Недолгое правление Пипина IV - Страница 22

Правые и левые центристы действовали сообща, рука об руку.

Коммунисты и социалисты завели новую привычку: при встрече приподнимать шляпу.

Мсье Деклош, консультант по культуре и фактический лидер коммунистической партии Франции, выразил словами то, что думали все партии. На секретном фракционном совещании он наметил целый ряд ловушек и капканов, расставленных столь искусно, что любой шаг короля должен был неминуемо повлечь за собой катастрофу.

Франция находилась на вершине процветания. Туристы спали на клумбах возле лучших отелей.

Но если так, то чем объяснить появление на горизонте маленького облачка в середине сентября, которое потемнело и разрослось в первые недели октября и к ноябрю закрыло небо, как грозовая туча?

Принято объяснять исторические события уже после их свершения, с точки зрения того или иного специалиста, занимающегося историей. Так, экономист обращается к экономике, политик к политике, а биолог прибегает к помощи цветочной пыльцы или паразитов. Очень редко, а то и никогда, историки ищут причины событий просто в самочувствии народа. Разве не факт, что в Соединенных Штатах периоды наибольшего спокойствия и процветания совпадают с периодами наибольшей тревоги и беспокойства? И разве не факт, что именно в эти недели, когда Франция наслаждалась благами, среди всех классов повеяло беспокойством, нервозностью, страхом?

Если вам это покажется необъяснимым, то вспомните, как в дивный солнечный день человек говорит соседу: «Наверно, завтра польет дождь». Или как холодной промозглой зимой всеобщая молва сулит жаркое засушливое лето. Кто не слыхал, как фермер, взирая на свой обильный урожай, предрекает: «Покупателей не будет»?

Не думаю, чтобы историку требовалось особенно копаться в этом явлении. Таково уж людское свойство — не доверять удаче. В дурные времена мы с головой уходим в старания защитить себя. Мы к этому готовы. Но перед удачей род людской беспомощен. Сперва она нас озадачивает, потом пугает, затем сердит, а под конец губит. Наше главное убеждение выразил один великий, но малоинтеллектуальный игрок в бейсбол: «Уж так выходит в жизни — семь за и пять против».

Крестьянин, подсчитывающий доходы, успевал при этом подумать, сколько же он потерял на продаже оптовику. Розничный торговец потихоньку проклинал оптовика, едва тот поворачивался спиной.

И эта атмосфера подозрительности не оставалась на индивидуальном уровне. Например, комитет внешней политики в сенате Соединенных Штатов, услыхав про закупку русскими четырех цистерн французских духов, потребовал у разведывательного управления раздобыть пробы и передать их в руки квалифицированных ученых с целью выявить, какие вредные наступательные свойства — взрывчатые, ядовитые или гипнотические — таятся в «Quatre-Vingt Fleurs» [16] или в новейшем одеколоне «L’Eau d’Eau» [17].

Со своей стороны, русские агенты тайно обследовали партию пластмассовых вертолетов, предназначенных для парижских магазинов игрушек.

Отряд французских бойскаутов, упражнявшихся с дубинками, был сфотографирован подводными флотами четырех держав, и снимки отосланы в соответствующие страны для анализа.

Самыми затравленными почувствовали себя спелеологи, когда поняли, что и в самых укромнейших пещерах им не скрыться от наблюдающих глаз.

Подозрительное отношение к Франции нарастало во всем мире. А в самой Франции наблюдались порывы нервозности. Добавление Люксембургом к своей постоянной армии восьми солдат послужило причиной поспешного совещания на Ке д’Орсе.

В провинции люди нервно поглядывали в сторону Парижа. В Париже прошел слух, что в провинции растет беспокойство.

Участились вооруженные грабежи. Стремительно пошла вверх детская преступность.

Когда 17 сентября полиция обнаружила в подвале на острове Сен-Луи тайный коммунистический склад оружия, по Франции прокатилась волна паники. Полиция почему-то не сочла нужным всенародно объяснить, что оружие там спрятала Коммуна в 1871 году и что капсульные ружья и архаичные штыки не только устарели, но и безнадежно заржавели.

А что делал король, пока разрасталось и сгущалось зловещее облако?

Существует общее мнение, что вскоре после коронации король заметно переменился. Впрочем, этого следовало ожидать или, во всяком случае, это можно было предугадать.

Проведем параллель. Представим себе породу охотничьих собак, предположим, пойнтеров. На протяжении тысячи генераций производился отбор, их обучали, натаскивали, вырабатывая охотничьи качества. Затем, представьте себе морганатический брак и последующее смешение крови до тех пор, пока, наконец, не получился продукт этого смешения, выставленный в витрине лавки домашних животных. Его держат в городской квартире, выводят на поводке дважды в день на прогулку, и он семенит, опустив нос, принюхиваясь к автомобильной шине, к мусорному баку, к пожарному гидранту. Его нос привык к запаху духов, бензина, нафталина. Когти ему подстригают, шерсть пропахла хвойным мылом, пищу его составляют собачьи консервы.

Становясь взрослым, такой пес приучается приносить от входной двери утреннюю газету, сидеть, лежать, давать лапу, просить, приносить хозяину шлепанцы. Пес делается дисциплинированным, держится подальше от подноса с закусками, сдерживает позывы мочевого пузыря. Из птиц ему знакомы лишь жирные, переваливающиеся с боку на бок голуби да необузданные уличные воробьи. Единственный дозволенный ему вид любви — ухмылка встречной болонки.

Предположим теперь, что в расцвете жизни этого пса, отпрыска благородных кровей, берут на пикник за город, в приятное местечко на берегу ручья. И в борьбе с песком, муравьями, ветром, взметывающим скатерть, о собаке на время забывают.

А нос его между тем чует влажную близость проточной воды, он идет к берегу ручья, жадно лакает чистую, без бактерицидных препаратов влагу. Его переполняет какое-то атавистическое чувство. Он осторожно ступает по тропинке, принюхивается к листьям, темным стволам, к траве. Он замирает около следа, оставленного кроликом. Свежий ветерок ерошит ему шерсть.

Им внезапно овладевает возбуждение, экстаз, сродни воспоминанию, заполняющий все внутри. Нос улавливает запах — незнакомый, но хранимый памятью. Пес вздрагивает, скулит, затем неуверенно начинает двигаться туда, куда его влечет колдовская сила.

Его охватывает нечто гипнотическое. Плечи слегка пригибаются вперед. Тонкий хвост выпрямляется. Одна лапа медленно подтягивается к другой. Шея вытягивается вперед, пока нос, голова, хребет и хвост не выстраиваются в одну линию. Правая передняя лапа приподнимается. Пес застывает на месте. Он не дышит. Тело его словно игла компаса или ружье, нацеленное на выводок куропаток, спрятавшихся в подлеске.

В феврале 19… в небольшом доме на улице Мариньи жил тихий любознательный господин, жил с дочерью и приятной женой, имел террасу, телескоп, галоши, зонтик и неизменный портфель. У него был свой зубной врач, страховка, небольшой капитал в Лионском кредитном банке. Виноградники в Оксерре…

И вдруг, без всякого предупреждения, этого маленького человека сделали королем. Кто из нас, в ком не течет королевская кровь, может знать, что произошло, когда в Реймсе на его голову надели корону? И остался ли Париж для короля таким же, каким он был для любителя-астронома? И как звучало теперь слово «Франция» в ушах короля? И слово «народ»?

Странно, если бы древний механизм не сработал. Выть может, сам король и не ведал, что с ним творится. Быть может, он, как пойнтер, просто реагировал на забытые раздражители. Неоспоримо одно — королевская власть создала короля.

И как только он сделался королем, он стал одинок — отделен от всех и одинок, — такова участь королей. Словом, короля сотворила монархия.

Дядя Шарль побывал в Версале всего один раз за свою жизнь — в раннем детстве. В черном халатике с белым воротничком он промаршировал в неровной цепочке таких же школьников по коридорам и спальням, бальным залам и погребам этого национального памятника, как велел министр народного образования.