Немецкая романтическая повесть. Том II - Страница 1

Немецкий романтизм конца XVIII — начала XIX в. представлял собой выдающееся культурно-философское и художественно-литературное движение. Его роль в становлении буржуазного мировоззрения — при всей своей двойственности — была исключительной.

Не случайно это течение возникло в Германии в эпоху, непосредственно следующую за великой буржуазной революцией XVIII века во Франции. Оно было своеобразной реакцией со стороны слабой, отсталой и раздробленной немецкой буржуазии той эпохи на это поворотное событие в истории буржуазного общества.

В этой реакции исторически-прогрессивные черты неразрывно сливались с чертами регрессивными и прямо реакционными. С одной стороны немецкие романтики выдвигали самоопределение личности, переоценку культурных ценностей с точки зрения нового буржуазного сознания, принцип цельного, исчерпывающего познания и национальное начало, как символ пробуждения дремлющих в народной массе сил. С другой стороны, они замыкались в крайнем субъективизме, в то же время пытаясь воскресить авторитаризм отжившего феодального общества в противовес надвигающемуся миру капиталистической конкуренции, вели безоговорочную борьбу с рационализмом, приведшую значительную их часть к мистицизму, католицизму и культу сословности, и возводили в принцип полный отрыв теории от практики, к которой они относились с субъективно-идеалистическим высокомерием, как к голой эмпирии.

Все эти противоречия романтического сознания с необходимостью вытекали из его природы: немецкий романтизм — это, в основе своей, мелко-буржуазная оппозиция к капиталистическим отношениям, проводимая очень часто с реакционных позиций, — боровшаяся против капиталистических отношений, но, одновременно, утверждавшая их поневоле и даже расчищавшая им почву.

Ориентируясь в наследстве, оставленном пролетариату буржуазным обществом, немецкий романтизм нельзя отвергнуть или обойти.

Наше внимание не могут не привлечь результаты, которые немецкий романтизм принес в искусстве, — в особенности в художественной литературе.

Поэзия и проза немецкого романтизма, будучи наиболее полным выражением мировоззрения немецких романтиков, которые именно в искусстве видели высшее выражение человеческого (т. е. их собственного, романтического) творчества, многими своими образцами вошли в немецкую классическую литературу, а через нее и в литературу мировую.

Поэзия и проза немецких романтиков должны быть изучены еще и потому, что они сыграли большую роль в создании реализма, как господствующего стиля процветающей буржуазии середины XIX в. Достаточно вспомнить Бальзака, Байрона. Пушкина, Гоголя и — что особенно существенно в данной связи — Гейне, чтобы убедиться, что реализм пришел к господству в художественной литературе прошлого века между прочим через преодоление романтизма (очень часто именно в том виде, в каком его разработали немецкие романтики), вобрав в себя многие его приемы изображения действительности и в целом ряде случаев восприняв от него отдельные черты действительности, впервые реалистически освещенные именно им.

Все это делает вполне целесообразным ознакомление советского читателя с лучшими образцами немецкой романтической прозы, двухтомное собрание которых издательство выпускает в новых переводах.

Подробную характеристику немецкого романтизма, как культурно-философского и художественно-литературного движения, читатель найдет в статье Н. Берковского «Немецкий романтизм и его проза», открывающей 1-й том собрания, который по техническим причинам выйдет вслед за 2-м. Характеристика отдельных произведений дана в комментариях, которыми эти произведения снабжены.

Брака, старая цыганка, одетая в истрепанный красный плащ, не успела промяукать перед окном в третий раз свой Отче наш, что служило у нее условным знаком, как Белла, приоткрыв ставень, уже высунула свою милую темнокудрую голову с блестящими черными глазами на свет полного месяца, который, рдея, как полупотухший накал железа, только что стал подниматься из туманных вод Шельды, чтобы все ярче и ярче засиять чистым светом на небосклоне.

— Смотри, как мне улыбается ангел! — сказала Белла.

— Дитя, что ты видишь? — спросила старуха, вздрогнув от страха.

— Месяц, — отвечала Белла; — вот он опять взошел, а отец опять не вернулся домой. Старуха, этот раз отца слишком долго нет, но зато чудные сны я видела о нем прошлую ночь; я видела его на высоком троне в Египте, и птицы летали под ним; это утешило меня.

— Бедное ты мое дитя, — сказала Брака, — если бы то было правдой. А раздобыла ты что-нибудь поесть и попить?

— О, да, — отвечала Белла, — сосед отрясал свои яблони, много яблок попадало в ручей, я выудила их там, где они застряли в корнях на излучине, да и отец перед уходом оставил мне краюху хлеба.

— И хорошо сделал, — заплакала старуха, — ему уже хлеба не нужно, они отняли не только хлеб у него.

— Милая бабушка, скажи, пожалуйста, не поранил ли себя отец, показывая фокусы? Проведи меня к нему, я позабочусь о нем. Где мой отец? Где мой герцог?

Так спрашивала Белла, вся дрожа, и слезы падали из ее глаз на твердые камни, блистая в сияньи месяца. Если б я был перелетной птицей, то опустился бы на землю и, обмакнув клюв, отнес бы их на небо: так горестны и так покорны его воле были эти слезы.

— Смотри, — захныкала старуха, — там, на торе стоит треножник, трехногий, но не треединый. Бог знать не знает его, хоть и зовется он высшим судом; кто миновал этот треножник, тот долго еще проживет; мясо, что поджаривается там солнцем, не кладут ни в какой горшок, — оно висит там, пока мы его не снимем. Будь покойна, бедное ты мое дитятко, не кричи только, — то отец твой висит там наверху, — но только будь покойна, мы достанем его нынче ночью и бросим его в ручей со всеми почестями, что ему подобают, и поплывет он к своим в Египет, ведь умер же он в благочестивом паломничестве. Возьми вот это вино и горшочек с тушеным мясом, помяни его одинокая, как подобает.

Белла в испуге чуть, было не выпустила из рук то, что она протянула ей. Старуха продолжала:

— Держи же крепко, не вырони, не выплачь глаз себе, не забудь, что ты одна наша надежда теперь, что тебе дано вывести наших на родину, когда обет наш совершится; не забудь и о том, что теперь тебе все принадлежит, чем владел твой отец, загляни только в его каморку — возьми вот ключ от нее, — там ты много найдешь. Да, чуть не забыла: давая мне ключ, он сказал, чтобы ты не боялась его черного Самсона, собака ужо будет знать, что ей тебя надо слушаться, и больше уж не укусит тебя; он сказал еще вдобавок, чтобы ты не горевала, — он долго болел по родине, а теперь и выздоровел, когда вернулся в родные края. Так говорил он — и вот тебе горшок молока, что я надоила у коровы на пастбище. Оно тоже для поминок. Покойной ночи, дитя!

Старуха пошла прочь, и Белла глядела ей вслед, словно на зловещее письмо, что от страху выпало у нее из рук, а все-таки хочется знать, что в нем написано; ей бы лучше пойти вместе с ней, но в печали своей она не решалась и робела грубого народа, с которым там встретится, как ни любила его.