что-нибудь придумать.

Аника лег на кровать. Настя свернулась клубочков в кресле.

— Вы давно в цирке?

— С детства. Мои родители были цирковыми.

— И вы с детства выступали?

— Я помню свое детство на манеже. Мы много колесили по России матушке. Мои родители были акробатами. Жилось нам тогда совсем несладко. Днем мы, все артисты, репетировали и дежурили у дверей директора в ожидании причитающихся денег. Я был совсем мальчишкой. Он не разрешал работникам цирка входить к нему, пока он сам не смилостивится и не вышлет спасительный полтинник, которому мы всегда были рады. Так ежедневно выклянчивали мы заработанные деньги. Кормились у бедного еврея, содержащего погребок напротив цирка. Он варил нам картошку и разрезал одну селедку на десять частей — ему с этого дела нужно было еще самому кормиться с огромной семьей. После представления мы отправлялись спать в большом ковре, — том самом ковре, который раскладывали на арене во время спектакля. Спали мы вместе с кучерами, билетерами, и униформистами, закутавшись в ковер, где кишмя кишели вши. Потом наш директор начал задерживать и те жалкие полтинники. Тогда мои родители во время представления влезли на штамберт и подняли крик, что если им не уплатят заработанных денег, то они не слезут со штамберта, да еще бросятся вниз головой на глазах у почетной публики. Скандал был огромный. Вмешался пристав. На следующий день полиция выслала родителей прочь за «учинение скандала в общественном месте». Я остался с дядькой — он был коверным клоуном. Мне было пятнадцать, я больше никогда их не видел. Директор держал около себя особых подхалимов — костоломов и особо подкармливал их для того, чтобы они, по его указанию, «считали ребра» «непокорным». На моих глазах кучера и конюхи избили в кровь одного билетера, который в сердцах обругал директора, требуя, чтобы он уплатил ему заработанные деньги. Работник ни от кого не мог ждать защиты от произвола хозяина цирка. Если пойдешь жаловаться к уряднику или приставу, то он же на тебя и ополчится, ибо он обеспечен бесплатными билетами в цирк, обедом, ужином и водкой от хозяина. А если блюститель порядка впал в меланхолию, то хозяин бесплатно пристраивал ему на ночь приглянувшуюся хористку. Вот так.

— А сейчас?

— Сейчас! Сейчас цирк совсем иной — ковры и запах духов, роскошь обстановки и солидная публика. Сейчас цирк — это большие деньги. Жаль только, что император сам решил их зарабатывать. Если бы он не вмешивался в дела цирка, — я бы до сих пор был на манеже… но, теперь волею судьбы Шарль Тулье, наездник и силовой акробат, может позволить себе пару месяцев отдохнуть от манежа и публики. Не так ли?

Настя, словно впав в забытье, смотрела в одну точку, явно чем-то удивленная. Аника с любопытством наблюдал за ней.

Видение, явившееся Насте, было настолько четким, как будто все происходило в этой комнате. Она вдруг превратилась в княжеские хоромы. В темном и полупустом зале отчетливо слышался голос старца Иоанна:

— Послушай меня, князь Роман, послушай. Который раз уж говорю: и тебе, и посаднику твоему Якуну необходимо употребить все меры благоразумия, добиваться мира с неприятелем, чтобы не проливать кровь. Великий Новгород сейчас как никогда достиг большого величия. Обширные владения наши простираются далеко на север и восток. Многочисленные купцы с запада и юга приезжают со своими богатыми товарами и торгуют в магазинах, в лавках и на обширном гостином дворе. С иностранными землями новгородцы никогда не имели такие торговые сношения как сейчас. Но князь Андрей никогда не простит своего поражения. Он мечтает о Задвинской земле. Он решил сокрушить Новгород. К нему присоединились его союзники: князья Смоленский, Рязанский, Муромский, Торопчане и Половчане со своими дружинами. Великая сила! Огромное войско, одних князей только семьдесят два человека. Надо во что бы то ни стало заключить мир с Суздалем!

— Мстислав! — гонец ворвался в палаты и упал перед князем на колени, — Мстислав у ворот Новгорода. Рать бесчисленна.

— Все, князь, — старец устало отвернулся, — теперь пощады не жди. Он предаст все огню и мечу, не щадя ни возраста, ни пола, ни состояния. На протяжении двух недель они оставляли за собой на расстоянии трехсот верст один пепел и трупы.

Князь Роман обернулся к посаднику:

— Вели собирать народ — все кто может держать оружие, пусть становятся на защиту Новгорода. Мы принимаем бой!

— Я велю растворить ворота храмов. Пусть молится и старый и малый. Без божьей помощи нам не одолеть Мстислава.

Два дня беспрерывно длилась ожесточенная битва, плач и церковные песнопения слились в одно. Смерть летала над головою осажденных. Старец Иоанн не спал вторые сутки, он то ободрял сражавшихся защитников родных стен, то молился беспрерывно перед иконой о спасении своей паствы.

— Иди в церковь Господа нашего Иисуса Христа, что на Ильиной улице, возьми там образ Пресвятой Богородицы, вознеси его на городские стены против неприятелей и тотчас узришь Божие спасение.

Старец Иоанн словно очнулся ото сна. Откуда этот голос? Неужто, от иконы, — старец перекрестился, — ему не послышалось, голос был ясным и четким

— Филька!

Служка вбежал в двери.

— Филька, бери отца Никодима, да бегите в Спасову церковь, принесите образ Владычицы, а я пока молебен начну. — Он еще раз устало перекрестился и начал службу. Служка метнулся вон.

Прошло немало времени, когда сам отец Никодим с плачем упал в ноги старцу:

— Не дается, батюшка, не идет она к нам! Я уж, как положено, совершил перед нею благоговейное поклонение и хотел взять ее. Но тут совершилось чудо: при всех дерзновенных усилиях, я не только не смог взять икону, но даже не мог сдвинуть ее с места.

— Ах ты горе! — Отец Иоанн перекрестился. — Что ж это я… я сам… сам…Вели собрать всех! Всех, слышишь, вели звонить во все колокола, взять святые иконы, кресты и хоругви и все туда….

Долгие часы он, упав перед иконой Божьей Матери, молился ей. Множество народа, окружив маленькую церковь, едва вмещавшую духовенство, молились вместе с ним с воплем и слезами, все знали, что еще день и решится судьба Великого Новгорода.

Священники запели кондак. Потолок, пол и стены храма задрожали. Святая икона Богоматери вдруг сама собою заколебалась и пошла по воздуху.

Народ упал на колени. Словно волна прокатилась по площади перед храмом…

Тысячи голосов радостно кричали: «Господи помилуй!» С благоговением принял святитель чудотворную икону на свои руки:

— Несите к стене, отцы, — он передал нести её двум диаконам.