Недвижимость - Страница 8
Алевтина Петровна тоже была женщиной чрезвычайно мнительной, – на мой взгляд, они друг друга стоили.
– Видите ли, Сережа, – сказал Будяев, когда мы сели вокруг стола. – Я, собственно говоря…
– Может быть, чаю? – озабоченно улыбаясь, спросила Алевтина
Петровна. Было заметно, что она готова всплеснуть руками, сорваться со стула и мышиной своей побежкой кинуться за чайником.
– Нет, спасибо.
– Видите ли, Сережа. Гм-гм… Собственно говоря, мы…
– Горячего! С вареньем! Яблочное варенье! Вы пробовали варенье из яблок?
– Варенье? Нет, нет, спасибо… Так что вы хотели сказать?
– Дело вот в чем. Я, видите ли…
– Это старинный, стари-и-и-и-инный семейный рецепт: без воды!
Еще бабушка меня учила! Представляете? – бабушка! А? Ложечку?
– Нет, спасибо.
– Это, так сказать, вот какое дело.
– Ло-о-о-о-ожечку!
– Нет, нет, спасибо.
– Дело в том, что наше отношение ко всей этой затее…
– Если здесь не хотите чаю, мы можем пойти на кухню!.. Я согласна: на кухне всегда как-то уютней. Просто Дмитрий
Николаевич себя не очень хорошо чувствует, а в кухне газ.
Будяев посмотрел на жену. Было видно, что Алевтина Петровна вовсе его не раздражает: он просто пережидал ее, как пережидают порыв ветра или большую волну, то есть такие явления природы, на которые человек в силу ограниченности своих возможностей не может оказать никакого влияния.
– Ах, не буду вам мешать! Димочка, расскажи же Сереже!..
– Да. Так вот. Видите ли, Сережа…
– Мы ведь уже говорили вам, правда? Димочка, ты не помнишь, мы говорили Сереже или не говорили?
– Не помню, – сказал Будяев и так потряс головой, будто хотел проснуться.
– Кажется, говорили, – задумчиво протянула она. – Ну не важно.
Дело в том, что…
– Нет, это совершенно не обязательно, – включился Будяев. -
Просто есть такая вероятность…
– Разумеется, нам могут попасться очень порядочные люди, – сказала Алевтина Петровна тоном, который выдавал, что она ничуть в это не верит.
– А поскольку такая вероятность есть – пусть и очень незначительная, – мы не можем вовсе сбрасывать ее со счетов, ибо…
– Ведь так не хочется, так не хочется людей ни в чем подозревать! Но жизнь-то какая стала! Невольно задумаешься. Не правда ли?
– …положении следует попытаться предусмотреть хотя бы, так сказать, это.
Будяевы обладали непостижимой способностью, ведя общий разговор, высказываться одновременно, причем нередко на совершенно разные темы. Друг другу они этим совершенно не мешали: может быть, именно потому, что оба зачастую говорили такое, из чего вышелушить смысл было чрезвычайно трудно – в силу удручающего несоответствия количества слов мизерности предмета, о котором шла речь. Поначалу я терялся, пытаясь уследить за их ветвистыми мыслями, расползающимися в разных направлениях, и на третьей минуте разговора у меня начинали ныть все зубы: я нервничал и ничего не понимал. Однако потом стал вести себя иначе: пристально смотрел на сахарницу или в чашку, иногда кивал, а думал о вещах посторонних. Как ни странно, это было именно то, что требовалось: встрепенувшись минут через двадцать, я обнаруживал, что суть разговора, на который они потеряли столько времени, уже сидит у меня в голове. Обычно это была какая-нибудь ерунда, не стоящая и пятисекундного обсуждения.
Поскольку сейчас все равно приходилось ждать (свернуть их с этой стези, как я давно понял, было мне все равно не под силу -
Будяевы непреклонно толковали свое, хоть им кол на голове теши), я расслабился, превратившись в некое подобие мембраны, в которой монотонно звучащая с двух сторон речь вызывала слабые, почти незаметные колебания, отражавшие попытки сей супружеской четы предусмотреть все вплоть до событий, которые принципиально не могут быть предусмотрены.
– …Так вот: не могли бы мы себя как-то от этого обезопасить? – спросил Будяев и щелкнул зажигалкой.
Я вздрогнул.
– От чего? А-а-а… Видите ли, Дмитрий Николаевич…
Когда позвонили в дверь, я еще продолжал нарочито монотонное изложение некоторых фундаментальных основ гражданского права;
Будяев ошеломленно покрякивал, в особо нравившихся ему местах брал из пепельницы сигарету и делал неглубокую затяжку, чтобы затем пустить дым носом; Алевтина Петровна меланхолично кивала, и на лице у нее застыло скорбное выражение вежливой, но непоколебимой уверенности, что в тех случаях, когда она чего-то не может понять, непременно найдутся люди, которые этим воспользуются для собственной выгоды.
Звонок ее, как обычно, всполошил: Алевтина Петровна вскочила, беспомощно озираясь, будто застали ее не в собственной квартире, а в чужой, где она к тому же занималась каким-то постыдным делом
– воровала или прелюбодействовала; ахнув, с мелким топотом кинулась к дверям, скрылась было в прихожей, затем наполовину высунулась и взволнованно спросила:
– Отпирать?
Если б я не знал, в чем дело, то, посмотрев на Будяева, несомненно решил бы, что пришли его арестовывать – столько смятения было в его взгляде.
Я кивнул, и тогда он отчаянно махнул рукой – мол, отпирай, чего уж: где наша не пропадала!..
Послышались соответствующие звуки, затем голоса. “Вот так оно!
Вот так!..” – обреченно бубнил Дмитрий Николаевич, поднимаясь для встречи. “На вешалку! – повторяла Алевтина Петровна. – На вешалочку! Проходите!..”
Первой появилась невысокая плотная женщина с потрепанным пухлым блокнотом в руках. Она была в стоптанных сапогах и растянутой трикотажной юбке, которые вкупе с кособокой кофтой придавали ее внешности чрезвычайно простецкий вид. Дойдя до середины комнаты, женщина поздоровалась и тут же хрипло закашлялась, поднеся ко рту кулак. Откашлявшись, она повторила приветствие – уже не так сипло.
Следом за ней ступала высокая худощавая девушка лет двадцати пяти в черном поблескивающем платье и в черных же туфлях на каблуках; лаковую сумочку она неловко держала перед собой обеими руками, словно для того, чтобы прикрыться; она шагала медленно и плавно – даже как-то слишком медленно и плавно, как если бы ее прежде сняли рапидом, а теперь прокручивали на обычной скорости.
Мне сразу показалось, что от нее веет неудовольствием и смутой.
– Ой, а вы курите? – спросила женщина в стоптанных сапогах у
Будяева. – А можно я тоже? А то уши пухнут. – А сама уже повалилась в соседнее с Будяевым кресло, сунула в рот сигарету и чиркнула зажигалкой. Затянувшись, выдохнула вместе с дымом: – А это Ксения. Наш клиент. – Еще раз затянулась и приветливо посмотрела на меня черными-черными глазами. – А вы Сергей? Я
Марина. Мы с вами договаривались.
Я кивнул.
Ксения медленно повернула голову. У меня что-то сжалось в груди, как от испуга. У нее было тонкое лицо, обрамленное вьющимися темными волосами, нос с небольшой горбинкой, высокий чистый лоб.
Довольно полные губы были тронуты едва заметной улыбкой, но строгие складочки в уголках подсказывали, что это, скорее всего, иллюзия. Лицо было правильным, даже геометричным, то есть как будто изначально собранным из параллелограммов, треугольников и овалов, а затем окутанным неким чудодейственным туманом, в котором строгие очертания этих фигур несколько смягчились, – короче говоря, лицо классических пропорций; вьющиеся пряди только подчеркивали это. В ее красоте была какая-то несомненность, которая в первую секунду действовала даже несколько удручающе; несомненно, она была красива, настолько несомненно, что я почувствовал не радость, не возбуждение, не желание, не готовность к тому, чтобы чем-нибудь обратить на себя внимание, сделав тем самым первый шаг к близости, а прилив смутной и приятной грусти, как если бы кто-то близкий доверчиво нашептал мне, что время идет зря, что-то очень важное остается в стороне, жить нужно как-то иначе – и все в таком духе. У нее были длинные черные ресницы и карие глаза, и смотрела она прямо и долго, не моргая, не меняя и не отводя взгляда. В глазах можно было прочесть какое-то, во-первых, не ясное мне ожидание и, во-вторых, сожаление о том, что тот, на кого она сейчас взглянула – то есть я, – этого ожидания оправдать никак не сможет. Я улыбнулся и кивнул и, кажется, даже шаркнул ногой; а ее лицо совсем не изменилось – не просветлело и не нахмурилось, губы не шевельнулись, веки не дрогнули: короче говоря, мое приветствие на нем никак не отразилось. Секунды через три она отвернулась и точно так же немигающе и с тем же самым выражением уставилась на Марину.