Немецкий плен и советское освобождение. Полглотка свободы - Страница 91

Границу переходили поврозь. Вышли мы с Григорием вечером. У каждого из нас под пиджаком тело обмотано мешком и стянуто поясом. Границу перешли беспрепятственно. Даже не подкупленному пограничнику нас без товара задерживать нет смысла. Сам переход границы не считается даже проступком, так как у каждого из нас, живущих в приграничной зоне, есть справки, разрешающие ходить по самой границе. Как мы узнали впоследствии, у нашего хозяина были большие связи. В определенные дни недели через границу не ходили, так как в эти дни шла более крупная рыба — торговля драгоценными камнями и пр. Кто-то Гюнтера ставил в известность…

Рандеву было назначено у водопадика, откуда начиналась тропинка, протоптанная шмуглерами. Скоро все собрались, и мы гуськом последовали за старшим. Каждый понимал, что наибольшей опасности подвергается именно он. Идущие сзади в случае засады имеют шансы скрыться. Старший прекрасно знает дорогу и предупреждает, чтобы при переходе минного поля шагали след в след. Идем почти без остановки целую ночь. Под утро подходим к предместьям Ейпена. Здесь необходима двойная осторожность: часто выставляются полицейские посты. Долго лежим на лугу у проволоки. Старший куда-то уползает. Возвращается, и мы, пригнувшись, следуем за ним. Задворками пробираемся к хозяину магазина. Хозяин уже ждет нас. Собираемся в маленькой комнатке. На столе — бутылка коньяку и жареный на французский манер картофель. Пока мы отдыхаем и пьем коньяк, лавочник отвешивает каждому кофе. Я беру еще несколько фунтов себе.

Кончив дела и расплатившись, мы уходим в сарай, в глубине двора, и ложимся спать на целый день.

Вечером начинаем собираться в обратный путь. Перевязываем мешок с кофе посредине, так, что образуются две как бы груши, которые затем вешаются на шею и свисают на грудь. Я удивляюсь, как это я не додумался до такого способа сам. Идти гораздо легче и руки свободны.

Выходим затемно. С грузом идем гораздо медленнее. Каждый час делаем привалы. Все же под утро — мы недалеко от границы. Днюем в густом леске. Кто спит, кто, разложив небольшой костер, греется. Наш старший рассказывает истории из жизни шмуглеров: опасности, облавы, суд, тюрьма. Рассказывает интересно и со вкусом. Ночью переходим границу в месте, известном только старшему. За дорогой — темная фигура Гюнтера. Идем снова лесом. Немец рядом толкает под бок, указывая кивком головы в сторону, говорит: «Вон там сидит пограничник и считает нас. Ему положено десять процентов с каждого!» По задворкам пробираемся к дому Гюнтера. Расплачивается он деньгами или, по желанию, кофе. Не жадничает и не обманывает. Все радостны. Хозяин ставит бутылку коньяку. Выпив, все расходимся.

С бригадой Гюнтера мы еще раз ходили через границу, после этого он поставил нам ультиматум: постоянная работа или отказ. На этом мы и расстались. Стать профессиональными шмуглерами мы не были готовы.

Гюнтер разбогател и выстроил роскошный дом. За глаза его называли «шмуглер-кениг» — король контрабандистов.

В конце 1947 мы отправились в далекое путешествие — людей посмотреть и себя показать: навестить известные нам лагеря беженцев. На дорогу запаслись ценными подарками, открывавшими все двери, — хорошим бельгийским табаком и несколькими фунтами кофе.

Ближайший крупный лагерь «дипистов» находился недалеко от Кельна, в городке Браувайлер. В лагере жили поляки, но было немало и наших людей, частично замаскировавшихся под поляков. Лагерь был расположен на территории бывшего францисканского монастыря. Но беженцы жили в современной многоэтажной тюрьме, выстроенной тут же при Гитлере. Тюрьма никак не гармонировала с монастырскими зданиями мавританского стиля. Все строения были обнесены высокой каменной стеной.

В лагере мы пробыли около недели, поселившись в пустой камере с железной дверью и решеткой на окне. Жить даже короткое время в таком помещении было неприятно.

Лагерь ди-пи в Браувайлере знаменит восстанием. Краткая история этого события такова. Английский комендант передал лагерь под надзор немецкой полиции. Случилось это, вероятно, из-за грабительских походов лагерников в окружающие деревни и недостатка собственно английского персонала. Но тем не менее, учитывая польско-немецкую вражду, комендант совершил непростительную ошибку. Полицейские нередко производили обыски в поисках украденной живности, при этом конфисковали даже плитки шоколада у детей. Когда особенно рьяный немец остановил польку на лагерном дворе и начал ее обыскивать, случилось неизбежное. Муж побежал за револьвером. Выстрел был фатальным и послужил сигналом к общему восстанию. Комендант бежал. Поляки подняли знамя над комендатурой, заперли ворота и начали готовиться к обороне: доставать запрятанное оружие и отковывать пики из железных прутьев монастырской ограды. Осада продолжалась около недели. Комендант, боясь чуть ли не международных осложнений, — пошел на уступки. С тех пор доступ в лагерь был закрыт. За убийство никого не наказали.

Из Браувайлера мы поехали в известный украинский лагерь в Ганновере. Ехали той же дорогой, что и при репатриации два года тому назад. Разрушения все еще поражали своей грандиозностью. Но вокруг руин уже копошились люди, собирая строительный материал. Кое-где уже вырастали новые постройки. Германия вставала на ноги.

Лагерь в Ганновере, как и многие другие, помещался в бывших военных казармах. Население состояло из восточных украинцев, галичан и немногих русских. Главенствовали, несмотря на малочисленность, галичане. Частично это объясняется легальностью пребывания галичан в Западной Германии. Они, как бывшие польские подданные, репатриации не подлежали. Имела, вероятно, значение и симпатия англичан к западным украинцам. Так, в Англию, значительно раньше начала общей эмиграции, были вывезены солдаты и офицеры дивизии «Галиция».

Против русских да и своих братьев восточных украинцев в ганноверском лагере был организован планомерный террор. Говорить по-русски в лагере никак не рекомендовалось. К инакомыслящим, т. е. не самостийникам, нередко применялись методы физического воздействия. Велась грубая и лживая антирусская пропаганда, смысл которой был прост: «бей москаля!» Программа галичан строилась на обмане и ненависти. Этими средствами они хотели построить независимую Украину.

Героически сопротивлялся насилию престарелый генерал первой эмиграции. Имени его, к сожалению, я не помню. Генерал организовывал собрания, на которых читал лекции о роли монархии в истории России. Приходилось видеть, как он, опираясь на палочку, расклеивал свои объявления на стенах казарм. Сзади следовала группа мальчишек, тут же срывавших объявления. Когда генерал возвращался к себе, в спину его летели камни.

Но и здесь произошла революция. В один прекрасный день восставшие лагерники сорвали «жовто-блакитный прапор» и изгнали всю «управу».

В 1950 г. я провел в этом лагере два месяца, посещая курсы каменщиков. Условия жизни были отвратительными. Политически лагерь был расколот на многие фракции.

Из Ганновера мы поехали в Гамбург. Там первым долгом отправились в «Комитет Православных Беженцев», единственную в те времена организацию, защищавшую интересы русских людей. Надо сказать, что и она была на полу птичьих правах. Встретили нас сердечно. Показали художественную мастерскую рядом. Позже я был представителем этой организации в Эссене. Ночевали мы в русском лагере в предместье Гамбурга — Фишбеке. Здесь еще были живы страхи репатриации. При посещении советских офицеров лагерники бежали прятаться в лес.

Из нашей поездки мы вынесли убеждение, что как ни трудна самостоятельная жизнь «на приватке», она все же лучше лагерного существования.

Радикальные изменения принесла денежная реформа 19 июня 1948 года. Постепенно стал исчезать черный рынок. Германия быстро восстанавливалась. Все стремились найти работу.

В начале марта 1949 года закрылась фирма Штолленберга. Мы остались без работы. Прожив некоторое время на пособие по безработице и не найдя ничего подходящего, мы покинули Ламмерсдорф. Позже я устроился на фирму по ремонту и прокладке газопровода в Эссене. Бил киркой тротуар. Прораб по знакомству продвинул меня в кузнецы. После мешал бетон на строительстве электростанции под Кельном. Как ни тяжела была работа, я ни разу не пожалел, что не вернулся под власть Советов.