Мне тяжело, но нравится.
Я оказался по категории малограмотный, но лучше всех пишу. И даже помогаю, кто плохо пишет, у меня спрашивают и уважают.
Я учу еще устройства паровозов. Сначала ничего не понимал, где там шпинтон, а где золотник, что я сейчас, конечно, шучу, потому что знаю, а сначала ничего не разбирал, даже болела голова от сложности. Теперь все знаю и даже удивляюсь, если кто не знает.
Мы с Валей, хоть она мне жена, много говорим на тему окружающей жизни. Я иной раз вспомню про жизнь крестьян, что она тяжелая. И что жаль погубленной прошлой семьи. Она это принимает с сочувствием, но говорит, что какая у тебя была будущая? Пахал и сеял, пахал и сеял, вот и вся будущая. И дети бы стали пахать и сеять без горизонта лучшей жизни. Два года урожай, третий недород, глодаете корки вне зависимо от хоть Революции, хоть не Революции. И это правда, но я все ж таки спорил, не чтобы ее заспорить, а мне нравилось, как она волнуется до приятной красноты на лице. У меня начиналась сразу такая любовь, что стыдно было перед Екатериной и Ксенией, как перед живыми, хоть они давно мертвые.
Грех жаловаться, хорошо живем. Даже писать об этом много не хочу, чтобы не сглазить. Когда все хорошо, то боишься спугнуть словами. Это как нам батюшка говорил раньше в Церкви про бога, что не упоминай его всуе, то есть зря. Не допекай. Вот я и не хочу допечь свое Счастье, чтобы оно не осерчало и не отвернулось.
Еще мне дали ударный коммунистический паек к рождеству. Это я не хвастаюсь, а в качестве приятного внимания за мою работу. В том числе утка, сейчас моя Валя ее жарит и меня ждет к столу, а я пишу, а она на меня смотрит так, что я будто умываюсь горячей водой с головы до ног. И Вова ходит под ногами веселый и здоровый, что-то говорит себе детское. У Вали пока не получается зарождения ребенка, но врач сказал, что так бывает, подождите. Мы ждем, ничего, когда людям хорошо жить, они ждать согласны.
1925 год[7]
Рассвет
Земля моя, встречай рассвет
Навстречу новой жизни!
Мы с ней увидим новый свет
В своей большой Отчизне.
Мы дети тех, кто век страдал
От тягот и неволи.
Но мы убили капитал
В лесу и чистом поле.
И даже если ночь уже,
И тьма глядит в оконце,
Но свет всегда в моей душе,
Независимо от солнца.
Колеса. Для Вовы
Вот колеса у тебя,
На твоей игрушке.
Там работа есть моя,
В этой детской штучке.
Ты пыхтишь, как паровоз,
Едешь с ним по полу.
Ты быстрей его колес,
Но пойдешь ты в школу.
Там все сбудутся мечты,
Скоро станешь взрослым.
И тогда освоишь ты
Настоящие колеса.
И поедешь по стране,
Славен каждым делом.
С благодарностью и мне,
Что игрушку сделал.
Валя
Ты женщина моих суровых грёз,
Моей судьбы и моего страданья.
Мечту я о тебе сквозь фронт пронес,
Хотя еще не знал твоего созданья.
Не знал тогда, что ты на свете есть,
А то бы приготовился ко встрече,
Но кончился мой страшный темный лес,
И вышла ты, любимая, навстречу.
Я ничего на свете не боюсь,
Кроме того, что ты меня оставишь.
Боюсь, что я твой непосильный груз,
Что рядом ты со мной свою жизнь травишь.
Что сделать мне тебе, только скажи,
Я все сумею от земли до моря.
Лишь ты б была всегда со мной вблизи,
Не зная ни печали и ни горя.
Осока
Острая осока
Режет сердце мне.
Месяц одиноко
Светится в окне.
На душе ненастье,
На душе печаль.
И чего-то счастлив,
И чего-то жаль.
Вспомнил я осоку
В детстве у реки.
Бегали мы колко,
Были босяки.
Даже и не евши,
Но зато всегда
Были взвеселевши
Просто без труда.
Ничего не надо
Детской голытьбы.
Жизнь как награду
Понимали мы.
Береза
Стоит береза белая,
Но черные на ней
Есть пятна задубелые,
Самой земли черней.
О чем грустишь, березынька,
Зачем чернеть местами?
Будь белой вся, как зоренька,
Она в ответ словами
Мне говорит, что рада бы
Быть белой без примес,
Но слишком много горя
Принес окрестный лес.
И хоть мне жить приятно,
и вся тянуся ввысь,
Но пусть мне эти пятна
Напоминают жизнь.
Назад-вперед
Вовсю работают поршня,
Назад-вперед вращая силу.
Они возвращаются назад,
Чтобы вперед всё запустило.
И ты бери с них свой пример,
Не бойся ты назад отхода.
И если вовремя примешь мер,
Тогда дождешься ты вперёда.
Батюшка и матушка. Светлой их памяти
Эх, батюшка, эх, матушка, хоть жалко вас до тла,
Но с вами жизнь по правде была мне тяжела.
Я слышал, что работай, с моих младых ногтей,
А ласку видел редко среди других детей.
Я вас не виновачу, вы сами от отцов
Не получали ласки во веки всех веков.
И дети все имели сноровку для труда,
Но в остальном повадка у них была груба.
Но я за вас отвечу сторицей и вполне,
Я всех детей привечу, что бог пошлет ко мне.
Я всех их обнимаю, им ласку говорю,
Чтоб жизнь они любили, как я ее люблю.