Немецкий плен и советское освобождение. Полглотка свободы - Страница 88

Особенно страдали Григорий и Евгений. Они посещали все танцульки. Девушки охотно с ними танцевали. Григорий всегда отличался остроумием. Теперь, быстро научившись местному, довольно варварскому наречию, смешил женский пол до слез, рассказывая истории на «плят-дойч». Но дальше этого не шло, хотя намерения у обоих были самые благородные — жениться и осесть в Германии. Первому повезло Евгению. Но было это уже в 1947. На одной из танцулек он познакомился с девицей из Ахена, из хорошей семьи. Звали ее Бэтти. Ее жених, как она утверждала, погиб на фронте. Красавицей ее нельзя было назвать, но молодость многое скрашивает. Кроме того, у Бэтти оказался ангельский характер. Роман закончился женитьбой и переездом Евгения в Ахен. У меня, несмотря на дикую застенчивость, а может быть именно потому, была возможность остаться в деревне. Но настроения были чемоданные. Казалось, что Ламмерсдорф — только полустанок на жизненном пути.

На кладбище при церкви похоронены два русских «остарбайтера». Но не вместе с немцами, а отдельно, у забора. Могилки ухоженные. На праздники кто-то кладет несколько свежих цветочков. На белых крестах надписи. «Генри Марныков (?). Умер 50 лет от роду от какой-то болезни». «Мария Роденко (Руденко?). Погибла при бомбежке». Почему бы репатриационным офицерам, несколько лет околачивавшимся в Германии, не собрать имена погибших и не сообщить родным? Это очередное непростительное преступление власти перед народом. Теперь уже поздно, могилы уничтожены, а останки перенесены в общую могилу, чтобы освободить место для нового пополнения. Для сравнения вспомним, сколько усилий предпринимают Соединенные Штаты для нахождения останков своих солдат, погибших во Вьетнаме.

О событиях в мире мы узнавали из газет. Вначале, еще в конце 1945, мы получали две ахенские газеты. Они стоили буквально копейки. Но затем нам одну срезали. Оставшиеся «Ахенские Известия» давали достаточную информацию о мировых событиях и местной жизни, чтобы не чувствовать себя совершенно отрезанными от всех и вся. Долгое время мы были уверены, что в Германии не осталось русских людей за исключением нас и, может быть, немногих других. Казалось, что репатриационные миссии всех выловили. Но в середине 1946 мы поехали в Кельн. Каково было наше удивление, когда в газетном киоске обнаружили журнал «Посев». С тех пор мы стали его регулярными подписчиками. У нас глаза открылись на существование в Германии многочисленных и многолюдных лагерей невозвращенцев — «дипистов» — в Мюнхене, в Гамбурге, в Ганновере и других местах.

В апреле 1946 мы попытались найти работу через «Бюро работ» (Арбайтсамт) в районном городке Моншау. Нам повезло, мы получили направление на работу в самом Ламмерсдорфе. Открывалась фирма по вырубке леса, шедшего в счет репараций в Бельгию. Мы немедленно записались у подрядчика Йозефа Штолленберга — мужика хитрого и оборотистого. Так снова пригодилась пленная профессия.

Большие трудности у нас возникли с инструментом — топорами и пилами. Только ценою больших усилий и постепенно удалось все приобрести, включая необходимые для больших расстояний велосипеды. Работал я в паре с Евгением. Григорий наотрез отказался иметь с ним дело из-за его неопытности и малосильности. Платили нам сдельно за кубометр. В день мы валили около 20 елок, что составляло примерно 5–7 кубометров. Деревья надо было не только свалить, но обрубить ветви и очистить от коры. Один день в неделю посвящали погрузке леса на машины. Работали неравномерно. Иногда так увлекались рассказами, что бросали работу и целый день проводили у огня. К концу недели уставали и еле тащили ноги. Кроме тяжелой работы сказывалась малокалорийность питания.

Платили нам немецкими марками, имевшими малую ценность, иногда бельгийскими франками и «промтоварами» — велосипедными шинами, покрышками и другим дефицитным товаром. Кроме этого, мы стали ожидать продуктовые карточки, положенные сверхтяжело работающим (около 2300 калорий в день). Постепенно наше питание стало улучшаться. Приходя домой, я начинал варить суп, обычно из овсянки с картошкой, на обед, а также на следующий день на работу. Хлеба было мало, его хватало только на бутерброды на работу.

Однажды сестра Зиберца подарила нам черного котенка. Это было очень забавное и милое существо. Котенок дожидался нас в кухне, через которую был вход в нашу комнату, и встречал нас громким мяуканьем. Он был голоден. Чтобы не получить шлепка, он забивался под стол и оттуда подавал голос, пока варился суп. Котенку полагалась первая мисочка супа, съедаемая им с жадностью. Наевшись, лез на колени, мурлыкал и играл. Сколько радости и теплоты может дать вот такое малое существо! Как-то позже, уже став почти взрослым котом, он съел отравленную мышь и тяжело заболел. Целую неделю его не было. Однажды вечером мы услышали слабое мяуканье под дверью. Это был наш котенок. Задние ноги его были парализованы. Он приполз умирать. Никогда не забуду его взгляда, обращенного ко мне.

Для Германии зима 1945-46 была очень тяжела. Не хватало продуктов. Но никто с голоду не умер. В деревне, конечно, голода не чувствовалось. Немцы, во всяком случае в нашей и окружающих деревнях, быстро возвращались к своим старым обычаям, нарушенным поражением. Уже осенью 1946 каждая деревня устраивала традиционный праздник «Кермес», продолжавшийся две недели. Для детей ставились качели и устраивались игры. Взрослые танцевали, пели, пили пиво, рассказывали очень смешные истории и просто веселились. Для нас Кермес оказался также большим развлечением. Григорий и Евгений посещали празднества и в соседних деревнях. Надо отдать немцам справедливость — веселиться они умеют!

С другой стороны, меня возмущало отношение к деревенским дурачкам. В Ламмерсдорфе был такой. Он ходил в потрепанной унтер-офицерской форме. Вся его грудь была украшена орденами и бляшками. Даже взрослым доставляло большое удовольствие сделать этому несчастному пакость. При этом они заливались смехом. Русские, хотя и безалаберные, более сердечный и открытый народ.

Мы открыли, что в ближайшей деревне Паустенбахе живет русская женщина, замужем за немцем. Звали ее Тоня, по мужу Германнс. Она была из Харькова. Тоня и ее муж Грегор иногда в воскресенье, ради приличия, ходили в церковь. Это была удивительно красивая пара, обращавшая на себя всеобщее внимание. Она — шатенка со слегка вьющимися волосами. Он — тип белокурого арийца. Мы познакомились с ними ближе, когда эта чета зашла к нам посмотреть картины.

История замужества Тони очень необычна. Грегор — немецкий военный летчик, познакомился с Тоней в 1942 г. в Харькове. Любовь была взаимной. Разрешение жениться пришлось получать через Геринга у самого фюрера. После занятия Харькова советскими войсками зимой 1943 Тоня с сотней других «коллаборантов» была арестована. Когда ее уже вели в тюрьму или на расстрел — навстречу попался ее одноклассник по десятилетке, работавший следователем в НКВД. Он ее и спас. Вскоре немцы отбили Харьков, и вся семья уехала в Германию. При капитуляции Германии семья выдавала Грегора за сына. Так он избежал плена. Достав лошадей и подводу, семья, со многими приключениями, проехав всю Германию, прибыла в родную деревню Грегора. Грегор вместе с сестрой Иоганной владели небольшим хозяйством. Все мечты Грегора, однако, были обращены на авиацию.

Тоня — дама не только интересная, но и бойкая. Она вошла в чужую немецкую семью, как в свой дом. Ее злого язычка побаивались не только родственники, но и соседи.

Отец и мать Тони уже при нас благополучно вернулись домой, и Тоня переписывалась с ними. Через Тоню я первый раз послал письмо домой и месяца через два получил ответ. О том, что я жив, родные узнали от кого-то из товарищей, бывших со мною в лесу. Им мог быть только Григорий. Он также написал родным, как в лесу я спасал товарищей, что, конечно, чистая фантазия. Но я навек буду благодарен Григорию за все.

Брат Тони, военный врач, был в плену в восточной части Германии. После освобождения лагеря советскими войсками следы брата затерялись.