Неизвестный Чайковский. Последние годы - Страница 18

К М. Ф. фон Мекк

Фроловское. 17 июля 1888 года.

<…> Именины мои отняли у меня много времени от работы, ибо еще накануне съехались гости и лишь вчера вечером все до последнего уехали. Гостями моими были: Ларош с женой, Юргенсон, Альбрехт, Зилоти, и, кроме того, неожиданно приехал из Петербурга некто г. Цет. Этот г. Цет[36] (которого со всех сторон мне рекомендуют наилучшим образом) уже с мая месяца взялся быть моим концертным агентом, т. е. в случае приглашения меня на концерты предъявлять мои условия, заключать контракты и т. д. Г. Цет – горячий любитель моих сочинений и делает все это не ради выгод, а ради стремления к наибольшему распространению моей известности по Европе и даже в Америке. Теперь он приезжал специально, чтобы переговорить, принимаю ли я приглашение какого-то американского антрепренера, который предлагает мне целую серию концертов в Америке в течение трех месяцев. Денежное вознаграждение, которое он предлагает, кажется мне несколько фантастичным – 25 000 долларов. Или г. Цет слишком увлекается, или американец ошибается в своих расчетах, и мне трудно поверить, чтобы подобные деньги можно было выручить. Но если это состоится, то я буду очень рад, ибо благодаря американскому путешествию, наконец, без всякого затруднения осуществится моя мечта быть землевладельцем. Условие такое, что я отправляюсь в путь, получивши за неделю до отъезда, в виде задатка, несколько тысяч долларов; следовательно, я ничем не рискую, и потому я объявил г. Цету, что, со своей стороны, охотно принимаю предложение. Окончательно дело это решится месяца через два. Кроме того, я уже подписал, через посредство Цета, условие с неким г. Германом, устраивающим мне концертное путешествие по Швейцарии и Норвегии, тоже на выгодных условиях, из коих главное то, что третья часть гонорара уплачивается за неделю до отъезда и служит ручательством серьезности предприятия. Всему этому я очень рад, и в то же время сердце болезненно сжимается при мысли о предстоящих бесчисленных нравственных страданиях. Оба мои новые сочинения, конечно, будут исполнены в Москве, но, увы, вероятно, в такое время, когда вы уже будете за границей…

В бытность мою в Париже мне говорили, что желалось бы устроить русский музыкальный отдел, но ввиду того, что Россия не примет официального участия в выставке, я не знаю, каким образом все это состоится. Какой-то господин, чиновник в мундире, приходил ко мне в Париже и спрашивал, соглашусь ли я быть представителем русского музыкального отдела. Я отвечал, что, быть может, и не откажусь, но только в таком случае, если дело будет поставлено так, что я не навлеку на себя неудовольствие государя. Он сказал в ответ, чтобы я не беспокоился и что само правительство неофициально уполномочит меня быть русским музыкальным делегатом. Не знаю, что из всего этого выйдет, но знаю, что мне было бы неизмеримо приятнее оставаться летом дома (я мечтаю о Кавказе) и работать, а не торчать в Париже, среди невыразимой сутолоки, которая будет царить там целых 4 месяца.

К М. Чайковскому

12 июля 1888 года.

<…> Только что вернулся из Петербурга. Провел там время приятно. Был в Царском, в Павловске; целый день провел в Петергофе и на музыке видел с наслаждением царскую фамилию. Назад я вернулся с пассажирским поездом, я давно собирался это сделать, чтобы увидеть днем Окуловку, Бологое, Вышний Волочек и т. д. Было очень приятно.

Дневник

13 июля 1888 г.

Даргомыжский? Да, конечно, это был талант. Но никогда тип дилетанта в музыке не высказывался так резко, как в нем. И Глинка был дилетант, но колоссальная гениальность его служит щитом его дилетантизму. Да не будь его фатальных мемуаров, нам и дела бы не было до его дилетантизма! Другое дело – Даргомыжский, у него дилетантизм в самом творчестве и в формах его. Бывши талантом средней руки, притом не вооруженным техникой, вообразить себя новатором, – это чистейший дилетантизм. Даргомыжский под конец жизни писал «Каменного гостя», вполне веруя, что он ломает старые устои и на развалинах оных строит нечто новое, колоссальное. Печальное заблуждение! Я видел его в эту Последнюю эпоху его жизни и в виду страданий его (у него была болезнь сердца), конечно, не до споров было. Но более антипатичного и ложного, как эта неудачная попытка внести правду в такую сферу искусства, где все основано на лжи и где «правды» в будничном смысле слова вовсе и не требуется, – я ничего не знаю. Мастерства (хотя бы и десятой доли того, что было у Глинки) у Даргомыжского вовсе нет. Но некоторая пикантность и оригинальность у него были. Особенно удавались ему курьезы. Но не в курьезах суть художественной красоты, как многие у нас думают.

Следовало бы рассказать что-нибудь о личности Даргомыжского (я его довольно часто видал в Москве во время успехов его), да лучше не буду вспоминать! Он был очень резок и несправедлив в своих суждениях (напр., когда он ругал братьев Рубинштейнов), а о себе очень охотно говорил в хвалебном тоне. Во время предсмертной болезни он сделался гораздо благодушнее, даже значительную сердечность к младшим собратьям проявил. Буду помнить только это. Ко мне (по поводу оперы «Воевода») он неожиданно отнесся с участием. Он, наверно, не верил сплетне, что будто я шикал (!!!) в Москве на первом представлении его «Эсмеральды»…

К А. Н. Алфераки

Фроловское, 20 июля 1888 года.

Многоуважаемый Ахиллес Николаевич, так как вы выразили желание, чтобы я высказал вам откровенно свое мнение о «Купальной ночи», то я должен предупредить вас, что читать это письмо вам будет неприятно. Жаль, что прежде чем начать вашу работу, вы не обратились за советом ко мне или к какому-нибудь другому музыканту: браться ли вам за столь трудную задачу. Всякий отсоветовал вам бы это, и тогда вам не пришлось бы испытать того горького чувства, которое письмо это неминуемо причинит вам. Вы захотели положить на музыку для хора, соло и оркестра текст очень благодарный для музыкального воспроизведения, но требующий всеоружия богатейшей композиторской техники. Таковой, к сожалению, у вас вовсе нет. Способности к сочинению у вас несомненные, но ведь этого слишком недостаточно для избранной вами задачи. Помнится, что даже хорошенькие романсы ваши, когда вы мне их показывали, были написаны без соблюдения музыкальной орфографии и требовали, чтобы их до напечатания просмотрел музыкант по ремеслу. Но что такое романс в сравнении с большой кантатой или даже целой оперой с хорами, танцами, речитативами, ариями и т. д.??? Ведь для того, чтобы написать такое сочинение как следует, нужно: 1) обладать полным знанием гармонии и контрапункта; 2) владеть формами в совершенстве; 3) уметь писать для голосов; 4) наконец, знать в совершенстве оркестровку. Вы признаете себя недостаточно молодым, чтобы познакомиться с оркестром, и думаете, что можно обойтись и без этого, поручая оркестровку другим. Но это большое заблуждение. Не говоря уже о том, что учиться никогда не поздно, что вы не стары, здоровы, отлично образованны и, следовательно, года в 3 можете прекрасно выучиться сочинительской технике, но почему вы думаете, что можно сочинять для оркестра, не зная его? Ведь в каждом такте вашем слышно, что оркестр вам совершенно чужд, и никакой мастер оркестровки не в состоянии сделать оркестровым то, что по сущности своей не есть настоящий оркестр. Конечно, бывали случаи, что посмертные сочинения некоторых авторов были оркестрованы их друзьями, но ведь написаны-то эти вещи были людьми, при сочинении имевшими в виду оркестр, для коего писать они умели. У вас аккомпанемент написан так, что в оркестре ровно ничего не может выйти, т. е. выйти так, чтобы произведение ваше имело право быть названо художественным. Но, положим, что я слишком строго отношусь к этому вопросу; положим, что можно написать сочинение, назначенное для оркестра, не зная оркестра. А гармония? а контрапункт? а особенно форма, которой вы совершенно не владеете? Можно ли, сочиняя оперу или другое сложное произведение, обойтись без твердого знания техники этих различных отделов науки композиции? Решительно нельзя. Вот почему, имея в своем распоряжении, из всех необходимых для успешного выполнения взятой вами на себя задачи условий, лишь один несомненный и даже весьма значительный талант, – вы потеряли время на труд, не имеющий будущности.