Ненаследный князь - Страница 12

Евдокия только и смогла, что кивнуть.

Она с трудом представляла себе опасность, которая могла угрожать этакому детинушке… наверное, от опасности его тоже поносит. Или запоры. Или еще какая беда приключается…

– И соблазнов много, – произнесла Гражина Бернатовна, отправляя в рот засахаренную клюквину. У нее, стало быть, щечки от клюквы не краснеют. – Срамные времена.

Маменька, чувствуя, что все идет хоть не по плану, но близко, поспешно согласилась.

Ужас, а не времена.

Как только жить можно?

– Куда ни глянь, то кабак, то дом игральный… мой мальчик вырос в строгости…

Аполлон лишь шумно вздохнул да, пользуясь тем, что матушка отвлеклась, стащил еще одно яблоко. Видать, в строгости, где бы она ни находилась, яблок ему не перепадало.

– Конфету хочешь? – шепотом спросила Евдокия.

Жениха было по-человечески жаль.

– Шоколадную?

– Ага. И с орешками…

– …и девки нынешние пошли… разврат сплошной. Я так одной и сказала, которая на моего Полюшку заглядывалась, а сама-то… обрядилась, как…

– С орешками мне нельзя… – Он потупился, признаваясь: – От орехов почесуха приключается… но если только одну.

Конфету Евдокия передала под столом.

– Спасибо, – искренне сказал Аполлон. – Ты мне нравишься! Выходи за меня замуж!

И маменька, услышав заветное, радостно всплеснула руками: стало быть, поладили детки.

– Я… – Евдокия прокляла себя, знала же, что жалость до добра не доводит, – я подумаю.

– А чего думать? – Гражина Бернатовна разом позабыла про девок и срамные наряды, в которых ноги видать, а как ветер подует, то не только ноги, но и задницу… – Ты небось не молодеешь…

– Я подумаю, – повторила Евдокия, стискивая вилку.

Пусть могила недорытой останется, но сражаться Евдокия будет до последнего.

– …и женихи в ворота не ломятся. А когда б и ломились, то знай, что лучше моего Полюшки мужа не сыскать. Он у меня красавец…

Аполлон от матушкиной похвалы зарумянился, взор потупил, ресницами взмахнул.

– И умница, каких поискать… он у меня стихи пишет.

Неужели?

Евдокия заткнула себе рот конфетой. Шоколадной. С орехами. Ей-то точно запоры не грозили, впрочем, как понос, краснуха и прочие детские, давным-давно изжитые болезни.

– Полюшка, почитай свои стихи…

– Ну ма-ам…

– Почитай, сказала.

Аполлон со вздохом поднялся, вытер лоснящиеся пальцы о рубаху и, выпятив для важности грудь, прочел:

– Однажды, в погожую летнюю пору, корова нагадила подле забору…

Модеста Архиповна поспешно подняла граненый стакан с медом, притом хитро рукой заслоняясь, осы притихли, а Гражина Бернатовна захлопала, всем видом своим сына поддерживая.

И опять в Евдокию вперилась.

Надобно что-то сказать… Аполлон вон ждет, ковыряет пальчиком скатерть, смущение изображая.

– Жизненно, – оценила Евдокия.

И жених, глядевший на нее искоса, с опасением, должно быть почуяв в будущей супруге нездоровые критические наклонности, духом воспрял.

– А то! Корова-то соседская… нагадила, а оно и воняет… вот и сочинилось. Там еще мухи были. Но я про мух писать не стал.

– Отчего же?

– Рифмы не нашел. – Аполлон стыдливо потупился. – Мухи… и мухи… а два раза если, то это уже повтор будет. С повтором уже нехорошо.

– Мухи… духи… – пробормотала Евдокия, сдерживая смех.

– Мухи… духи… мухи…

Аполлон застыл. Взгляд его затуманился, рот приоткрылся; и оса, до того витавшая над сахарными локонами, стыдливо присела, не желая, верно, гудением своим прерывать тонкий творческий процесс.

– Придумал! – воскликнул Аполлон, ударяя в грудь пудовым кулаком. – Это… сейчас я… во! А над кучей мухи витают, точно духи!

Евдокия поспешно заткнула себе рот яблоком. Жених же, упершись в стол указательным пальцем, попросил:

– Выходи за меня… музой будешь.

Заманчивая перспектива.

– Я… – голос Евдокии дрогнул, – подумаю.

Естественно, заявление это было встречено будущей свекровью без должного понимания. Она поднялась и, обойдя стол – Гражина Бернатовна ступала важно, и колокола длинных юбок колыхались, – остановилась рядом с сыном.

– Думай, – сказала она. – Да не задумывайся. Мы небось в женихах не застоимся.

Погладила по кудрям, спугнув притихших ос. Кудри же под нажимом ласковой материнской руки захрустели.

– Мам, а можно я себе потом собаку заведу?

– Собаку? Ну зачем тебе собака, дорогой? – сказала Гражина Бернатовна и вытерла платочком лоснящиеся губы дитяти. – От собаки шерсть и блохи… а еще вдруг укусит?

…правильно, жена – она всяко собаки лучше.

К счастью, гости на чай задерживаться не стали. Должно быть, Гражина Бернатовна опасалась, что Евдокия коварно скормит драгоценному ее отпрыску не только шоколадные конфеты, но и крыжовенное варенье, на которое…

Чушь какая!

Евдокия потрясла головой: нет уж, она скорее в монастырь уйдет, чем замуж…

– Ну и этот-то чем нехорош? – поинтересовалась маменька, макая в чай баранку. Пила она красиво, переливая чай из чашки в блюдце, а то водружала на три пальца. Модеста Архиповна наклонялась к краю блюдца, вытягивала губы трубочкой и дула, отчего чайное озерцо приходило в волнение.

– Всем!

– Молодой… красивый…

– Как пряник с сусальным золотом.

– И стихи вон пишет…

– Про коров.

Евдокия чай пила из чашки и горячий, обжигающий.

– Зато здоровый какой, – возразила маменька, уже понимая, что прекрасный Аполлон оставил упрямую дщерь равнодушной.

– Во-первых, мне на нем не пахать. – Евдокия разломала сушку в руке. – Во-вторых, сомневаюсь, что запор с поносом и почесухой – признаки здоровья… и вообще, я не хочу замуж!

Маменька, зацепив щипчиками сахарный осколок, обмакнула в чай. И белый рафинад потемнел.

– Не так там и плохо, – примирительно сказала она, глядя, как с осколка в чай капают сладкие капли. – Всяк лучше, чем старой девой… вот доживешь до моих лет и поймешь, что счастье – в детях.

– Ну да…

– А без мужа и не думай. – В этом вопросе Модеста Архиповна была непреклонна. Веяния веяниями, а приличия – приличиями.

Следовало признать, что в чем-то маменька была права… не то чтобы Евдокию тянуло обзавестись семьей, но… принято же. Вон и деловые партнеры косо поглядывают, всерьез принимать не хотят. Одно дело – серьезная замужняя женщина, и другое – девка-перестарок.

Дернув себя за косу для смелости, Евдокия решилась:

– Я сама себе мужа найду.

Маменька приподняла бровь.

– Послушай… мы ведь все равно спонсируем этот конкурс…

…идея принадлежала Евдокии, и матушка долго не желала понять, какое отношение конкурс красоты «Познаньска дева» имеет к унитазам. А самое что ни на есть прямое…

– …я отправлюсь в качестве…

…уж точно не конкурсантки.

– …полномочного представителя от фирмы «Модестъ». – Евдокия щелкнула пальцами. – Буду следить, куда наши деньги расходуются.

Матушка кивнула. Вот проследить – это понятно… деньги, они такие, чуть отвернешься, враз разворуют.

– Конкурс же будет проходить при дворе… и я думаю, там найдется пара-тройка вдовцов, не обремененных детьми…

…и состоянием, поскольку иного варианта для себя Евдокия не видела. И да, при дворе она постарается найти мужчину, который не слишком сильно изменит привычную ее жизнь.

Муж?

Пускай… и после замужества жизнь существует.

– А Грель? – Модеста Архиповна облизала рафинад, с которого в блюдце падали темные капли. – Мы ж его послать собирались… ты сама предлагала. Он себе и штаны купил новые, со штрипками.

Штаны со штрипками были, конечно, весомым аргументом, но Евдокия не собиралась отказываться от идеи, пусть и внезапной, но неожиданно любопытной.

– Грель другим разом скатается, – сказала она. – Штаны его обождут… в конце концов, муж штанов важнее. Наверное.

И сердце замерло: а вдруг не согласится маменька? Нет, она женщина разумная, но и на нее порой блажь находила. Отчего молчит, разглядывает не то Евдокию, не то собственное в самоваре отражение.