Недолгое правление Пипина IV - Страница 21
— Не понимаю.
— Послушайте, король, я берусь продавать титулы в Техасе и Беверли Хиллз за любую сумму. Я знаю людей, которые толстенную пачку до последнего доллара отдадут за аристократический титул.
— Это неправильно.
— Что значит — неправильно? А как ваши ребята их получили? В Англии до сих пор так происходит. Не обязательно иметь винокуренный завод, чтобы заседать в палате лордов, но если он у тебя есть — тем лучше.
— Но в их случае речь идет о традиции, друг мой.
— Герцогство Даллас… — продолжал Тод. — Да десяток миллиардеров ухватятся за него обеими руками. Я мог бы пустить его на закрытый аукцион. Одна опасность — вдруг граф Форт Уорт объявит войну герцогу Далласскому. Ух, разве не красота? Так и вижу, как наши дамы задирают друг перед другом нос. Сейчас-то им удается козырять только нефтяными скважинами и кондиционированным воздухом.
— Вы все шутите, мой друг.
— Нисколько! Выпейте, король, и я закажу еще по одной. Эти штуки не такие коварные, как мартини.
— А не надо сперва позавтракать?
— Завтрак тут, в них самих — здоровый полезный томатный сок. А в вустерском соусе есть печенка.
— Ну, в таком случае… — уступил король.
— Так как? Можно пустить слушок тихо, как выпускают акции, без лишнего шума.
— Мне помнится, — сказал король, — у вас есть законы, запрещающие вашим гражданам присваивать себе титулы.
Забудьте. Если уж наши нефтяные магнаты и скотопромышленники ухитряются обойти налоговые законы и законы о коммунальных платежах, то с каким-то захудалым законишком против титулов они как-нибудь справятся. Мы могли бы гарантировать рыцарское звание каждому конгрессмену, который будет голосовать «за». Но высокие титулы — вот где золотая жила.
— Мне приходилось встречать техасцев, — сказал король. — Они очень демократичны на вид, говорят о себе не иначе как «я простой деревенский парень».
— Да, король, и обычно эти простые деревенские парни имеют полмиллиона акров земли, три аэроплана, яхту и дом в Каннах. Но зачем нам ограничивать себя Техасом? Чем хуже Лос-Анджелес? А поработав там, можно перейти к Бразилии, Аргентине — поле действий, в сущности, неограниченно.
— Что-то все это отдает моим дядюшкой, — заметил король.
— Не скрою, я с ним это обсуждал. Это пахнет деньгами, король, и большими. Я все берусь устроить.
Король молчал так долго, что Тод вгляделся в него с тревогой.
— Вам опять плохо, сэр?
Пипин смотрел прямо перед собой, и хотя глаза его слегка косили, подбородок был решительно выставлен вперед и осанка была царственной.
— Вы забываете, друг мой, что призвание короля заботиться о благосостоянии своего народа — всего народа.
— Я знаю, — согласился Тод, — Но отец правильно рассуждает: вы должны располагать капиталом и организацией. Люди, которые вас посадили на трон, делали это не за здорово живешь. Рано или поздно вам придется с ними сразиться или с ними объединиться.
— А как же простая честность, простая логика? Разве их недостаточно?
— Они никогда не срабатывали, — возразил Тод. — Мне неприятно напоминать Вам о вашей собственной истории. Но Людовик XIV был мот. Он разорил страну. Все время воевал. Опустошил сокровищницу и уничтожил целое поколение молодежи, но он был король-Солнце и его обожали, хотя Франция сидела на мели. Потом появился Людовик XVI. Вот он был простой и честный. Ввел контроль за рентабельностью народного хозяйства, собирал ассамблеи, старался слушать и вникать. Вообще старался вовсю, а его… — Тод провел ладонью по горлу.
Голова Пипина свесилась на грудь, и он печально проговорил:
— Зачем им понадобилось делать меня королем?
— Извините, — сказал Тод, — кажется, я вас не очень-то утешил. Но уж если человек заполучил трон, очень скоро ему захочется его использовать.
— Я хочу только покоя. И телескоп.
— Погодите, еще захочется, — повторил Тод, — Со всеми так бывает. Послушайте, я вас плохо принимаю. Давайте-ка побродим по городу, посмотрим, как живет другая половина человечества.
— Мне надо возвращаться.
— Но вам, может, больше не удастся вырваться. И, кроме того, вы просто обязаны общаться с вашим народом.
— Ну, если вы так ставите вопрос…
— Я вам одолжу кое-какую одежонку, — подбодрил его Тод. — Никто вас не узнает.
— Хотите взять с собой Клотильду?
— Нет, сегодня мы с вами обойдемся без женщин.
В половине четвертого утра лейтенант лейб-гвардии Эмиль Самофракийский, стоявший на часах у ворот Версальского дворца, насторожился: он услышал за воротами какой-то шум. В сумраке он различил двух мужчин, которые, трогательно поддерживая друг друга, направлялись прямо к воротам. При этом они распевали:
Лейтенант преградил им путь и кликнул стражу. Но эти двое, выставив вперед зонтики, кинулись на него с криками «к Бастилии!».
Рапорт лейтенанта гласил: «Один из них утверждал, что он наследный принц Петалумы, а другой продолжал бормотать „бя-бя-бя!“; оба препровождены к коменданту дворца на допрос».
Явившись на дежурство на следующий вечер, лейтенант обнаружил, что из журнала исчез рапорт, а вместо него стоит: «Три часа ночи тридцать минут. В королевстве всё спокойно». Под этим красовалась подпись коменданта.
В ушах у лейтенанта долго еще звучало «бя-бя-бя!».
Тем временем Франция наслаждалась таким покоем, процветанием и благосостоянием, что газеты стали именовать этот период Платиновым веком. В нью-йоркском «Дейли ньюс» Пипина называли «атомный король». «Ридерс дайджест» перепечатал три статьи (которые сам же заказал) — одну из «Сатердей ивнинг пост» под названием «Пересмотр королевской власти», вторую из журнала «Лейдиз хэум» — «Славное настоящее» и третью из ежемесячника «Америкэн лиджен» — «Король против коммунизма».
Ситроен объявил о создании новой серии.
Кристиан Диор ввел модель с сильно завышенной талией и самым тугим лифом со времен Монтескье.
Итальянские модельеры из зависти объявили, будто у этой модели грудь выглядит как зоб. Джина Лоллобриджида, неизменно сохраняющая верность Италии, заявила в аэропорту Айдлвилд, следуя в Голливуд, что отказывается быть заслоненной собственным бюстом. Но критика эта была замешана на зависти к Платиновому веку во Франции.
Англия дымила и выжидала.
Советское закупочное агентство заказало четыре цистерны французских духов.
Америку лихорадило от возбуждения. Бонвит Теллер назвал целый этаж L’Etage Royal.[15]
На Францию опустилась благосклонная осень. Она двинулась вверх по Сене, затем вверх по Луаре, охватила Дардонь, взобралась на Юру и заплескалась о склоны Альп. Удалось собрать огромный урожай пшеницы, виноград висел теплый, крупный, умиротворенный. Даже трюфели и те проявили щедрость — черные, жирные, они буквально рвались из почвы, насыщенной известью. На севере коровы бродили по пастбищам, тучные от жирного молока, а урожая яблок наконец-то должно было хватить на сидр, который так любят англичане.
Еще никогда за всю историю туристы не были так щедры и скромны, а их французские хозяева самодовольно неприветливы.
Международные связи достигли высот братства. Наиболее консервативные крестьяне приобрели новые плисовые штаны. Красные реки бордо хлынули из-под виноградных прессов. Овцы давали молоко, буквально созданное для сыра.
Вакации кончились, партии и фракции собрались в Париже для того, чтобы окончательно выработать кодекс Пипина, после чего в ноябре принять его.
Христианские атеисты внесли пункт, облагающий церковные богослужения налогом на развлечения. Христианские христиане подготовили закон об обязательном посещении мессы.