Недозволенные невесты безликих невольников в безымянном доме ночью ужасного хотения - Страница 1

Где-то в ночи кто-то не спит и пишет.

Она бежала - гравий скользил у нее под ногами, не давая подняться наверх, к шоссе в три полосы. Сердце выскакивало из груди, легкие были готовы лопнуть с каждым вдохом, холодная темная ночь не давала воздуху проникнуть внутрь. Ее взгляд был устремлен на дом впереди; словно мотылек на пламя свечи, она стремилась к этому одинокому пятну света. Наверху и в лесу за домом ухали и каркали обитатели ночи. Она услышала, как на дороге, позади нее раздался короткий вскрик: наверное, какой-то зверек попал в лапы хищнику - по крайней мере, она надеялась, что ничего больше.

Она бежала так, словно легионы ада наступали ей на пятки, она не смела даже обернуться до тех пор, пока не оказалась на крыльце старого особняка. В бледном свете луны обветшалые колонны показались ей костями скелета какого-нибудь огромного зверя. Она буквально прилипла к деревянной двери и, набрав воздуха, обернулась, чтобы посмотреть в заполненную темнотой аллею так, словно чего-то ждала, а затем принялась стучать в дверь - слегка, потом все сильнее и сильнее. Эхо разнесло стук по всему дому, и ей показалось, что кто-то стучит в другую дверь - наконец звук стал пропадать и полностью затих.

- Пожалуйста! Есть тут кто? Ну кто-нибудь, впустите меня. Умоляю вас. Заклинаю вас! - Собственный голос показался ей странным.

Мерцающий свет в самой верхней комнате стал затухать и исчез, а потом появился в окнах этажом ниже. Она попыталась перевести дыхание. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем по ту сторону двери раздались шаги, а сквозь щель между косяком н плохо подогнанной дверью пробрался луч света.

- Здравствуйте.

Голос, донесшийся из-за двери, скрипел, словно старая кость, сухой голос, похожий на хруст пергамента и кладбищенской плесени.

- Кто там? Кто стучит? Кто хочет войти в эту ночь всех ночей?

Голос показался ей вовсе не дружелюбным, но одного взгляда в ночь, которая окутывала старый дом, было достаточно, чтобы собраться, провести рукой по волосам, набрать воздуха в грудь и попытаться произнести:

- Это я, Амелия Ирншоу, недавно потерявшая родителей и теперь направляющаяся, чтобы занять место гувернантки, на которую будет возложено попечение о двух детях - мальчике и девочке, в дом лорда Фальконмера, чей хищный взгляд показался мне во время нашего собеседования в его лондонской резиденции отвратительным и завораживающим, но орлиный профиль этого господина не дает мне спокойно спать и по сей день.

Она надеялась, что голос ее не дрожал.

- Но что же вы делаете здесь, на крыльце этого старого дома в эту ночь всех ночей? Замок Фальконмера расположен по крайней мере в двадцати лье отсюда, по ту сторону болот.

- Кучер - весьма невоспитанный малый, к тому же немой или притворяющийся таковым, ибо, не произнося никаких слов, он выражал свои мысли исключительно хрюканьем и кулдыканьем, - остановил свою колымагу в миле отсюда и жестами показал мне, что не поедет дальше и мне следует сойти. Когда я отказалась, он бесцеремонно сбросил меня на сырую землю п, немилосердно отхлестав лошадей, направился в ту сторону, откуда прибыл, забрав с собой все мои вещи, включая дорожный сундук. Я позвала его, но он не пожелал возвращаться. Мне показалось, что в лесной чащобе за моей спиной сама тьма пришла в движение. Я увидела свет в вашем окне, и я… я…

Больше она не могла сдерживаться, от храбрости не осталось и следа, ибо ее смыли слезы.

- А не был ли ваш отец, - поинтересовался голос по ту сторону двери, - достопочтенным Губертом Ирншоу?

Амелия утерла слезы.

- Да, да, так оно и есть.

- А вы - вы представились как сирота.

Она подумала о своем отце, о его твидовом жакете, о том, как его подхватил водоворот и безжалостно ударил о камни, навсегда разлучив их друг с другом.

- Он умер, пытаясь спасти мою мать. Оба утонули. Раздался скрежет ключа, вставленного в замочную скважину, затем загромыхали железные засовы.

- Добро пожаловать, мисс Амелия Ирншоу. Добро пожаловать в ваше наследное имение - безымянный дом. Так добро же пожаловать в эту ночь всех ночей!

Дверь отворилась. Человек держал в руках сальную свечу, дрожащее пламя освещало его лицо снизу вверх, отчего впечатление было просто жутким и сверхъестественным. Он легко мог сойти за Джека О'Лэнтерна

[1] или еще какого-нибудь убийцу с топором, что орудовали в прошлом. Человек предложил войти.

- Почему вы все время говорите об этом?

- О чем именно?

- Эта ночь всех ночей. Вы произнесли эти слова уже трижды.

На мгновение он задержал на пей свой взгляд, а затем снова поманил, сделав знак бледным, как кость, пальцем. Стоило ей войти, он поднес свечу прямо к ее лицу и принялся смотреть на нее глазами, которые если и не говорили о сумасшествии, то в свидетели нормальности своего хозяина не годились вовсе. Казалось, он разглядывает ее, хрюкая и кивая время от времени.

- Сюда.

Больше он не произнес ни слова.

Она отправилась вслед за ним по длинному коридору. Пламя свечи отбрасывало на них обоих причудливые тени, в этом свете все плясало и прыгало: и напольные часы, и кресла на тонких ножках, и резной стол. Старик нащупал связку ключей и отпер дверь в стене под лестницей. Из темноты повеяло плесенью, грязью и запустением.

- Куда мы направляемся?

Он кивнул, словно не понял вопроса, а затем сказал:

- Кое-кто и есть тот, кто он есть. А кое-кто вовсе не тот, кем кажется. Хорошенько запомни мои слова, дочь Губерта Ирншоу. Ты меня понимаешь?

Амелия покачала головой. Старик, не оглядываясь, стал спускаться по лестнице. Она последовала за ним.

В другом, несравненно более далеком месте юноша швырнул перо на манускрипт, отчего бумага и стол покрылись чернильными пятнами.

- Ничего хорошего, - произнес он уныло и ткнул в чернильное пятно своим тонким указательным пальцем, размазал по столу и вдруг ненароком потер переносицу, замарав лицо остатками чернил.

- Ничего, сэр? - Дворецкий вошел совсем бесшумно.

- Опять началось, Тумбс, юмор находит себе выход. Пародия так и шепчет из каждого угла. Как будто я пытаюсь глумиться над литературой и высмеиваю не только себя, но и сам смысл писательства.

Дворецкий уставился на хозяина, не моргнув и глазом:

- Мне кажется, юмор в большом почете в определенных кругах, сэр.

Юноша обхватил голову руками, в задумчивости принялся потирать себе лоб и вздохнул:

- Не в том дело, Тумбс. Я пытаюсь отобразить срез жизни, представить мир таким, какой он есть, во всех подробностях, показать человеческие слабости. А вместо этого я пишу, потакая своему желанию школярски высмеивать недостатки своих собратьев. У меня ведь не так много шуток. - Он размазал чернила по всему лицу. - Совсем немного.

Из запретной комнаты на самом верху раздался зловещий завывающий крик, который разнесся эхом по всему дому. Молодой человек вздохнул:

- Ты бы покормил тетушку Агату, Тумбс.

- Так и сделаю, сэр.

Юноша взял перо и почесал его острым концом у себя за ухом.

Перед ним в полумраке висел портрет его прапрадедушки. Нарисованные глаза были вырезаны с особой аккуратностью еще в стародавние времена. И вот сейчас из глазниц картины прямо на писателя смотрели настоящие зрачки. В этих зрачках полыхала золотая искра. Если бы юноша обернулся и заметил происходящее, наверное, ему бы показалось, будто огромная кошка или хищная птица уставилась на него прямо из картины. Главное, такие глаза не могли принадлежать человеку. Юноша и не попытался сделать над собой усилие. Напротив, он, как и следовало ожидать, достал чистый лист бумаги, окунул перо в стеклянную чернильницу и принялся писать.