Некого больше убивать (СИ) - Страница 5

В тюрьму адвокат Каджи Ламанг и инспектор Стивен Киршон прибыли рано утром. Фрэнк Марлоу сухо поздоровался с адвокатом и приветливо похлопал Киршона по жилистой спине: «Продолжаешь матереть, Стив?» — «Да уж, когда окончательно заматерею, сменю тебя в этой богадельне», — показал широкие зубы Стивен.

Они познакомились 12 лет назад, когда юный, худой и лопоухий студент колледжа Стивен поступил на его участок. Все тогда очень удивились: студента рекомендовал… Любавичский Ребе.

Нет, Стивен не носил ермолку, никакой синагогой от него и не пахло. Его семья, иммигранты из России, потеряла отца, стало не на что жить, и Стивену посоветовали пойти к Любавичскому Ребе, может, тот поможет хоть с какой-то работой.

Старый раввин выслушал юношу и сказал: «Иди в полицию. Скоро понадобится много «русских» полицейских… Я помогу устроиться». Так Стивен, окончив Академию, попал в 14-й участок, который Марлоу уже возглавлял. Четыре года ему понадобилось, чтобы из патрульного стать детективом, шесть — чтобы стать инспектором, и все 12 — чтобы обрасти мышцами и «причесать» уши. И все равно в свои 34 Стивен не производил солидного впечатления — все такой же поджарый, чуть сутулый, со впалыми щеками, над которыми нависали «аэродинамические» сросшиеся брови, и с путаницей волос под кепкой «Nike».

Сегодня ему очень хотелось показать класс бывшему начальнику, отчего он позволил себе роскошь смотреть сверху вниз на коренастого Фрэнка, и в его черных глазах горели веселые огоньки.

— Так это тебе поручили Кэрригана. Надо же, как они серьезно! — повел плечом Марлоу.

— Ты же понимаешь, дело это когда-то проходило по нашему участку, вот меня и нашли. А мне это так же нужно, как зайцу стоп-сигнал, — заключил Стивен своим любимым выражением, которое, как Фрэнк знал, перевод с русского.

— Ладно, чем тебе помочь?

— Черт его знает! Дело этого Кэрригана я уже просмотрел… Тащи его в комнату для допросов.

— Уже там.

Не входя, Стивен заглянул в глазок. Кэрриган сидел, стиснув худые пальцы, прикусив нижнюю губу, упершись взглядом в потолок, по щеками ходили желваки — он явно нервничал. «Тип убийцы из ревности, — отметил про себя Стивен. — Такие не убивают за деньги, у таких не бывает тщательных планов убийства, такие убивают только в состоянии аффекта. Экспертиза это отрицает. Не было никаких столкновений, никаких конфликтов, просто подошел и выстрелил…»

Когда они вошли, Кэрриган вдрогнул всем телом, попытался встать, но передумал и продолжал сидеть, упершись взглядом в пол.

— Здравствуйте, Кевин, это — инспектор Киршон, ему поручено заняться вашим делом, — сообщил Каджи Ламанг.

Стивен молча устроился напротив Кэрригана, выложил блокнот, ручку, сигареты, диктофон, спросив «не возражаешь?», затем, подпалив сигарету и подняв самолет бровей, также молча уставился в глаза заключенного. Тот отвел взгляд.

— Кури, — предложил Стивен.

— Спасибо, не курю.

— Не куришь? — удивился Стивен. — Как же ты тогда марихуаной баловался?

— Я никогда не курил марихуану.

— Та-а-ак… Ты хочешь сказать… Стоп. Давай так: присягать тебе не требуется, то, что все сказанное тобой может обернуться против тебя, ты знаешь, если что не так — тут твой адвокат… — выпалил Стивен. — И ты хочешь сказать, что в фан-клубе, где тебя посетила гениальная мысль убить Леклесса, травку не жгли.

— Нет, почему же, просто я никогда ее не употреблял, потому что вообще никогда не курил.

— А что ты, извини меня, «употреблял»? «Герой» кололся, «снежок» нюхал?…

— ЛСД, — тихо сказал Кэрриган.

— Вот уж торчок! Схавал марочку ЛСД и со счастливой рожей пошел Леклесса шмолять…

— Марку ЛСД я, действительно, схавал и пошел шмолять.

— Вот что, браток, от ЛСД таких приходов не бывает… — медленно произнес Стивен и вспомнил, что медэксперты нашли в крови Кэрригана именно ЛСД. И больше ничего… — Расскажи-ка мне о своем клубе, как он там назывался?

— «Спайдерс»…

— Да, понятно, «Спайдерс»…

Кевин рос без отца. Где тот потерялся, между Вудстоком и Ньюпортом, он не знал. Все, что от отца осталось, это огромная коллекция черных дисков, стерео-система и гора книг о джазе, о роке, о поп-музыке.

Мать работала медсестрой, часто дежурила по ночам, оставляя Кевина дома. Не о чем было волноваться: тихий и послушный мальчик знал, что нельзя зажигать плиту, прикасаться к электрическим розеткам, сильно шуметь, иначе придут злобные соушел-воркеры и заберут его у мамы. Кто они — мальчик не знал, но страшно их боялся.

Еще он боялся оставаться дома один. Он говорил об этом маме. Мама плакала и говорила, что ничего тут не поделаешь, иначе она не заработает деньги, чтобы платить за рент и биллы, чтобы купить еду, чтобы они могли в воскресенье пойти кататься на «русских горках». Все, что отвлекало Кевина от страха, это диски, которые он всегда слушал, лежа под одеялом. Мама знала об этом, и в те вечера, когда уходила на работу, а то и на свидание, она ставила Кевину один из дисков: «Вот послушай и засыпай…» Она не знала, что мальчик еще не раз выберется из-под одеяла и, ежась от холода, перевернет диск или поставит другой.

Кевин любил слушать песенки Нэта Кола или Стиви Уандера, а когда они ему надоедали, переключался на композиции Каунта Бесси, Дюка Эллингтона, Джона Колтрейна, иногда ему в радость было послушать что-то ритмичное из Билла Хейли или Эдварда Прайса, порой ужасно волновали горячие голоса Луи Армстронга и Эллы Фицджеральд.

Но особое пристрастие у мальчика было к гитарам и к песням, которые под гитары исполняли. Объяснить почему, Кевин не может и сейчас, но еще совсем маленьким, еще 7-10-летним он буквально млел, слушая «Роллинг Стоунс», «Пинк Флоид», или гения гитары Джима Харриса, а больше всего их — «Спайдерс»…

Вот тут у него было раздолье: отец словно знал о будущем увлечении сына и оставил ему полную коллекцию дисков этой группы, тех, что успели появиться, прежде чем он ушел в никуда. Кевин знал все их песни наизусть, он изучал TV-Guide, чтобы не пропустить ни одного их выступления, и он, наконец, добрался до отцовской библиотеки и выучил каждую строчку из того, что было написано о «Спайдерс». У него от ночного чтения испортилось зрение, но Кевин этому только радовался — он мог иметь очки, такие же круглые, как у Дэна Леклесса…

Но потом, когда Кевину исполнилось 12, он испытал страшный шок: было объявлено, что обожаемый им Леклесс ушел из «Спайдерс», группа распалась и теперь уже навсегда.

Никто не мог объяснить, почему это так на Кевине сказалось. Несколько суток он рыдал, словно похоронил самого близкого человека. А потом не ел и не спал, только слушал диски «Спайдерс». Он даже ходил в церковь и молил Бога, чтобы Леклесс вернулся.

Было очевидно, что у Кевина начинается какое-то психическое заболевание, и мама стала искать врача. Они побывали у троих-четверых, но никто из них не знал, как помочь. «Ясно, — говорили они, — мальчик нервный. Безотцовщина, постоянное одиночество даром не проходят». Но отчего такая реакция на уход Леклесса из «Спайдерс», они не знают, нужно исследовать, нужно длительно с мальчиком работать.

«Длительно» — это мама принять не хотела, и она продолжала искать того, кто мог сразу сказать, что с мальчиком, сразу помочь. И таким оказался Мо Плоткин, его порекомендовал главврач ее госпиталя. «Вам, — сказал он, — нужен специалист, кто работал в среде артистов, музыкантов. Ему такое, наверное, не впервой».

Мо Плоткину было за 60. Он не только работал с артистами, но успел в Вене побыть учеником самого Зигмунда Фрейда, бога, которого он исповедовал. «Да, и это ясно: ребенку, он того и не подозревал, не хватало отца, не хватало наставника, — сразу заявил доктор Плоткин. — А «Спайдерс» стали ему и отцом, и наставником. Когда же из-за ухода Леклесса ансамбль распался, мальчик вторично пережил потерю отца».

Все, что психиатр сделал, — он объяснил это мальчику, и тот, не без успокоительных лекарств, пришел в себя.