Нефор (СИ) - Страница 8

Заявку на участие подали все группы города, за неделю до старта распределив между собой песни. Правда, в процессе чуть не переломали о головы друг друга «Аэлиты», «Уралы», «Тоники», «Стеллы» и даже один внезапный «Джексон», и пару вовсе уж неожиданных «Стратокастеров». Сверх этого, уникальный колорит фестивалю придавал тот факт, что за исключением пары вокалистов текстов не знал никто. Как и языка в целом.

К слову сказать, случались трудности перевода и поинтереснее.

В 1995-м до неформалов Градска добралась книга «Русское поле экспериментов», изданная в Москве годом ранее. Под незатейливым дизайном чёрной обложки с белыми буквами были выпущены тексты Егора Летова, Янки Дягилевой и Константина Рябинова.

Книга ксерокопировалась бесчисленное количество раз и местные панки, знавшие летовские песни только по перезаписанным десятки раз магнитным лентам, с бесконечным изумлением обнаруживали «летящего Башлачёва» вместо «летящего башмачка», «границы ключ» вместо «гранитного плюща», «картонный набат» вместо «котонного навара» и прочие удивительности. Но, справедливости ради, надо отметить, что такие анекдоты оказывались прямым следствием культурной изоляции неформалов Градска – в отличие от их детей, которые, спустя двадцать лет, не отличали Ленина от Леннона, и для которых что Морозов Пашка, что Матросов Сашка стали просто памятниками в заброшенном парке, местом для пивных посиделок.

За час до «Погружения в Nirvan’у» у клуба уже толпилась половина неформалов города. Они пили пиво, курили, смеялись и шутили. Едва ли не с каждой футболки наблюдал за происходящим белокурый парень с трёхдневной небритостью и полными меланхолии глазами. На всех значках, балахонах, рюкзаках и банданах пестрело: «Kurt Cobain», «Nirvana», «Nevermind», «Kurt Alive!», и показывали язык жёлтые рожицы с глазами-крестиками. Периодически мелькали «ГрОбы», «канабисы», «анархии» и «пацифики», но они мгновенно растворялись в жёлто-синем фоне, радужно наводнившем территорию возле клуба.

Всюду таскавшегося в балахоне «Нирваны» Гарика в этот день отличала от неформальной братии длинноногая спутница в кожаных сапогах на десятисантиметровом каблуке – он любил её ноги. А она любила кеды. Адидасовые гопники сутуло прошмыгивали мимо «Поиска», ускоряя шаг и зыркая из-под утиных кепок вслед джинсовой Катиной юбке.

Невдалеке от «Поиска», у перил, отделявших густой сквер от клубной площади, лежали свежие цветы и перекрещенные барабанные палочки, перемотанные в нескольких местах изолентой. Рядом тесным кружком стояли четверо и оживлённо что-то обсуждали. В отличие от остальных прибывших на «Погружение», они пили водку и заедали огурцами из двухлитровой банки. Чуть поодаль стояли две пустых бутылки из-под «Столичной».

Гарик приметил компанию и, держа за руку Катю, осторожно подкрался. Заговорщицки улыбнулся и подмигнул ей, призывая прислушаться к разговору.

С осушенными стаканчиками в руках, участники дискуссии жестикулировали огурцами и активно выясняли, что такое экзистенциализм – философия или система мыслительных действий. Катя, слегка приоткрыв пухлый рот, заинтригованно вслушивалась в слова.

Когда кто-то начал цитировать Сартра в оригинале, Гарик не удержался и громко поприветствовал знатоков. Проглотив слова на полузвуке, все четверо живо обернулись и, спустя момент, рассмеялись радостью и вразнобой закричали приветствия, торжественно кивая девушке. Катя смущалась и добродушно улыбалась квартету.

Гарик раздал рукопожатия:

– Здорово, Дуст. Марк! Зи-Зи-Топ, дорогой, ты тоже тут!

Зи-Зи-Топ утвердительно блеснул зубом и поправил чёрные очки.

– Вент! Привет!

Вентиль преданно стиснул его в объятьях.

– Ну, что, очухался, мертвец? – Дуст почему-то был трезв.

– Очухали, – уточнил Гарик и за талию притянул Катю к себе. Она прижалась щекой к его плечу и засветилась.

– Это Катерина! – подорвался Дуст и кинулся представлять Костину сестру присутствующим:

– Пацаны, это Катя. Поняли? Типа, это… Да. Это вот, Катюха, наш проводник в мир альтернативной реальности.

Зи-Зи-Топ отразил во рту весеннее солнце и тряхнул бородой, похожей на куст.

– Это сэр Марк Наумов – наш, это… учитель и наставник. Человек-легенда. Он весь город научил играть рок-н-ролл как надо.

Марк галантно кивнул и не спорил.

– А это Вентиль ушёл окурок гасить. Вент! Ручкой-то махни, болезный! Ну, вот. Короче, Элен, это ребята. Ребята, это Элен.

Все, включая Катю, благодушно рассмеялись и зашлись в поклонах. После, будто спохватившись, подставили вернувшемуся Вентилю стаканчики. Вентиль снял со спины рюкзак с новой эмблемой «Металлики» и запустил в него руку. Внутри, судя по звуку, было не меньше трёх бутылок. Глухо побрякивая стеклом, Вент извлёк «Столичную»:

– Кать, будешь?

– А у тебя там пива, случайно, нет? – неловко поёжилась Катерина.

– «Троечка» пойдёт?

Она согласилась.

– А почему тебя Вентилем называют? Ты сантехник?

Вентиль, одной рукой наполняя стаканчики, сунул другую в карман и протянул Кате круглый, с пятью отверстиями, маховик пожарного вентиля. Она осторожно взяла вещицу и с любопытством завертела в руках, будто пытаясь вычислить какой-то секрет.

– И зачем он тебе?

Вентиль закончил разливать, убрал водку в рюкзак и вытянул оттуда бутылку «Балтики №3». Протянул пиво Кате, а она вернула ему кусок металла, внимательно наблюдая, что же он будет с ним делать. Вентиль просунул три пальца в отверстия и сжал кулак.

– Ах, вот оно что!

Её брови удивлённо приподнялись.

– Находчиво. У Кости другой был. Он его, кажется, из латуни выпиливал. Несколько дней скрежетал.

– Был, – согласился Вентиль.

И все одновременно и молча повернулись к цветам. Гарик вынул медиатор с буквами «БС», положил его в перекрестье барабанных палочек и задумчиво пробормотал, глядя на цветы:

– Знаешь, Катюш, почему у всех прозвища есть, а у Кости не было?

– Не задумывалась.

– Потому что все норовили звать его Кастетом. А он ни кликух, ни насилия не любил. Человека любил. Личность любил. А кастет таскал и ругался.

– Как видно, это… не зря таскал, – вклинил Дуст.

Выпили, не чокаясь, и хором хрустнули огурцами. Толпа у «Поиска», уже внушительно погустевшая и разогретая, оживлённо загудела.

– О! Впускают! – встрепенулся Вентиль.

Его рюкзак, разинув тёмную пасть, поглотил один за другим стаканчики с початой бутылкой, и вся компания вслед за толпой устремилась в клуб.

5

Внутри зал разогревался «Отбеливателем». Вентиль с Дустом тут же упрыгали слэмиться. Воодушевлённая предвкусием события публика, как в последний раз надувалась пивом – на сейшнах редко пили что-то крепче.

На внутренней стороне двери клуба блестели, выведенные красивым женским почерком, строчки: «Выпил водки и бухой? По последней – и домой!». Рассказывали, что однажды этот стишок произвёл сногсшибательный эффект на одного американца.

Он очутился в Градске в связи с открытием в городе частной школы с углублённым изучением английского языка времён Шекспира. В первый же вечер, во время ознакомительной, с туристическим уклоном, прогулки по Градск Сити, он обратил внимание на двух грустных молодых людей, уныло пьющих пиво на ступеньках «Поиска». Их лица выражали драму. Американца привлекли футболки с надписью «The Ramones». Подбежав к панкам, он, радостно бегая глазами, принялся тыкать в них пальцем и ликующе кричал: «Оу, оу! Рамоунз! Рамоунз! Кул, йе! Соу факин кул!». Панки, услыхав «фак», приложили американца бутылкой и с траурными лицами продолжили разговор – от кого-то из них ушла девушка. Завуча той самой английской школы, выполнявшего в променаде функции гида, едва не хватил удар. Сердце его зашлось, он подлетел к парням, перепрыгнув через лежащего американца, и, заходясь самым русским, какой только возможен, языком, разъяснил им ситуацию. Ошалелые панки, страшась международного скандала, затащили американца в клуб и старательно захлопали его по щекам, крича и брызгая в лицо слюной, ароматизированной «Балтикой №9».