Нефтяная Венера - Страница 4

Изначально картина была плотно обёрнута полиэтиленовой плёнкой. Ваня прорвал в плёнке большую дыру, но до конца не снял. Полиэтилен напоминает прозрачные пластиковые мышцы, оберегавшие картину. В местах надрыва «мышцы» скукожились и дрябло свисают. Я оттянул плёнку в правом нижнем углу. Здесь имеется витиеватая подпись латинскими буквами – George Sazonoff.

– Красиво?! – вторгается в моё обалдение Ванин голос. – Смотри, какое стёклышко я ещё нашёл! – Ваня машет осколком красного сигнального огня.

Охренительно! Декабрьский подмосковный вечер, я стою в центре гостиной нашего дачного дома и рассматриваю странную картину, которую приволок невесть откуда мой пятнадцатилетний сын-даун.

Зовут меня Фёдор Овчинников. Возраст – тридцать один год. Образование – архитектурный институт. Мне было семнадцать лет, Лене – на год больше. Познакомились на первом курсе, в институтской столовой. Целовались у фонтана. Первая любовь. Почему Ваня родился с синдромом Дауна, никто толком ответить не смог. У молодых это редко бывает. Лысый доктор в очках сказал:

– Просто вам выпал чёрный шар.

Моя мама активно участвовала в подготовке родов. Всех задвинула, даже Ленкиных родичей. Категорически запретила пугать ребенка ультразвуком, мы послушались. Сделали УЗИ всего раз. Мама нашла для Лены платную клинику. Врачиха сказала: «Будет мальчик». Мы придумали имя – Иван…

Роды случились на два месяца раньше срока. Прошли легко, без осложнений.

Мы были на даче, Ленка разбудила меня ночью, сказала, что ей плохо. Я побежал к соседям, у которых был телефон, вызвал «скорую». Лена кричала каждые полчаса, потом каждые пятнадцать минут, потом каждые пять. До нас наконец дошло, что это схватки, а врачей все не было… Короче, Ваня сам родился, без врачей. Я вместо врачей был.

Увидев скользкого малыша, я весь задрожал от счастья. У меня сын! У меня сын!

Тут прикатила «скорая».

Врач осмотрел новорождённого, отозвал меня в сторону и тихо сказал, что есть кое-какие сомнения… «Пока только сомнения, ничего больше… надо проверить… ушки низко посажены, полная шейка, глазки раскосые…»

Нас отвезли в инфекционную резервацию для тех, кто родил не в роддоме, как положено всем законопослушным гражданам. Туда в основном попадают бомжихи. Я слышал про это место и умолял отвезти Ванечку и Ленку в обычный роддом. Совал деньги, какие при себе были. Врач молча кивнул, взял бабки и всё равно, сука, отвез нас всех «куда положено». Санитарка тут же отобрала у Ленки всю одежду и нарядила её в рваный застиранный халатик без пуговиц. Ваню куда-то унесли, до меня ещё несколько минут доносился его срывающийся безостановочный плач…

Анализ крови всё подтвердил, повторный анализ дал тот же результат.

Я много раз набирал номер врачихи, делавшей УЗИ, и сбрасывал звонок. Набирал и сбрасывал. Наконец всё-таки решился на разговор. Спросил её, почему она так плохо справилась с работой?! Почему не заметила серьёзный дефект?! Сделали бы аборт, не рожали бы инвалида…

– Я в Бога верю, – ответила мне врачиха. – Я видела, что у вас даунёнок будет, но нельзя же невинное дитя убивать…

В Бога она верит! Она же врач, берёт деньги за диагностику! При чём тут, на хрен, Бог?! Дать бы этой верующей в репу хорошенько…

Тут инициативу взяла Ленкина семья:

– С семнадцати лет мучиться с инвалидом?.. Чтобы больше никогда здоровых детей не иметь? Самым лучшим вариантом для всех будет, если он умрёт. Общество страдает от инвалидов… Да и сами инвалиды страдают. Помочь такому ребёнку умереть – милосердие. Эвтаназия инвалидов не разрешена, и, чтобы ускорить смерть, надо сдать новорожденного в интернат.

Мои родители колебались. Я вообще не мог разобраться в своих чувствах. Меня раздирала любовь к сыну и ненависть к нему же за то, что он своим появлением перечеркнул мою, по сути, только начинающуюся жизнь.

Ленка согласилась, я долго не мог. Разбил стул о пол, швырнул телефон в стену и решил отказаться от сына. В муниципалитете мы подписали официальный акт отказа от родительских прав. Знакомым сказали, что роды прошли неудачно, ребёнок умер.

Первые дни мы с Леной ходили к Ване в больницу. Меня не хотели пускать даже в приёмную: не положено. Я купил сторожу бутылку водки и больше на вахте его не видел. Медсестра сказала, что в палате сквозняки и Ване нужны тёплые носочки. Купили носочки. Назавтра оказалось, что они исчезли. Кто-то украл. Купили новые…

Спустя неделю моя мама пришла в себя от шока и забрала Ваню из больницы. Отец сомневался, но спорить не стал.

Меня мучил запах. Лена пахла так же, как брошенный нами сын. Этот запах преступления преследовал меня. Нам было тяжело вместе. Лена считала себя неполноценной, неспособной родить «нормального» первенца. Она не могла видеть меня, ей казалось, что она сделала меня несчастным. Мы разошлись. Я остался один в бабушкиной квартире в Черёмушках.

Содрав остатки полиэтилена и рассмотрев Ванину находку внимательно, я сделал вывод, что художественная ценность произведения весьма сомнительна.

В институте я часто сдавал историю искусств за друзей. Преподаватели особо не вглядывались в лица студентов, и мне удавалось многократно ответить на вопросы под разными фамилиями.

Фигуристая баба, напоминает тех, что украшают дверцы дальнобойных фур. Грудь пышная, талия узкая, обливается нефтью из красной, в цвет ногтей и босоножек, канистры. А ещё этот нимб из колючей проволоки. Сюжет эффектный, но написано наивно, слащаво. Нечто похожее можно найти на рынках, где торгуют сувенирной живописью.

Для сравнения я поставил картину к стене рядом с выцветшим Ренуаром… Ну… типа… не так уж плохо она смотрится рядом с классиком. Дешевая, вульгарная, блядская красота. Зато цветная. Художнику удалось вывести девицу довольно эротично; изгиб тела возбуждает фантазию, а нефть напоминает брызги спермы древнего подземного чудовища… Ощущаю себя Мартином Лютером, или кого там дьявол искушал? Ведь уже полгода я забочусь о Ване, и общение с женщинами стало затруднительным. Сам Ваня буквально зачарован. Смотрит на белое, в чёрных каплях, тело и глаз не может отвести. Мы с ним быстро с катушек слетим, если перед носом такой бабец маячить будет.

– Ваня, скажи, пожалуйста, где ты взял это… эту картину?

– Не скажу, не скажу! – Он бегает по комнате и смеясь плюхается на диван с высокой спинкой и двумя истёршимися бархатными валиками по бокам.

– Ну, Вань, скажи.

– Не скажу.

– Вань, хватит ломаться! – говорю я железным голосом.

Тут он взял и заревел.

– М-м-м-м-м-м-м, не кричи-и-и-и на меня-я-я-я-я-я-я! А-а-а-а-а-а-а! – моментально превратился в крупного пупса, брызжущего слезами и размазывающего сопли по физиономии.

– Иван, я не кричу! Прекрати рёв, ты уже взрослый! – Я стараюсь поддерживать реноме строгого, но справедливого отца.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – Ваня пускает пузыри носом и ртом.

– Ну ладно, извини… Извини, чувак, я же так… как бы… Извини… – Воспитатель из меня никудышный, я обнимаю Ваню, легонько хлопаю по спине. – Не плачь, я ведь не просто так спрашиваю… странно всё-таки… я «Газель» откапываю, а ты вдруг притаскиваешь домой картину… а может, за ней охотятся гангстеры?..

– Она красивая… – всхлипывает Ваня. Плакать он прекращает, как ребёнок, так же быстро, как начал. Он вообще отходчивый, мой Ваня. Вот мне бы так. Я уж если загружусь, то надолго.

– Ну скажи, где ты ее взял?

– Не скажу!

– На помойке нашёл?!

– Не скажу, не скажу!

– Пойдём, покажешь! – Я нежно, но крепко беру Ваню за руку, надеваю на него куртку, ботинки. Он не сопротивляется. Одеваюсь сам, и мы выходим за дверь.

С самого начала Ваня отличался от нормальных детей во всём. Даже телом, силуэтом. Обыкновенные дети похожи на хорошеньких кукол. Пропорциональная головка, ручки, ножки. Ваня же походил на игрушечного плюшевого медведя. Ручки и ножки тонкие, а голова и пузо – большие.