Неизвестная рукопись Доктора Уотсона - Страница 3

Холмс расхохотался, второй раз за утро.

– Не бойтесь, миссис Хадсон. Пакет кажется вполне безобидным. Я уверен, что вода нам не понадобится.

– Вам виднее, мистер Холмс. После прошлого случая я боялась рисковать.

– Ваша осторожность весьма похвальна, – оказал Холмс, беря пакет.

Когда его многострадальная хозяйка ушла, он пояснил:

– Совсем недавно миссис Хадсон принесла мне пакет. Это было после того, как я привел к благополучному исходу одно пренеприятное дельце, и пакет был послан мстительным джентльменом, который недооценил остроту моего слуха. Я услышал тиканье механизма и попросил ведро воды. Этот инцидент так перепугал миссис Хадсон, что она до сих пор не оправилась.

– Неудивительно!

– Ну так что же нам принесли? Хм, размер примерно пятнадцать дюймов на шесть. Четыре дюйма толщины. Аккуратная упаковка. Простая оберточная бумага. Почтовый штемпель Уайтчэпела. Фамилия и адрес написаны рукой женщины, которая, я бы сказал, редко держит перо в руках.

– Весьма возможно, судя по каракулям. И почерк, несомненно, женский.

– Значит, вы согласны, Уотсон? Прекрасно! Заглянем внутрь?

– Разумеется.

Появление пакета вызвало живой интерес Холмса. Я уж не говорю о себе. Его глубоко посаженные серые глаза заблестели, когда он, развернув бумагу, достал плоский кожаный футляр и протянул его мне.

– Что вы скажете по этому поводу, Уотсон?

– Это набор хирургических инструментов. – Кому лучше знать, чем вам! Не считаете ли вы, что это дорогая вещь?

– Да, кожа высшего качества. И работа превосходная.

Холмс положил футляр на стол. Он открыл, его, и мы замолчали Это был стандартный набор инструментов. Каждый из них покоился в соответствующем углублении в темно-красном бархате, которым футляр был обит изнутри. Одно углубление было пусто.

– Какого инструмента недостает, Уотсон?

– Большого скальпеля.

– Ножа для вскрытия, – кивнул Холмс, протирая увеличительное стекло. – О чем же говорит нам этот футляр? – Он внимательно осмотрел сам футляр и его содержимое. – Начнем с очевидного: эти инструменты принадлежали медику, который впал в нужду.

Вынужденный, как обычно, признать свою слепоту, я пробормотал:

– Боюсь, что это более очевидно для вас, чем для меня.

Занятый осмотром, Холмс ответил рассеянно:

– Если бы вы оказались в стесненных обстоятельствах, Уотсон, что из своего имущества вы отнесли бы в ломбард в последнюю очередь?

– Конечно, мои медицинские инструменты, но…

– Вот именно.

– Почему вы считаете, что эти инструменты были заложены?

– Имеются два доказательства. Посмотрите вот сюда через увеличительное стекло.

Я посмотрел на указанное место.

– Вижу белое пятнышко.

– Это порошок для чистки серебра. Ни один хирург не станет чистить инструмент таким порошком. Эта же были начищены, как простые столовые приборы, кем-то, кого заботил только их внешний вид.

– После вашего объяснения не могу не согласиться. Какое же второе доказательство?

– Видите пометку мелом на боковой плоскости футляра? Она почти стерлась, но если вы присмотритесь, то увидите, что это номер. Такой номер ростовщик обычно пишет мелом на закладываемом предмете. Очевидно, он соответствует номеру на квитанции.

Я почувствовал, как краска бросилась мне в лицо. Теперь это было ясно, как день.

– Значит, футляр был украден! – воскликнул я. – Украден у хирурга и заложен за гроши в ломбарде.

Я уверен, что читатели простят мое негодование: мне было трудно поверить, что врач, даже при самых стесненных обстоятельствах, расстанется с инструментами, необходимыми для его благородной миссии. Холмс, однако, не замедлил вывести меня из заблуждения.

– Боюсь, мой дорогой Уотсон, – сказал он жизнерадостным тоном, – Что вы не улавливаете более тонкого смысла этой вещественной улики. Ростовщики – хитрые бестии. Они оценивают не только вещи, но и людей, которые их приносят. Это их профессиональная черта. Если бы ростовщик питал малейшее подозрение, что набор украден, он бы не выставил его в витрине, что, как вы, конечно, заметили, он сделал.

– Конечно, не заметил! – воскликнул я. – Откуда вы можете знать, что футляр лежал на витрине?

– Посмотрите внимательно, – сказал Холмс. – Футляр лежал в раскрытом виде в месте, куда падало солнце. Разве не свидетельствует об этом выгоревшая полоска на бархатной обивке с внутренней стороны крышки? Более того, этот край настолько выцвел, что, видимо, футляр пролежал там довольно долго.

Я мог лишь кивнуть. Как всегда, стоило Холмсу пояснить свои поразительные наблюдения, как они начинали казаться примитивно простыми.

– Жаль, – сказал я, – что мы не знаем, где находится ломбард, а то, пожалуй, стоило бы выяснить, откуда появился этот любопытный подарок.

– Быть может, в свое время выясним, Уотсон, – сказал Холмс с отрывистым смешком. – Ломбард, о котором идет речь, находится вдали от людных улиц. Он смотрит на юг и расположен на узкой улочке. Дела ростовщика отнюдь не блестящи. Можно еще отметить, что он родом иностранец. Вы, конечно, видите все это?

– Ничего подобного я не вижу, – сказал я, вновь уязвленный.

– Напротив, – проговорил Холмс, соединяя кончики пальцев и ласково глядя на меня, – вы все это видите, мой дорогой Уотсон, но вы не делаете никаких выводов. Разберем мои заключения по порядку. Эти инструменты были бы с радостью приобретены одним из многочисленных студентов-медиков в Лондонском Сити, что, несомненно, произошло бы, находись ломбард на большой проезжей улице. Отсюда я делаю вывод, что он расположен поодаль от людных улиц.

– Но почему именно на южной стороне узкой улочки?

– Обратите внимание на то, где находится выгоревшее место. Это ровная полоска у верхнего края бархатной подкладки. Следовательно, солнце падало на открытый футляр, когда находилось в зените, и здания на противоположной стороне улицы не закрывали его лучи. Значит, ломбард находился на южной стороне узкой улицы.

– А как вы определили, что ростовщик по происхождению иностранец?

– Взгляните на цифру семь в номере закладной, написанной мелом сбоку футляра. Вертикальную палочку перекрещивает короткая перекладина. Только иностранцы перекрещивают семерки таким образом.

Я снова почувствовал себя как пятиклассник, забывший слова национального гимна.

– Холмс, Холмс, – сказал я, качая головой, – я никогда не перестану вам удивляться… Но он не слушал. Он вновь нагнулся над футляром и просунул щипчики под бархатную подкладку. Она поддалась, и он отогнул ее.

– Ага! Что это, не попытка ли сокрытия?

– Сокрытия чего? Пятен? Царапин?

– Вот чего, – сказал он, указывая своим тонким длинным пальцем.

– Да ведь это герб!

– И, признаюсь, мне неизвестный. Поэтому, Уотсон, будьте добры, подайте мне «Справочник пэров» Бэрка.

В то время как я послушно направился к книжным полкам, он продолжал рассматривать украшение наверху гербового щита, бормоча себе под нос: «Тиснение по коже футляра. Поверхность по-прежнему в прекрасном состоянии». Он распрямился.

– Ключ к личности человека, которому принадлежал набор инструментов. – Он, видимо, аккуратно обращался со своими вещами.

– Возможно, но я имел в виду… Он не закончил фразу. Я протянул ему справочник Бэрка, и он начал быстро листать его.

– Нашел!

Бегло рассмотрев герб, Холмс закрыл книгу, положил ее на стол и сел на стул, уставившись в одну точку своим пронзительным взглядом.

Я не мог больше скрывать нетерпение.

– Чей это герб, Холмс?

– Прошу прощения, Уотсон, – сказал Холмс, очнувшись, – Шайрса. Кеннета Осборна, герцога Шайрского.

Это имя было мне хорошо известно, как, впрочем, всей Англии.

– Блестящий род.

Холмс рассеянно кивнул.

– Его владения, если не ошибаюсь, находятся в Девоншире, на краю болот, среди охотничьих угодий, пользующихся популярностью у спортсменов-аристократов. Помещичий дом – внешне он скорее напоминает феодальный замок – стоит уже четыреста лет, классический образец готического стиля. Я мало знаком с историей Шайрсов, если не считать того общеизвестного факта, что это имя никогда не было связано с преступным миром.