Неформашки - Страница 26

– С улицы, – серьезно ответил знакомец.

– А ко мне как?

– Через дверь. Вы ее не заперли, коллега.

– Коллега?

– Удивлены? А между тем – так.

– Из «Правды Краснокитежска»?

– В прошлом. Выпер меня Качуринер. С благословения Василь Денисыча. Нравом не подошел.

– Строптив? – усмехнулся Умнов.

Он обрел способность к иронии, а значит, к здравой оценке ситуации. Встал, начал одеваться.

– Не способен к гладкописи, – тоже усмехнулся бородач. – И еще слишком доверчив. С ходу поверил в светлые замыслы Отцов города, оказался ретив в аргументации и формулировках.

– Ладно, кончайте ерничать, – сказал Умнов, надевая куртку. – И так все понятно… Я готов. Мы куда-нибудь идем?

– Пошли… – бородач встал. – Свет потушите. И дверь заприте. Хотя у них, конечно, вторые ключи есть, но все же…

– Могут искать?

– Могут. Но, думаю, не станут. Они чересчур уверены в себе… – опять усмехнулся, добавил: – И в вас.

– Во мне – не очень.

– Повод?

– С Василь Денисычем по душам потолковали.

– А-а, это… Наслышан.

– От кого?

– Слухами земля полнится… Пустое. Думаете, он вам поверил?

– Почему нет? – Умнова задел пренебрежительный тон бородача.

– А потому нет, что он верит в стереотипы. А стереотип прост: вы сейчас хорохоритесь, обличаете всех и вся, а стоит только прикрикнуть, и… – не договорил. Шел по коридору, не таясь, не опасаясь, что кто-то увидит.

Умнову стало обидно. Что ж он, зря в начальственном кабинете исповедовался, слова искал – поточнее, побольнее?

А борода – как подслушал:

– Все не зря. Вы сами себе верите?

Непростой вопрос задал. Умнов поспешал за бородачом, думал, как ответить. Хотелось – честно.

Ответил все-таки:

– Верю.

– Это – главное…

Они прошли по привычно пустому вестибюлю. Входные двери были закрыты на деревянный засов. Бородач снял его, прислонил к стеклу: оно отозвалось легким звоном, особенно гулким в мертвой краснокитежской тишине.

– Осторожно, – бросил Умнов.

– Они нас не слышат, – ответил бородач.

И верно: дежурная за гостиничной стойкой даже головы не повернула, смотрела телевизор, где кто-то вполголоса сообщал вечерние новости, а швейцар – тот просто спал, свесив голову на грудь.

– Почему не слышат?

– Не хотят, – ничего больше бородач не объяснил, вышел на улицу, указал в темный лаз между темными зданиями. – Нам туда.

Он вел Умнова какими-то проходными дворами, где жизнь, похоже, прекратилась вместе с наступившими сумерками, где вольготно ощущали себя только невидные во мраке краснокитежские коты: мяукали, выли, нагло прыскали из-под ног. Бородач шел, уверенно ориентируясь в полной темноте – Отцы города явно боролись за экономию электроэнергии, – и вольное воображение Умнова легко сочинило себе осадное положение, окна, наглухо замаскированные плотными одеялами, противотанковые надолбы на черных улицах, тревожное ожидание атак и налетов. Впрочем, он был недалек от истины, не любящий фантастики Умнов: город и впрямь находился на осадном положении…

Минут через десять гонки по дворам они вышли к каким-то одноэтажным длинным зданиям, напоминающим железнодорожные склады. Бородач подвел Умнова к железной двери в торце одного из них, трижды негромко постучал.

– Кто? – глухо спросили из-за двери.

– Открывай, Ухов, – сказал бородач.

– Ты, что ли, Илья? Этот с тобой?

– Я. Со мной.

Может, зря с ним увязался, панически подумал Умнов. Оборвал себя: перестань трястись! Хуже, чем было, не будет. Разве что пытать станут…

Дверь, гнусно скрипя, распахнулась. Они вошли в темный тамбур, бородач Илья тронул Умнова за руку.

– Осторожно: здесь ступенька…

Умнов широко шагнул, потерял равновесие. Таинственный конспиратор Ухов поддержал его сзади, да так рук и не отпустил, вел Умнова, как раненого. А что? Осадный город, всяко бывает. И ввел его в невероятных размеров зал – нет, не зал все-таки: склад, явно склад, только пустой и гулкий, слабо освещенный голыми лампочками, висящими на длинных пластиковых проводах. И весь этот зал-склад дотесна был заполнен людьми. Люди стояли, плотно прижавшись друг к другу, будто страшились потерять контакт, стояли, не шевелясь, молча, напряженно, и Умнов, быстро привыкая к пещерному полумраку, восторженно ужаснулся: как же много их было! Он различал только тех, кто стоял впереди, а остальные пропадали, терялись вдали – именно вдали. Здесь были Ларисины неформашки – панки, культуристы, металлисты. Здесь были рокеры, держащие мотоциклетные шлемы, как гусарские кивера, – на согнутых руках. Здесь были юные роллеры, перекинувшие через плечи побитые ездой ботиночки на роликах. Но здесь были и незнакомые Умнову персонажи: вон какие-то солидные старики с орденскими планками на широких лацканах широких пиджаков; вон какие-то парни в джинсах и свитерах, по виду – то ли инженеры, то ли рабочие; вон какие-то женщины, немолодые уже, тесной группкой – в неброских платьях, простоволосые, а кое-кто в косынках, завязанных на затылке в стиле тридцатых годов. Стояли военные, явно – офицеры: чуть отсвечивали погоны, поблескивали золотом. Стоял пожилой капитан милиции – не тот, что встречал Умнова, другой, хотя и возрастом схожий. А вот уж точно рабочие – в замасленных комбинезонах, похоже – только-только со смены…

Это те, кого Умнов разглядел. А можно было попристальнее всмотреться в толпу, пройти сквозь нее – протечь, ловя напряженные взгляды на него, Умнова: кто ты, пришелец? Зачем ты здесь? С кем ты?.. Но Умнов подавил в себе это внезапное желание, потому что нутром ощутил опасность. Нет, не опасность даже – тревогу скорее. Почему?.. В первом ряду между суровым культуристом в клетчатых штанах и юным синеволосым панком увидел… Ларису. Иную, чем днем: в джинсиках, в маечке какой-то несерьезной, волосы хвостом забраны. «Но комсомольская богиня? Ах, это, братцы, о другом…» Она тоже молчала, как все, смотрела на Умнова без улыбки, словно ждала от него чего-то…

Он резко, вырываясь из рук Ухова, шагнул к ней.

– Ты зачем здесь?..

Она ответила суховато – без обычной своей улыбки:

– А где же мне быть, Андрюша? – вопросом на вопрос.