Нечисти - Страница 20
– А-бизательна! Хорош медок! Я тебе больше скажу: со времен Петра Ивановча Прокоповича, императора пчелиного, земля ему пухом, с липовых урожаев от его Сиама – ох и сильная была семья – не пробовал я такого меду. Может, подогреть?
– Да только что кипел. И заварка горяча. Пей, Петр Силыч, пей на доброе здоровье.
Наконец, после десятой, наверное, кружки, поллитра вместимостью, Петр Силыч обтер платком свекольно-красное лицо, протяжно, на всю избу рыгнул, ухватил большими пальцами подтяжки, оттянул повыше и, довольный, щелкнул ими по гладкому пузу.
– Вот это я понимаю, чай! А то в городе видишь – «Чайная» – написано. Зайдешь, а там не чай, а моча сиротки Хаси. Да-а! Как моча – желтенький такой, из пакетика.
– Тьфу на тебя, Силыч, за столом-то бы постеснялся!
– А они – стесняются? И дорого-то как! Ну чем такой чай – так водки-то и выпьешь... Да с расстройства еще и еще... А шел, слышь, Федоровна, чайку попить. Вот так оно и бывает с нашим братом.
– Так ведь город здесь ни при чем, это такой норов у вашего брата, пьяницы. И в деревне зальет шары эдакий брат и колобродит... До Октяпьской революции надо было в чайные-то ходить, за чаем-то.
– Ай, там все едино: что тогда, что сейчас... Кстати, как у них в городе, у Лены с Лешкой, что пишут?
– Лешка – шалопай, редко когда открытку пришлет, а Лена раз в месяц – обязательно, как часы. Ну что – денег им хватает, Лешка в последний класс пошел, уже кол успел схватить по литературе...
– А кол за что? Он ведь хуже двойки, кол-то?
– Лена пишет, за хулиганство: сочинение в рифму все исписал. Денег им хватает, я уже сказала... Дорого все стало, как Кириенка издал указ, так все и подорожало. Что там, то и у нас. А так – живут нормально, все тихо у них. Дак ведь Чет, небось, докладывает тебе?
– Докладывает... Жди больше. На городских нынче где сядешь, там и слезешь... Знаю только, что да, вроде тихо всюду... – Петр Силыч заворочался.
– Ладно, до вечера еще далеко, пойти снасти перебрать... Да надо еще винца взять сладенького да конфекток...
– Ох, Силыч, старый ты кобель, прости за выражение, опять, значит, к Аньке Елымовой на ночь глядя красться будешь? Ну не позорил бы молодуху, ведь вся деревня смеется над ней, а больше над тобой.
– А что смеются? А кто вдовицу утешит? Пушкин, который тоже все в рифму? Ох, попадутся мне те смехуны под пьяный коготь... Я... О ох... Ы-ы!..
– Ты чего, подавился никак, Пе...
Петр Силыч махнул рукой досадливо, вскочил вдруг, как ошпаренный, ухватил обеими руками огромное брюхо, понес его из-за стола на открытое пространство, с размаху шлепнулся широким задом на половицы, подогнул под себя ноги хитрым кренделем и раскинул руки – в стороны и вниз. Ирина Федоровна замерла, где стояла: колдун «чует», внимает магическим потокам, иной раз чуть слышным, но видать очень важным – ничем и никак мешать нельзя. Кот Васька забился под кровать – и ни мявка, пока дядя Петя в доме. Самовар выключен, радио тоже – ничто не должно сбивать мысль колдуна... Ведьма очень аккуратно набросила на дом оборонное заклинание, в таком состоянии Петр Силыч почти беззащитен, а мало ли что... На время его «постига» быть ей сторожем, ведьма стоит у стенки, глаза прикрыты, чтобы лучше ощущать...
– Ох, старость не в радость... Очнись, Федоровна... Все уже...
– Что это ты сияешь белым сахаром? Или узнал что хорошее? Давай, подняться помогу...
– Не треба, сам встану. Ставь-ка сызнова самовар... Отменяется на сегодня Анка и сети – устал больно, хоть выжми... Сколько – час уже прошел с четвертью, ого! То-то, думаю, тяжко как...
– Петр, а Петр?.. Да не тяни ты, идол, чего узнал-то? Сейчас закипит, я свежего заварю...
– Нащупал я гаденыша. Стереглись, стереглись, ан... Он, точно он...
– Этот? Да ты что? Он ведь нашему Лешке ровесник, рано бы ему...
– Вот не знаю, может быть досрочно учили какому лиходейству... А только и его, и тех, кто рядом был, я желе-езно учуял... Мы-то думали, что его в Москве сберегают или еще где...
– Ну... И что?.. А он?..
– А он – недалече. Разумею – в Питере!
– Вот так номер – лег и помер! А как же?..
– А так же! Как раз здесь, возле нашего, его найти труднее всего. Они грамотно сообразили... Да вишь, сротозейничали...
– Петр Силыч, Лешка-то... Раз они в Питере хозяйничают, так не ровен час – Лешку с Леной разыщут. Из Лены – какой боец?.. Опасно... Петр...
– Это – вряд ли, успокойся. Там никто не хозяйничает, ни они, ни наши. Как раз – если внимание проявить, суетиться вокруг – легче отыщут. Чет со своими не должны бы ушами хлопать, а и близко крутиться – нельзя.
– Как же не должны, когда этого прохлопали?
– Сказано тебе – место темное, невидное! Да погоди ты!.. Подумать надо.
– Думай. Я ли мешаю? А только думка твоя – из-за горы видать. Ты, никак, судьбу обогнуть задумал? Скажи, Петр Силыч, угадала я? А?
– Да-к... Ну ты ведьма изрядная... Да. – Дядя Петя попытался рассмеяться, но у него не вышло ничего, только прыгнул вверх-вниз кадык по жирной шее да колыхнулся живот впустую...
– Не знаю, кто так сказал, а меня задело, запомнилось: «Все живое хочет жить». И я хочу. Вот, казалось бы, все изведал, опробовал, все испытал... И смерти, слышь, Федоровна, смерти не боюсь... а боюсь жизнь утратить. Так привольно сердцу: дышать, любить... Чаи вот с тобою распивать...
«Судьбу обогнуть»... Сие невозможно, так уж определено, что никому невозможно. А все же я попробую. Всего делов – разыскать выродка, пока не вырос, и уничтожить. Его жизнь – наша смерть. И наоборот. И тогда и нам, и людишкам легче заживется... И Лешку убережем...
– Так ведь и Лешка, когда в силу войдет, постоит за себя. Или нет?
– Откуда я знаю? Должен бы... Ладно, сегодня уж давай не будем никого искать... И не завтра жизнь наша кончается. Поглядим еще на белый свет. Давай, наливай по последней, да пойду домой, да выцежу смородиновой стакан да спать лягу. На сутки, не меньше. А все же час с четвертью! Есть еще силенки! Ну-ка из молодых кто попробуй!
– Да могуч, могуч ты у нас! Весь плетень давеча разломал, дискотеку в клубе разогнал, дорога, небось, в глазах двоилась!..
– Был грех, что теперь тыкать... А вот Мурман у меня – что отчебучил, если уж о Лешке вспоминать...
– Ну-ну-ну, да успеешь встать... И что?.. – Ирина Федоровна часами готова была разговаривать о неродном ей внуке-прануке, любимом Лешеньке. – Ты сиди, смородиновой и я тебе поднесу, не хуже вашей... Теперь такой запас – в год не истребишь.
Она махнула рукой, и на скатерти явился запотелый графинчик, два граненых стакашка-сотки, блюдечко с солеными рыжиками, две вилки.
– Давно бы так! Посуда мелковата...
– В самый раз посуда. Ну так что Мурман?
– Разыскал он где-то в сарае старый Лешкин кед либо красовок, как он у них называется? Вот, значит, притаранил его в дом, на подстилку к себе положил, туда же яблоко упер, перед кедом поставил, вроде угощает, а сам рядом с подстилкой лежит, охраняет. Я увидел, подхожу: что, мол, дурью маешься, а сам руку к этой Лешкиной детской обувке протягиваю... Как зарычит Мурман, как оскалится! – Старики дружно залились радостным смехом.
– Ну а ты что?
– Ну, вздрогнули!
– На доброе здоровье... рыжичков...
– А что я? Попинал его... фу-ух, хороша-а... но слабенько, сугубо для воспитания, чтобы чувствовал хозяина... скоро, говорю, на каникулы приедет, будете на санках кататься. Так веришь, нет: побежал в сени, шлею приносит, какой его за Лешкины санки цепляли... И поскуливает. Небось думает, что если его запречь, то сразу и Лешка объявится. На ноябрьские приедут, ничего не писали?
– Ничего. Я звала, может и приедут...
Лешка сошел на полустанке Мосино, в пяти километрах от деревни Черная, походил минут двадцать в ожидании попутки, маршрутного автобуса, частника, черта в табакерке... и не дождавшись двинулся пешком. Десять вечера, но еще светло, хотя в Псковской губернии белых ночей не бывает... С каждым шагом настроение у Лешки падало: все эти похороны, поминки, свечи, причитания... Вот бы баба Ира подольше пожила, бодрейшая ведь старуха!.. Дядя Петя, который теперь оказался – папа, тоже был куда как бодр, особенно под банкой, но его не так и жалко... А вот прабабка... Держись, родненькая, живи...