Неистовая ночь - Страница 4

Машка кошка, Машка мышка,

На макушке Машки крышка.

Машка, кушай больше кашки,

Станешь пышкой и какашкой!

- давясь смехом, продекламировала Фанни.

"Когда в Поднебесной известно всем, что прекрасное - прекрасно, - также стихами гудел Машка, - тогда появляется в Поднебесье и безобразное. Когда всем известно: добро есть добро - то возникает зло. Так порождают небытие друг друга с бытием. Длинное - краткое, трудное - легкое, низшее - высшее напрегонки, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, позднее - раннее следуют парами друг за другим. И совершенномудрый в делах чтит недеяние, учит без слов, создает и меняет без обладания. Он приводит в движение сны, не гордится концом своим. Снится вам бабочка иль человек - вот вам вопрос, а вот ответ: длинное - краткое, трудное - легкое..." и т.д.

И тому подобные мозговые достачи. За всеми этими разговорами, из которых, в общем-то, и состоит вся человеческая жизнь - из всех этих невнятных междометий, удач-неудач, а то бывает ведь и так, что и вставные челюсти по всем этажам летают, а то, глядишь, и помогают кому-нибудь выйти из всех дверей, в которые он хочет войти... Словом, долго тут еще какие-то базары шли, шел по телевизору "Человек из окон", шел отряд по знамени, шерсть на рукаве - короче, мы договорились до того, что в середине всех этих речей Шина, совершивши тишину, внезапно заявился в комнату и с опрокинутым лицом вдруг сообщил друзьям облом.

"Атас, - сказал он почему-то шепотом. - Атас, ребята! Фанни говорит, за нами следят..."

Ну, все, так, посомневались.

"Ни фига, - обиделась Фанни. - Стоит на улице какой-то хмырь в рубахе с петухами и на окна ваши очки наводит. И у подъезда курит в пиджаке - тоже хмырь какой-то трафаретный. И лицо казенное".

"И на щечке родинка, - проворчал Машка. - И в глазах любовь".

"Ни фига, - рассудительно заметила Фанни. - Он стоит - как солдат у мавзолея, взглядом водит. И под мышкой грудь намечается".

"Так что же, по коням?" - очень спокойным голосом предложил Шина.

"Нет... То есть, да... Нет, дай сообразить..." - Машка раздраженно вскочил.

У Густава очки на лоб полезли. Он тоже поднялся, аккуратно одернул костюм и выругался крайне иностранным голосом.

Один лишь Новиков почему-то совсем не испугался. Новиков ехидно наблюдал за происходящим.

"Значит, так... - Машка взъерошил волосы. - Я думаю, лучше..."

"А где же Ибрагим?" - внезапно шепотом, как давеча Шина, вопросил он.

Шина дико оглянулся и, почему-то захромав, иноходью застремился на балкон.

А Ибрагим тем временем спал. Ибрагим спал, и Ибрагиму снился Машка. Машка свалился с памятника Чугунного Вождя и ушиб себе морду. Ибрагим посмотрел на Машку и не смог удержаться от смеха. Вместо Машки на него глядел бессмысленный полусостав - торс энд фэйс, где вместо фэйса был какой-то корнеплод. Полусостав задвигал челюстями и, обращаясь в смутный результат, сообщил:

"Смотри, Ибрагим, смотри - Первое мая!"

Ибрагим посмотрел на улицу и увидел Первое мая. Солнце было красное. Небо синее. Трава зеленая. И народ шел по улице чистый, умытый, желтый от солнца. Где-то неподалеку клубились звуки оркестра, на стенах домов волновались пунцовые флаги и в душном вечернем воздухе радостно летали белые помойные голуби.

"Смотрите! - сказал Ибрагим и от смеха чуть не свалился с балкона. Смотрите - Броня!"

По улице, по проезжей части, ехала платформа, влекомая грузовиком. Однако, даже этот могучий в обычном измерении рабочий автокар выглядел почти что насекомым на фоне статуи, возвышавшейся на платформе.

"Гекатомба", - сказал Ибрагим.

Вероятно, это была приблизительная трудовая мать, судя по конусообразным жестяным доспехам на уровне груди и суровому мужскому лицу, отливавшему свинцовым загаром. На одной руке у нее сидел угрюмый железобетонный бэбик, этакое бронедитя, другая же полукругом, изображавшим, по всей видимости, застывший порыв, тянулась ввысь, как будто обнимая небо крепкою рукою.

"Смотрите - Броня", - удивленно прошептал Ибрагим.

За платформой и вправду шагал - взгляд с тухлецой, ухмылка с долей уксуса - Броневицкий. А шагал Броневицкий какой-то грустный, и на спине его был виден грязный отпечаток кирзовой ноги.

"Эй, Броня! - крикнул Ибрагим. - Зашел бы на чаек, а?"

И добавил еще что-то такое, что-то типа: с старым другом Броневицким чаем питем вместем будем. На что Броневицкий в ответ неожиданно грустно сказал, что с таким другом, как ты, чаем питем только собакам, так что Ибрагим даже растерялся. А Броневицкий - он еще затем что-то добавил, вытянув руку в сторону железного горизонта - что именно, Ибрагим не расслышал, но, повернувшись, он увидал картину невероятную.

На горизонте, всхрапывая и приседая на задние лапы, пятился и исчезал уже в ржавеющих лучах закатного солнца осанистый, великолепный красавец тираннозавр. А наступали на него, пригнувшись, как солдаты под обстрелом, цепи каких-то фантастических кентов. Даже отсюда можно было разобрать, что были они без всяких отличительных примет, а просто спереди и сзади была сплошная спина.

Мгновение - и и тех, и других, словно их не бывало, поглотила бесконечная ночь.

"М-да-а..." - упавшим голосом протянул Машка.

"М-да", - согласился Шина.

Они стояли, стараясь не глядеть друг на друга.

"Вы как хотите, - сказал после паузы Машка, - а я на чердак. Попробую смыться".

"А я, - промолвил Шина, - я чувствую, что мне придется расстаться с девственностью. Вы как хотите, а я сдаюсь. Прикинусь невинным куском протоплазмы".

"А меня, разумеется, выдашь за генералиста данной конструкции?" мрачно усмехнулся Машка.

"Ребята, ну, ребята", - умоляюще проговорила Фанни.

"А вот Фаничку, - с покривившейся, рыдающей физиономией выдавил Шина, я тебе не оставлю. Я забираю ее с собою в тюрьму. Она мне будет нужнее".

"Э, старина, полегче! - закричал Машка, вырывая Фанни из Шининых объятий. - Я не посягаю на твои права, но должен же я помнить о своих обязанностях!"

"Ребята, ну, ребята! - едва не плакала Фанни. - Ребята, простите меня, я же пошутила! Да, пошутила, там никого нет! Нет никого!.."

В комнате воцарилась тишина. Новиков хихикнул.

"Что случилось? - спросил Малина, входя в дверь. - Что тут происходит? Что за немая сцена?"

Вслед за Малиной появилась и Таня. Ну, а за нею и биксушки две заползли - сестры-близняшки Добролюбовы, Надя и Вера, Танины подружки, этакие пепсиколочки.

"Как у нас с хворумом? - говорили они. - С хворумом ништяк? Все дома?"

"Господа! - сказал Шина. - Разрешите представить: Густав, представитель демократических сил планеты".

"А это, - продолжал Шина, - меньшевик Новиков, партийная кличка "Новость"".

"Ну, артисты, - хихикал Новость, - ну, артисты..."

"Эй, мужики, помогите! - Таня, нагружая стол всякой снедью, недоуменно приглядывалась к невесть как сюда попавшим Густаву и Новикову. - Кстати, где Ибрагим?"

"Машка, слышь... - Малина, усмешливо озирая кодлу, подмигнул Машке. Скажи, Машка, чем вы тут занимались без нас?"

"Ну... - Машка почесал бороду. - Понимаешь, тут был такой Смольный в действии. В общем, съезд партии".

"Какой партии?"

"Союз спасения", - подсказал Шина.

"Чего?"

"Что чего?" - не понял Машка.

"Спасения чего?"

"Сушеной рыбы, - буркнул Машка. - Не в этом дело. Давайте лучше пить".

"Итак, - торжественно произнес Малина, подымая хрустальный стопарь с коньяком, источавшим в его ладони тяжелое масляное сияние, - дорогие джентльмены..."

"И джентльменки", - вставил Шина.

"Э... джентльмены и джентльменки! В этот день мы собрались здесь, чтобы отпраздновать... праздновать, совершить, так сказать... Ну, в общем, чего там говорить, сами знаете, что".

"Горько!" - тихо сказала Таня.

Что дальше? Дальше, дальше, дальше... С одной стороны, движение потеряло бы смысл, ежели бы цель была прямой и ясной. Но вот взять, к примеру, Машку, который как бы вообще ничего в жизни не делает. Однако, и про него нельзя ведь сказать, что он совсем никуда не движется. Разница в том, что если у других развитие носит более внешний характер, то у него все происходит на более скрытом уровне. Одни, так сказать, глубинные бомбы стерегут его подводные силы. И промежутка, который, как известно, должен быть, здесь нет. В результате каждый гибнет с собственной, какой-то фатальной безысходностью.