Ненастье - Страница 27

Саня ходил в «Коминтерн» просить кредит на развитие своего бизнеса – маленького мебельного предприятия. Щебетовский ему отказал.

– При Лихолете и Бычегоре «Коминтерн» был, бля, какой надо! Свои парни решения принимали! – гремел Саня. – А здесь три зассыхи-умнявки зырят через очочки!.. – Саня запищал, изображая сотрудницу «Коминтерна»: – «Нашу блядскую комиссию ваш бизнес-план не убедил! Наша блядская комиссия боится, что ваш кредит не будет погашен!» Да я Щебета сейчас самого погашу! Я чо, работать не умею, Немец?

– Умеешь, – кивнул Герман.

Саня всегда доказывал, что он и без ноги всем равен по возможностям.

– Знаешь, почему они мне отказали? Потому что по инвалидской пенсии не выплатить ихний процент. Они считают, что я нихера не заработаю и начну отдавать из пособия! Я этой соске ору: «Ты чо, болонка, мне же ногу оторвало, а не бошку!» Дайте подняться, суки!

Саня был женат; его Настёна была такой же деятельной и скандальной, как и Саня, – короче, два сапога пара. У них был сын. Пока «Коминтерн» был настоящей живой организацией, Саня волочил на себе трудоустройство инвалидов Афгана: пропихивал кого-то в какие-то фирмы, помогал с арендой и кредитами. Это у него было такое странное умопомешательство – упрямо помогать, выручать кого попало, вытаскивать из последних сил.

– Я же, Серый, ёбнутый, – честно говорил тогда Саня Лихолетову. – Меня же как на Хазаре ёбнуло, так я до сих пор всех вытаскиваю.

В 1984 году батальон, где был Саня, попал в засаду в ущелье речки Хазар – на ответвлении могучего Панджшерского ущелья. С господствующих высот басмачи из китайских крупнокалиберных пулемётов «тип 77» шинковали спешенных мотострелков – как тяпками в корыте. Саня оттащил за камень кого-то из раненых бойцов, потом полез за другим – тут его и достали. Через годы, уже в Батуеве, у Немца в «блиндаже», Саня рассказывал, что видел, как после удара пули улетала, вращаясь, его нога.

– Я, конечно, не сдохну, Немец, но этого… – Флёров кивнул кудлатой башкой на комплекс Шпального рынка, – этого не понимаю. Для кого оно?

Злобно тыкая костылём в тротуар, Саня поскакал к остановке автобуса.

Герману эта встреча запала в память – и вскоре аукнулось.

Обдумывая ограбление, Герман осознал, что грохнуть броневик – ещё половина дела. Надо потом как-то легализовать чёрный нал, ведь нельзя везде ходить с украденными мешками, набитыми разномастными купюрами. А Герман хотел выехать за рубеж, и выехать легально, с капиталом.

У него будут новые банковские карты. Потребуется положить на них похищенные деньги. Однако он же не сможет прийти в ближайший Сбербанк со своими мешками и попросить разбросать бабки по счетам. Это должны сделать некие левые люди. В течение двух-трёх месяцев, не вызывая никаких подозрений, они перельют его бабло мелкими траншами на разные карты. Но где найти подходящих людей – реальных, однако неприметных участников рынка? Таких, которые не присвоят его деньги и не сдадут его властям.

Вот тогда Герман и подумал о Флёрове с его инвалидами. Герман позвонил Флёрову и договорился приехать в гости – обсудить идею.

Флёров с женой Настёной и сыном жил по-прежнему «на Сцепе», в той маленькой «двушке», которую выписал ему Лихолетов. Герман давно уже не бывал в «афганских» домах. Теперь главный заезд во двор вёл с улицы от супермаркета: во времена «афганского сидения» этот путь перегораживали бетонные блоки с кольцами колючки. Герман запарковал свой служебный автобус возле мусорки, вышел на солнце, и просто остановился, чтобы почувствовать это пространство, такую знакомую ему геометрию… Ух ты, берёзки на газоне выросли и раскидались – получилась целая роща…

Флёров жил в одном подъезде с Лихолетовым. Герман поднимался по лестнице и вспоминал, как он принёс Серёге его папку-скоросшиватель, а Серёга, погибая от одиночества, гужевался с двумя шлюшками…

Дверь открыла Настёна. Она была красивой девчонкой, да и теперь была красивой женщиной, но какой-то измызганной жизнью, издёрганной.

– Здравствуй, Настя. Рад увидеть тебя.

Во времена «афганского сидения» квартиру Германа переоборудовали в наблюдательный пост, в рубеж обороны. Парни прозвали хату «блиндаж». Здесь вместе с караульными околачивались разные бездельники – бухали и оттягивались как могли. Заруливал и Саня Флёров. Герман запомнил его пьяную историю, как Настёна написала ему в Афган, что полюбила другого и ждать не будет: прости-прощай. Рыча и ворочая широченными плечищами, Саня показывал, как он схватил фотку Настёны, поставил на валун и в ярости расстрелял её из ручного пулемёта. Всё было кр-руто и з-зверско.

Флёров оказался дома не один, хотя Герман условился, что разговор будет без свидетелей. В небольшой гостиной Флёровых в кресле-каталке сидел Демьян Гуртьев. Он жил на одной площадке с Саней и, конечно, был первым другом. На кухню каталка не влезала, поэтому Саня с Демьяном выпивали в гостиной (Настёна понимала и терпела). Третьим в их компании был Лёха Бакалым, вечный киномеханик и телемастер «Коминтерна».

– У меня от друзей секретов нет, Немец, – с осуждением сказал Саня. – Хочешь перетереть – давай при них. Мы хоть инвалиды, но не дураки.

– А Бакалым-то с чего инвалид? – усаживаясь, спросил Герман.

– Нормально живу, Немец, – улыбнулся Лёха.

– Года три назад его какие-то суки отмудохали, битой по балде дали. Он оглох. Я ему «афганскую» инвалидность оформлял. Это же геморрой.

– Он ведь не в Афгане ранен, – осторожно заметил Герман.

– Ну и что? – агрессивно спросил Саня. – Он всё равно «афганец»!

– Да я освоился, Немец, немножко-то слышу, – невпопад сказал Лёха.

– Тебя щемит, что ли, Немец, если Бакалыму военную пенсию выпишут? – вскинулся Гуртьев. – Ожлобели, бля, с руками-то, с ногами!

Демьян был настоящей «голубой молнией» – служил в дивизии ВДВ, на базе в Лашкаргахе. Весной 1982-го его батальон загрузили на вертолёты с закрашенными звёздами и номерами, и утробистые «папуасы» (так называли модификацию Ми-8 ППА) понесли десант на душманский укрепрайон Рабати-джали. Командиры поставили задачу: сжечь тюки с опиумом и захватить ящики с турецкими ПЗРК «Стрела». Но повоевать в тот раз Демьян не успел: угодил под гранату. Ему перебило позвоночник.

– Демьян, не бурей, – сказал Герман. – Я вообще у вас по делу.

– Ну, валяй.

В комнату вошла Настёна; на журнальный столик рядом с водкой и рюмками она молча поставила тарелки с нарезанной колбасой и огурцами.

– Саня сказал, что вы хотите купить фирму по перетяжке мебели, да? Вам нужен кредит, а Щебетовский не даёт. У меня предложение, парни.

И Герман объяснил. У него появится большой объём криминальной налички. Он занесёт бабло Флёрову. Флёров и парни от себя самих переведут эту наличку рублями или валютой на счета банковских карт, которые укажет Немец. Двадцать пять процентов возьмут себе. Вот и всё.

– Какая сумма? – спросил Демьян и налил себе в рюмку водки.

Он начал ещё задолго до прихода Германа и был уже изрядно косой.

– Скажем, шестнадцать лимонов. То есть четыре станут ваши.

– А если спалят, мы пойдём соучастниками?

– Конечно, Демьяныч.

– Ловко ты своих братанов под ментуру заводишь!

Герман молчал, разглядывая Демьяна. Он вспомнил, как в «блиндаже» Демьян рассказывал, что у него в Афгане был друг. С этим другом Демьян встречал Новый год: составлял из автоматов типа как ёлку, а вместо игрушек подвешивал консервные банки. Потом друг подорвался на мине, и Демьян принёс его в полиэтиленовом мешке – руки, ноги, голову, всё отдельно.

– Знаешь, я почему-то не верю в такие истории, – негромко сказал тогда Герману Володя Канунников. – Конечно, у кого-то оно и вправду было, но каждый второй рассказывает, как собирал друга по кускам в ведро. Или как в рейде товарищи падали в пропасть без крика. Или как в кишлаке гранатой размазал в доме по стенам семью афганцев… Это общий ужас, а не личный.

От инвалидов даже сами «афганцы» старались держаться поодаль. Было то ли слишком стыдно, что уцелели, то ли слишком понятно, что сами такие же. Увечья лишь физически обозначили Афган, который в каждом жил и без внешних признаков. Увечья, как Афган, были неизбывны и безысходны.