Ненаписанный дневник (СИ) - Страница 14

Брок не сразу закрыл рот, так он обалдел от этого откровения Джеймса, и не представлял, что теперь ему сказать, когда тот сам разрушил интимность момента, криво усмехнувшись.

— Теперь твоя очередь каяться, грешник, — Броку стало по-глупому обидно, что его почти пустили в душу, приоткрыли дверь, но сквозняк недоверия резко захлопнул ее перед его носом.

Брок не знал, с чего начать, но Джеймс чувствовал, что тому хотелось ответить на этот приступ морального эксгибиционизма той же монетой.

— У меня выбор был небольшой: либо в армию, либо в тюрьму. Я всегда был жестоким мудаком, тяготеющим к справедливости, вот и подвязался служить дяде Сэму, пока не замели, — каждое слово давалось Броку тяжело, но приукрашивать себя он не собирался. Хотя зачем рассказывает все это, тоже не понимал. Вот только Джеймс, который все меньше становился похож на немного растерянного мальчишку, становясь снова Барнсом, понимал, что всем хоть раз надо обнажить душу, чтобы понять, зачем это нужно.

Наверное, впервые за много лет Брок собирался говорить без подъебок, говоря правду. И Джеймс, Барнс, очень ценил это, потому что догадывался, что такого может больше никогда не повториться.

— Учебка, хуе-мое, первая командировка, первый труп. Да все впервые. Впервые смерть и грязь, которая, казалось, въелась под кожу вместе с кровью убитых товарищей. И, знаешь, именно там я стал циником и мудаком, потому что… Потому что, — Брок сделал глоток остывшего кофе и продолжил: — Я не хочу сейчас расписывать весь тот пиздец, через который я прошел. Мы оба знаем, как бывает. Ты спрашивал о Гидре.

Брок вздохнул, и закурил, беря небольшую паузу, задумавшись глядел на Барнса через сизый сигаретный дым, разглядывал его, ища что-то, а потом продолжил:

— Знаешь, есть люди, которые не могут вернуться оттуда? — полувопросительно произнес Брок, и Барнс кивнул, представляя, о чем тот говорит. Уверенный, что они оба еще не вернулись и, скорее всего, не вернутся никогда. — Я не знал, что мне делать на гражданке, и подписывал контракт за контрактом, не имея ни друзей, ни дома, ничего. Перекатиполе без роду и племени, никому не нужный, ничего не умеющий и не знающий, кроме ебаной войны. В конечном итоге вся жажда справедливости проебалась, патриотизм выжгло раскаленным солнцем пустынь, и я вновь оказался в Вашингтоне. Меня уже хотели списывать в запас, когда появился человек и предложил работу на правительственную организацию. Сказал, что мне дадут собрать свой собственный отряд для сверхсекретных миссий. Нахуй я его, конечно, послал, но визитку сохранил. Так все и началось.

Брок поднялся, втаптывая в пепельницу окурок и щелкнул тумблером кофемашины — роскошью в этой глуши. Барнс продолжал сидеть, разглядывая его почти не моргая, пытаясь. Изучая каждую мышцу, обтянутую тканью легкой рубашки, вязь шрамов на затылке и шее, откуда их оказалось очень тяжело убрать, лапал взглядом сильные, покрытые звездами рубцов руки, и понимал, что пропадает в нем. Что пропадает в Броке Рамлоу, своем хэндлере, который все еще был им, просто не знал об этом.

Брок, приготовив себе и ему кофе, уселся обратно верхом на стул и продолжил свой рассказ.

— ЩИТ радостно принял меня в свои объятия, сразу наградив нехилым допуском, так сказать, за выслугу лет и защиту отчизны. Мне на все это было, мягко говоря, поебать, поначалу меня интересовала только практическая часть службы отечеству на новом поприще в супер-пупер-мега охуенной структуре. Мне действительно дали набрать тех людей, которых я хотел, и вот мы, команда оголтелых долбоебов, готовых за родину податься хоть в огонь, хоть в воду, хоть к черту на хуй. Новые игрушки и нолики к месячному жалованию кого угодно патриотом сделают. Когда стали появляться более секретные миссии в промежутках между обычными, я вопросов не задавал. С одной стороны, меньше знаешь — крепче спишь. Я всегда спал вполглаза, поэтому начал втихушку ворошить этот ебаный муравейник. Я хотел понять, на кого я работаю сейчас, потому что понимал, что это не имеет никакого отношения к ЩИТу благостному и единственному, чтоб его. Чего-то распизделся я, дорогуша, — вздохнул Брок, гипнотизируя взглядом чашку у себя в руках. — Дальше контора узнала, что я копаюсь, но я уже много на тот момент накопал, и мне предложили поиграть за обе команды. Или найти вечное пристанище на Арлингтонском кладбище раньше срока. Ну а дальше ты сам все понимаешь. Понимаешь ведь?

Барнс кивнул, ожидая продолжения, хотя и понимал, что его может не быть, что Брок сказал все, что хотел. Но тот продолжил, теперь уже глядя на него.

— Из Гидры уходят только вперед ногами, Барнс. А я очень-очень хочу жить. И жить как можно спокойнее, хоть это спокойствие и будет подкреплено автоматной очередью. Но тогда я буду точно знать, что я на своей стороне, — Брок залпом допил кофе и поставил чашку в мойку. — Я спать, дорогуша.

И оставил Барнса в одиночестве размышлять о сказанном, совершенно забыв упомянуть о том, что он был еще и его хэндлером. Но идти за Броком и спрашивать об этом он не собирался. Барнс не сомневался, что Брок говорил правду, потому что так не врут, но и не договаривал он очень многое, что, впрочем, не заставляло сомневаться в его мотивах.

В Мексике было спокойно, но ни Барнс ни Брок не обманулись этим спокойствием. Брок продолжал приходить в утерянную из-за ожогов форму, а Барнс все больше стрелял и пытался вспомнить хоть что-то важное, полезное. Но все, что он видел во сне, было либо кошмарами, либо он видел Стива. То мелким, болезным парнем, за которым, как мог, ухаживал, то здоровым мужиком, Капитаном Америкой, который улыбался ему. Но, если кошмар проходил, стоило Броку оказаться рядом, то улыбающийся Стив смотрел на него, и Барнс вспоминал, каким был Баки, тот, который умер, убив своего первого врага. И понимал, что Баки был всегда весел, слыл дамским угодником и язык у него был, как помело. Во сне, что просто Стив, что Капитан Америка, оба радовались Баки, и Барнс, просыпаясь, каждый раз с новой силой жаждал встречи со Стивом, но боялся, что тот его не примет, потому что радостного Баки больше нет, а нужен ли ему Джеймс Барнс, да еще и связавшийся с агентом Гидры, он не знал. И боялся, что нет, не нужен. Он не понимал своих чувств к Капитану Америке, они были очень сложными, и их было много. Барнс старался не давать им выхода, но замечал, как отчего-то грустнел Брок, выходя курить на улицу, когда он в очередной раз залипал на Кэпа, показанного по телевизору.

Барнс чувствовал, что чем-то обижает Брока, но чем, понять не мог, а спрашивать напрямую особо не имело смысла, раз он раз за разом уходил и от Барнса, и от разговора. И он решил все оставить как есть, посчитав, что само рассосется. Им и без таких сложных разговоров было чем заняться, поэтому песочить друг другу мозги было последним в списке желаний Барнса.

Если Броку было, чем себя занять: мелкая моторика тоже требовала восстановления, да и глазам досталось, то Барнсу себя занять было откровенно нечем, и он мотался по окрестностям, изучая их и занимаясь спортивным ориентированием. Так он наткнулся на военную базу милях в тридцати от городишки, в котором они жили. Сверившись со всем, к чему только у него был доступ, Барнс убедился, что база не является режимным объектом и лет двадцать как никем не используется. Он, раздираемый любопытством, как когда-то давно, еще будучи Баки, пролез через остатки колючей проволоки на неизведанную территорию, дабы убедиться своими глазами в том, что база пуста и безжизненна. Оказалось, что с нее вывезено все более или менее ценное, оставив голые остовы корпусов и казарм. Половина строений заросла, другая полуобвалилась, неприятно скрипя крошевом под подошвой ботинок. Барнс, пролазивший там полдня посмотрел на телефон и понял, что Брок, должно быть, ужасно волнуется, ведь сети в этой глуши не было. По крайней мере тут, на земле.

Барнс написал Броку смс, что с ним все в порядке и, нажав “отправить”, подкинул телефон высоко в воздух. Когда тот вновь оказался у Барнса в руках, тот увидел, что не только его сообщение отправилось, но и пришло три новых и пять пропущенных вызовов. Все с разницей в час.