Нексус Эрдманна - Страница 18

В дамской комнате Керри пыталась взять себя в руки. Нет, плакать она не собиралась. Ни из-за того, что доктор Эрдманн никогда до этого так с ней не обращался, ни из-за того, что с момента смерти Джима она постоянно чувствовала напряжение и боялась, что вот-вот сорвется, ни… нет, она не собиралась рыдать! Это было бы смешно. Она, в конце концов, профессионал — ну, профессиональная сиделка, а Генри Эрдманн — старик. А старики временами бывают раздражительными. Весь этот инцидент выеденного яйца не стоит.

Вот только она знала, что это не так. Она тогда еще какое-то время постояла в коридоре у двери квартиры доктора Эрдманна, пока все расходились, одаряя ее неопределенными улыбками, а Эвелин Кренчнотид продолжала разоряться внутри. Это беспрецедентное собрание сначала просто возбудило любопытство Керри: чтобы Генри Эрдманн в субботу, в десять утра принимал у себя гостей? А затем она прислушалась к тому, что говорит Эвелин, и ушам не поверила. Эвелин имела в виду… Эвелин думала… а главное, доктор Эрдманн тоже верил, что случилось нечто жуткое, необъяснимое и сверхъестественное в тот момент, когда Эвелин делали томографии… Генри в это верил!

Но Джейк Дибелла был серьезно озабочен и озадачен томограммой Эвелин.

Дверь дамской комнаты отворилась, и вошли ранние из субботних посетителей — женщина средних лет и угрюмая девочка-подросток. «Ну правда, Анна, — говорила женщина, — это всего лишь один час твоего драгоценного времени, и ничего страшного с тобой не случится, если этот час ты посидишь с родной бабушкой и сосредоточишься ради разнообразия не на себе любимой, а на ком-то другом. Если бы ты только…»

Керри отправилась в кабинет Дибеллы. Тот был на месте, работал за своим столом. И нигде не было видно ее даров — ни картины, ни кофейной чашки, ни подушки; и хоть и глупо это казалось, но она ощутила болезненный укол в сердце. Ему ничего не понравилось. Или не понравилась она.

— Доктор Дибелла…

— Джейк — мы ведь договорились, помнишь? — А затем: — Что-то случилось, Керри?

— Я прямо из квартиры доктора Эрдманна. У него там было что-то вроде собрания, человек двадцать, и они испытывали эти «приступы», или как их там называть, причем в одно и то же время. Приступы вроде того, что вы засекли, когда проводили томографию Эвелин.

Он пораженно глядел на нее.

— Что ты имеешь в виду, говоря «в одно и то же время»?

— Именно то, что и сказала. — Она сама удивилась собственному тону, твердому, уверенному, никакой дрожи. — Они говорили, что точно в то время, когда у Эвелин в томографе проявилась в мозгу эта странная активность, каждый из них тоже ее ощущал, только слабее. И это произошло как раз в то время, когда украли ожерелье Анны Черновой. И все они внутренним взором видели это ожерелье.

Тут Керри вспомнила, как Донован утверждал, что ожерелье совершенно не соответствует описанию Эвелин, и слегка смутилась.

Джейк посмотрел свои заметки, затем взглянул на Керри, потом снова в записи. Вышел из-за стола, подошел к двери, закрыл ее. Затем, взяв Керри за руку, осторожно усадил ее в кресло для посетителей, которое так и не было украшено ее подушкой. Вопреки рассудку она вздрогнула, когда их руки соприкоснулись.

— Доктор Эрдманн все-таки вовлечен в это дело? Расскажи мне все заново. И не спеши, Керри. Не пропускай никаких деталей.

Эвелин Кренчнотид двигалась в сторону квартиры Джины Мартинелли на пятом этаже. Нет, ну действительно, Генри был невыносимо груб — и с этой бедной девочкой, и со всеми собравшимися, а особенно с ней, Эвелин. Он не успокоил ее, когда этот ужасный мужлан Донован обозвал ее лгуньей, он больше не брал ее за руку, а только вопил и вопил — и это когда все между ними стало так хорошо!

Эвелин просто необходимо было все обсудить с Джиной. Правда, на собрании от Джины с ее дурацкими молитвами толку было мало. Джина на самом деле гораздо умнее, чем выглядит, она как-то даже работала на полставки специалистом по оформлению налоговой документации и заполнению налоговых деклараций, но почти никто об этом не знал, потому что Джина открывала рот лишь для молитвы. Нет, конечно, ничего плохого в молитвах нет! Эвелин совершенно определенно верила в Бога. Но если ты хочешь чего-то добиться, Богу надо оказывать всяческое содействие, чтобы он исполнил твою просьбу. Нельзя же ожидать от Господа, что Он все за тебя сделает.

А ведь Эвелин даже волосы завила специально для Генри!

— Джина, дорогуша? Можно войти?

— Да ты уже вошла, — отвечала Джина. Ей приходилось говорить громко, потому что она крутила Фрэнка Сииатру на кассетном магнитофоне. Джина любила Фрэнка Синатру. И в данный момент она не читала Библию, что Эвелин восприняла как добрый знак. Она опустила свои телеса на диван Джины.

— Ну, и что ты думаешь по поводу собрания? — спросила Эвелин. Она уже предчувствовала добрых два-три грядущих часа пересказов, замечаний, сплетен, выражений сочувствия. И от этого ей будет гораздо лучше. Она станет менее напряженной. Менее напуганной.

Но вопреки ее ожиданиям Джина заявила:

— Когда я вернулась, увидела, что тут мне пришло сообщение. Рэй прилетает на следующей неделе.

О Боже, сын Джины. И, разумеется, из-за ее денег. Рэй не появлялся здесь уже больше года, а теперь, после того как Джина его уведомила, что собирается завещать все дочери… А завешать было что. Покойный муж Джины заработал большие деньги в строительном бизнесе.

— О, дорогая, — воскликнула Эвелин несколько механически. В другое время она с наслаждением обсудила бы все душевные страдания Джины; хотя бы потому, что это заставляло ее втайне радоваться факту отсутствия у нее собственных детей. Но сейчас, когда столько всего произошло и происходит… Генри, и попытка ограбления, и приступ Эвелин, и странные комментарии на собрании…

Фрэнк Синатра пел про муравьев на плантации каучуковых деревьев. Джина вдруг разрыдалась.

— О, дорогая, — повторила Эвелин и поднялась, чтобы обнять Джину и, наступив на горло собственной песне, посвятить себя выслушиванию речей об эгоизме Рэя Мартинелли.

Боб Донован снова сидел у постели Анны Черновой в лазарете. Этот человек просто не понимал намеков. Ей придется или отшить его прямо и недвусмысленно, или же использовать очень, очень много слов, чтобы прекратить эти докучливые визиты. Один только вид этого неуклюжего торса и жабьего лица приводил ее в дрожь. Нехорошо, конечно, так думать, но справиться с собой она не могла.

А ведь со сколькими прекрасными мужчинами она танцевала!

Кто из них был самый лучший? Фредерико, партнер по La Valse — он поднимал ее, как пушинку, никто с ним не мог сравниться. От Джина в «Шотландской симфонии» тоже дух захватывало. Но единственным, к кому она всегда возвращалась, был Беннет. После перехода из труппы Балета Нью-Йорк-сити вТеатр американского балета ее карьера по-настоящему пошла в гору, и они всегда танцевали в паре. Беннет был так головокружительно хорош, танцуя Альбрехта в «Жизели»… На гала-представлении в Парижской опере их вызывали семнадцать раз!..

Ее внимание привлекло что-то из сказанного Бобом Донованом.

— Не могли бы вы повторить, Боб?

— Что? Дурацкие теории старины Генри? Научная тарабарщина!

— И тем не менее не могли бы вы повторить. — Она даже смогла изобразить улыбку.

На улыбку Боб откликнулся с трогательным рвением.

— Ну, хорошо, ладно, если хотите. Эрдманн сказал, дайте подумать… — О. н наморщил и без того изборожденное морщинами лицо в мучительных усилиях все вспомнить. Опять она нехорошо про него думает. Возможно, он не самый отталкивающий представитель своего вида. Да и сама она чем лучше? В последние дни она не могла заставить себя поглядеть в зеркало. А уродливая шина на ноге приводила в отчаяние. — Эрдманн говорил про какие-то физические эксперименты с двумя щелями, в которых человеческое сознание влияет на путь, по которому движутся какие-то маленькие… частицы… достаточно только подумать о них. Или он говорил: не думать, а наблюдать?.. И что это связывает всех тех, кто ощушал эту так называемую «энергию» в одно и то же время. Тогда появляется такая новая штука — коллективно разом.