Нечистая сила и народные праздники - Страница 35

Те же предания о загробном царстве душ и их светлой царице встречаем и у племен славянских. В слове Кирилла Туровского сказано, что Христос, освободя души усопших из ада, водворил их в странах эдемских: «Всех же язык душа(и) в своем свете на водах покойных усели», что соответствует блаженному царству Гольды, лежащему за облачным колодцем. Чехи рассказывают о колодце, где непременно каждый год топится хотя одна девица, которую призывает к себе «била пани»; эта белая пани показывается взрослым женщинам перед их кончиною. Сверх того, души утопленников (по мнению чехов) поступают к водяному, который держит их под водою в опрокинутых горшках (= дождевых урнах); когда душа ускользнет из заключения – она, как существо воздушное, выходит из воды в виде пузыря. И по немецкому поверью, души заключены в горшках в жилище wassermann’a. В Гамбурге, сидя под мостом, водяной таскает мотыкою детей в воду и сажает их под старые горшки. Только по субботам, от двенадцати до часу, могут выходить эти малютки и играть на берегу, но водяной зорко сторожит их и снова гонит в темницу. Сказания о заклятых или осужденных духах (эльфах, кобольдах), заточенных в сосудах, откуда раздаются их жалобные голоса, известны почти у всех индоевропейских народов. Ибн-Фоцлан упоминает о колодезном срубе, заглядывая в который девица, решившаяся разделить с умершим князем его погребальное ложе, видела, по ее словам, прекрасный зеленый рай, а в раю своих покойных предков; в их среде видела она и недавно скончавшегося князя, который призывал ее к себе. По чешским преданиям, nav = страна усопших есть zelena louka; этот «зеленый луг» в моравских песнях представляется как обиталище добродетельных душ. Враги народа были в то же время и врагами его национальных богов; поэтому они, а равно и все злые люди, нарушившие святость семейных уз, не принимались в райские луга, а шли в черную ночь, т. е. в адские вертепы черных туч, облегающих светлое небо. По свидетельству народных легенд, места будущей жизни, приуготованные для добродетельных и грешных, находятся у колодцев. Для посмертного пребывания первых предназначены студенцы с чистой ключевой водою, при которых растут благоухающие цветы, зреют на деревьях вкусные плоды и поют райские птицы; а грешники будут ввержены в колодцы, наполненные змеями, жабами, лягушками и другими гадами. Итак, один и тот же поэтический образ, только с различною обстановкою, прилагается и к раю = вирию, и к аду = пеклу[187]. Праведных ожидает у райских источников такое полное блаженство, что время для них как бы перестанет существовать: год будет пролетать как единый неуловимый миг, а триста лет покажутся за три счастливые минуты. Такую нечувствительность к полету времени, по указанию валахской сказки, испытывает девочка, водворенная в раю у Пресвятой Богородицы[188]. На одну из лубочных картин занесено предание о старце, который молил Бога, чтобы даровал ему изведать сладость будущего блаженства; Бог исполнил его желание: раз старец заслушался пения райской птички, слушал-слушал, и триста лет пронеслись для него как три часа[189]. Наоборот, муки адские так ужасны, что грешнику, который им подвергается, один день казни кажется целым тысячелетием. Предания о древней богине, царице малюток-душ, в Средние века были перенесены на Пречистую Деву, а души блаженных (светлые эльфы) стали представляться ангельчиками. Божия Матерь собирает к себе души нерожденных, которые в виде детей восседают на ее коленах, и души усопших, которые следуют за нею в царство небесное, в вечнозеленые сады рая. В Кельне рассказывают, что новорожденных младенцев приносят из колодца, находящегося у церкви Святой Куниберты; там, до своего рождения, сидят они вокруг Богоматери, которая кормит их кашею и забавляет играми; в этом колодце светло как в ясный день. Чехи убеждены, что когда умрет некрещеное дитя – его принимает Пречистая Дева и уносит в свою небесную обитель, что на том свете, в райских садах, она раздает усопшим детям яблоки, вишни и землянику. Если оставшаяся в живых мать вкушает эти плоды до Иванова (или Успеньева) дня, то Богородица обделяет ее умерших детей. То же поверье известно и немцам: на Иванов день Богородица ведет усопших деточек в рай угощать земляникою, а тем, чья мать уже вкусила ягод, приказывает: «Воротитесь назад! Ваша доля уже съедена вашей лакомой матерью». По русскому поверью, младенцы, как совершенно безгрешные, идут по смерти в рай, и в простом народе существует убеждение, что души их гуляют по небесным вертоградам и питаются гроздиями спелого винограда и золотыми яблоками; не следует, говорят, хоронить умерших детей неподпоясанными, чтобы они могли собирать за пазуху райские плоды. Мать, у которой умер ребенок, не должна есть яблок до Второго Спаса; не то Богородица не даст ее ребенку золотого яблочка, какими дарит она на Спасов день всех водворенных в раю малюток. В дополнение к вышеприведенной сказке о двух сестрах, доброй и злой, и их пребывании в царстве Гольды должно указать на следующую, в высшей степени любопытную вариацию того же мифа. Была мать, говорит словацкая сказка; у ней было две дочери: одна – родная, а другая – падчерица. Собственную дочь она очень любила, а падчерицу просто не могла видеть, потому что последняя, Марушка, была гораздо красивее, чем ее Голена. Добрая Марушка не знала о своей красоте и не могла объяснить себе, почему мачеха так злилась, как скоро она попадалась ей на глаза. Она должна была отправлять все работы: убирать комнаты, варить, шить, прясть, ткать, приносить траву и заботиться о корове; а Голена только наряжалась и оставалась постоянно в праздности. Марушка трудилась охотно и терпеливо, словно овечка, переносила ругательства и проклятия мачехи и сестры. Но это не помогало; день ото дня они становились злее, потому что чем далее, тем Марушка делалась прекраснее, а Голена дурнее. Вздумалось матери: «Зачем я должна терпеть в моем доме красивую падчерицу, если моя родная дочь далеко не красавица? Придут парни свататься, Марушка станет им нравиться, и они не захотят Голены». С той минуты мачеха с дочкою искали случая, как бы извести бедную Марушку; мучили ее голодом, били ее, но она все терпела и день ото дня становилась прекраснее. Однажды – это было в средине зимы – захотелось Голене иметь фиалки: «Ступай, Марушка, принеси мне из лесу пучок фиалок! Я хочу заткнуть цветы за пояс и обонять их запах». – «Ах, Боже! Что тебе вздумалось, милая сестрица? Я никогда не слыхала, чтобы фиалки росли между снегами», – отвечала бедная девушка. «Ты смеешь спорить, негодная тварь, жаба, когда я приказываю! Если ты не пойдешь в лес и не принесешь фиалок, то я убью тебя до смерти!» – угрожала Голена. Мачеха схватила Марушку, вытолкнула ее вон и заперла за нею двери. Горько плача, пошла девица в лес. Снег лежал глубокий, нигде не видать было следов ноги. Долго блуждала бедная; она чувствовала и холод, и голод и молила Бога, чтобы он взял ее лучше со света. Заметив вдали огонь, она пошла на его блеск и поднялась на вершину горы. На горе пылал большой костер, а кругом огня на двенадцати камнях сидели двенадцать мужей: трое – старые, с седыми бородами, трое – немного помоложе, еще трое – возмужалых лет и, наконец, трое – самые юные и красивые. Они молчали и тихо смотрели на огонь. Это были двенадцать Месяцев. Ледяной Месяц (Ледень = генварь) сидел всех выше на первом месте; волосы и борода его были белы как снег; в руках держал он жезл – символ власти. Несколько времени Марушка стояла в изумлении, но потом собралась с духом, приблизилась и стала просить: «Добрые люди! Позвольте мне обогреться у огня; я вся дрожу от холоду!» Ледяной Месяц кивнул головою и спросил: «Как ты, девица, сюда зашла? И чего ищешь?» – «Я ищу фиалок», – отвечала Марушка. «Теперь не время искать фиалок! Везде снег лежит», – сказал Ледяной Месяц. «Я сама это хорошо знаю, – отвечала печально Марушка, – но моя мачеха и сестра Голена приказали мне принести лесных фиалок; если я не принесу, они убьют меня до смерти. Государи пастухи! Умоляю вас, укажите – не могу ли я где-нибудь отыскать фиалок?» Тогда Ледяной Месяц поднялся с камня, подошел к самому юному Месяцу, отдал ему жезл в руки и сказал: «Братец Март! Сядь на первое место». Месяц Март занял место выше всех и махнул жезлом поверх огня; в тот же миг огонь запылал сильнее, снег начал таять, на ветках стали показываться почки, под деревьями зазеленела трава, цветы пустили свои ростки – и вот наступила весна. Меж кустарников зацвели фиалки – их было так много, так много, словно кто голубой ковер разостлал. «Скорее рви!» – сказал Месяц Март Марушке. Она с радостью набрала большой букет, поблагодарила двенадцать Месяцев и поспешила домой. Как удивились Голена и мачеха, когда увидели, что Марушка несет им букет фиалок; отворили ей двери – она вошла, и запах разлился по всему дому. «Где ты их набрала?» – спросила сердито Голена. «На высокой горе; там их много растет под кустами». Голена взяла цветы, заткнула за пояс, нюхала сама и матери давала нюхать, а сестре ни разу не промолвила: «Понюхай и ты!» После того Голена и мачеха выгнали Марушку за земляникой. Падчерица опять приходит к Месяцам и встречает у них тот же радушный прием. Узнавши, в чем дело, Ледяной Месяц встал с камня, подошел к тому Месяцу, что сидел как раз против него, отдал ему жезл в руки и сказал: «Братец Июнь! Сядь на первое место». Прекрасный Июнь сел выше всех и махнул жезлом поверх огня: в тот же миг пламя поднялось высоко, снег быстро растаял, земля оделась травою, деревья листьями, птицы начали свои песни, разнообразные цветы запестрели в лесу, и вот наступило лето. В траве замелькали беленькие звездочки, как будто их нарочно насеяли; быстро, на глазах, эти белые звездочки переходят в землянику и тотчас же созревают ягоды. Не успела Марушка оглянуться, как их много-много высыпало на зеленом лугу, словно кто обагрил его каплями крови. Марушка набрала земляники и отнесла Голене; та кушала ягоды и матери давала полакомиться, но ни разу не сказала Марушке: «Покушай и ты, сестрица!» В третий раз захотелось Голене красных яблочек, и она послала за ними Марушку. По глубокому снегу пришла бедняжка к Месяцам. Ледяной Месяц передал свою власть брату Сентябрю. Сентябрь сел на первое место, махнул жезлом поверх костра – огонь запылал ярче, снег пропал, и вскоре природа приняла грустный осенний вид; листья падали с деревьев один за другим, и свежий ветер гнал их туда и сюда по сухой пожелтелой траве. Марушка уже не видела разнообразных цветов, зато нашла яблоню с сочными плодами; потрясла ее – упало одно красное яблочко, потрясла еще – упало другое. «Теперь скорее домой!» – сказал Месяц Сентябрь; девушка послушалась и принесла домой два яблока. Удивилась Голена, удивилась и мачеха. «Где ты сорвала яблоки?» – «На высокой горе; там еще много их осталось». – «Зачем же ты не принесла больше? – закричала со злобой Голена. – Верно, сама поела дорогою?» – «Ах, милая сестрица! Я ни одного яблочка не попробовала. Я потрясла дерево раз – упало одно яблочко, потрясла еще – упало другое; а больше трусить мне не позволили, приказали домой идти». – «Чтоб тебя громом убило!» – кляла Марушку Голена и хотела ее бить. Бедняжка заплакала и убежала на кухню. Голена принялась за яблоко, которое показалось ей необыкновенно вкусным; съела и говорит матери: «Дай-ка мою шубу, я сама пойду в лес; а то эта негодная тварь, пожалуй, опять все съест дорогою. Я обтрясу все яблоки – хоть позволят мне, хоть нет!» Накинула шубу, платок на голову и пошла из дому. Снег лежал глубокий, нигде не видно было следов ноги человеческой. Долго она блуждала, наконец пришла к Месяцам; не спрашивая позволения, Голена прямо подошла к костру и стала греть свои руки. «Чего ты ищешь? Зачем сюда пришла?» – строго спросил Ледяной Месяц. «А ты что за спрос, старый дурак! Зачем тебе знать, куда я иду?» – отвечала Голена и повернула в лес. Ледяной Месяц наморщил лоб и поднял жезл над головою: в тот же миг огонь стал гореть слабее, небо помрачилось, снег повалил такими хлопьями, словно кто перину вытрясал; по лесу засвистал резкий, всё оцепеняющий ветер. На один шаг перед собою уже Голена ни зги не видала; она вязла в снегу, проклинала Марушку и чувствовала, что члены ее коченеют. Поджидая ее домой, мать смотрела в окно, выбегала за ворота; но часы проходили один за другим, а Голены не было. «Верно, яблоки ей так понравились, что она отстать от них не может, – подумала мать, – пойду-ка я сама посмотрю». Тотчас надела шубу и пустилась искать дочку. Между тем время шло да шло; Марушка приготовила кушанье, убрала корову, а мачеха и Голена не ворочались. «Где они остаются так долго?» – думала Марушка и уселась за прялку. Уже пряжа готова, на дворе смерклось, а их все нет. «Ах, Боже мой! Что с ними приключилось?» – сказала добрая девушка; посмотрела в окно – небо сияло звездами, земля блистала снегом, но из людей никого не было видно. На другой день ждала их Марушка к завтраку, ждала к обеду, но понапрасну – обе они замерзли в лесу. Так глубоко проникнута жизнию природы чистая, неподдельная народная поэзия! Она слышит, как прозябают травы, как шелестят лепестки распускающихся цветов, и сочувственно отзывается на каждое, по-видимому незаметное и едва уловимое проявление жизненных сил. Другая сказка рассказывает о бедняке, который от зимнего холода вздумал идти на стеклянную гору, где всегда огонь горит, и там согреть свои прозябшие члены. На горе пылал костер (vatra), а вокруг него сидели двенадцать мужей – sluhove krale nad časern (слуги, подвластные царю времени); в течение года они двенадцать раз менялись своими местами по порядку, так что по окончании годичного периода каждый из них занимал свое первоначальное место. Стеклянная гора (Glasberg) есть светлое небо = Асгард, а костер, около которого восседают Месяцы, – метафора солнца, которое светит то ярче (летом), то бледнее (зимою) и вместе с тем то животворнее, то слабее влияет на производительность земли. На это верховное светило указывает и возжжение костров на праздниках солнечных поворотов. Марушка и Голена – две души, добрая и злая, – ищут на небесной горе вечноцветущего плодоносного сада, скрытого за снежными, зимними облаками, первая протесняется сквозь их туманное царство и обретает райские цветы и плоды, а последняя погибает на пути от суровой стужи Niflheimr’a, т. е. делается добычею ада. В Скандинавии и Германии сохраняется верование, что души усопших обитают на горе вместе с громовником Тором, и выражение «In den berg gehen» до сих пор употребляется в смысле «умереть». Что цветущие под снегами фиалки и зреющие в зимнюю пору яблоки и земляника принадлежат небесному царству праведных, замкнутому отовсюду демонами зимы, – осязательное доказательство тому находим в старинной саге у Саксона: один король пожелал узнать, где лежит та благословенная страна, в которой даже зимою растения красуются свежею, неувядаемою зеленью, и обрел ее там, куда по смерти должна будет явиться его собственная душа. По свидетельству Краледворской рукописи: души усопших порхают по деревьям, а по словам русской обрядовой песни, «русалочки-земляночки на дуб лезли, кору грызли», т. е., пролагая себе путь в царство блаженных, они грызут облачные деревья острым зубом молнии. Ясно, что все эти предания говорят, собственно, о цветущем рае = вирии или острове Буяне, откуда при начале весны приносятся на землю разнообразные растительные семена. Выше было указано на связь имени Буяна с местами загробного упокоения умерших; на этот святой остров устремлялись души по исходе их из телесной оболочки, и потому, вместе с творческими силами природы, там восседала и грозная птица Смерть. Вкушая в райских садах золотые = моложавые яблоки и гроздия винограда (= вино-нектар), блаженные обретают неувядаемую молодость и живут, не ведая ни старости, ни болезней; теми же благами наделяет их и живая вода небесных источников (jungbrynnen). Предание о стране вечной юности сохранилось и между славянами. Замечательная малорусская сказка о человеке, искавшем «бессмертной земли», повествует, что он пришел к волку, который «пиляе[190] хвостом дуби». «Куды ты, чоловиче, йдеш?» – питае вовк. «Иду, каже, такой земли шукати, щоб не старитьца и не умираты». – «Оставайсь зо мною!» – «А ты ж покы будеш жить, вовче?» – «Поты буду жить, покы сего дуба хвостом не перепиляю». – «А потым умреш?» – «Умру». Человек отправился дальше: «Иде, колы бачыть – аж стоить хатка, а в тий хатци панночки сидят и перед ными скрыньки повнисеньки голок. – “Живи у нас!” – “А вы ж покы будете жить?” – “Поты будем жить, покы уси голки в виках поломаемо”»[191]. Человек пошел к Месяцу. «А ты долго ли проживешь?» – спрашивает его. «Я, каже, так; як мисяц у неби старый, то и я старый, а як вин молодый, то и я молодый». Остался человек у Месяца, прожил лет сто и больше, «а тым часом Смерть усе шукае чоловика», пришла с запросами сперва к волку, потом к панночкам и добралась наконец до Месяца. «“Чого ты прийшла?” – питаетця Месяц. – “За своею душою”. – “То не твоя душа!” – “Ни, моя!” – “Ни, не твоя! Возьми, – каже Мисяц, – ты сего чоловика за ноги, а я за голову, тай розвихаймо: колы у гору полетыть – мий, а колы вниз, то твий!” Узялы и розвихалы, так вин у гору и полетив, да и став зиркою, що коло мисяця у неби видно». Вариант этой сказки, напечатанный в моем сборнике, сообщает несколько других, не менее важных подробностей: спасаясь от зубастой ведьмы, пожирающей живой люд, Иван-царевич приезжает к старым швеям и просит у них пристанища. «Рады бы принять тебя, – отвечали старухи, – да нам самим недолго жить: вот доломаем сундук иголок да изошьем сундук ниток – тотчас и смерь придет!» Заплакал царевич и поехал дальше; на дороге минует он Вертодуба и Вертогора: первый должен умереть, как скоро повыдергивает все дубы с кореньями, а последний – когда перевернет все горы. Наконец, после долгого странствования, приезжает царевич к Солнцевой сестре; она его приняла, кормила-поила, давала ему моложавые яблоки. Сгрустнулось однажды царевичу, захотелось побывать дома; прибыл он на родину, но там уже все было съедено – оставались одни голые стены, а злая ведьма точила на него свои острые зубы. Иван-царевич обратился в бегство. На пути старые швеи подарили ему хусточку, и как только царевич махнул ею – позади его стало широкое озеро; а когда проехал он мимо Вертодуба и Вертогора, эти богатыри заложили дорогу грудами вековых дубов и высокими горами. Ведьма переплыла озеро, продралась через леса и горы и уже стала нагонять царевича, как он прискакал к теремам Солнцевой сестры и закричал: «Солнце, Солнце! Отвори оконце». Солнцева сестра отворила оконце, и царевич вскочил в него вместе с конем. Ведьма требует выдачи царевича и вступает в спор с Солнцевой сестрою. «Пусть же, – говорит она, – Иван-царевич идет со мной на весы; кто кого перетянет!» Пошли на весы; на одной стороне стал царевич, а на другую полезла ведьма: только ступила ногой, так Ивана-царевича вверх и подбросило, да с такою силою, что он прямо попал на небо, к Солнцевой сестре в терема; а ведьма-змея осталась на земле[192]. Вертодуб, или мифический волк, пиляющий хвостом дубы, и Вертогор = великаны, рушители облачных лесов и гор; старые швеи – небесные пряхи, девы судьбы, которые обитают при источниках райского древа и ткут облачные покровы; подаренная ими хустка = туча, проливающая дождевое озеро. В страну бессмертия, в этот пресветлый рай или царство Солнца, душа человека несется через воздушные пространства, занятые облаками и тучами; а за нею гонится поедучая ведьма-Смерть, царица мрачного ада (= Гелла), стараясь захватить ее и увлечь в свои вертепы. Если душа обременена тяжкими преступлениями и грехами – ей не избегнуть плена; праведная же достигает небесных теремов (Асгарда), где властвует богиня утренней зори и всеобновляющей, вечноюной весны (Солнцева сестра = Фрея, Гольда, Лада; отворяемое ею окно – метафора дневного рассвета, Goldtor) и, вселяясь в царство блаженных, блестит оттуда яркою звездою. Весы указывают на загробный суд, ожидающий человека по смерти, когда взвешиваются его добрые и злые дела, и, смотря по тому, какая сторона перетянет, душа его идет или в рай, или в пекло. По указанной выше связи царства усопших с ночью и месяцем богиня, управляющая этим царством, представляется восседающею на луне; а как создательница облачных и ночных покровов, помрачающих небесный свод, она признается пряхою. В немецких землях крестьяне усматривают в пятнах луны изображение пряхи с веретеном в руках, которая попала туда за то, что пряла в воскресенье при лунном сиянии; иные же отождествляют луну с ликом Марии Магдалины (вместо Пречистой Девы) и в пятнах этого светила узнают следы ее покаянных слез. В Альтмарке думают, что Marienfäden (sommerfaden – летучая осенняя паутина = пряжа, изготовляемая эльфами) выделываются искусными пряхами, обитающими на месяце; в других же местностях их считают за остатки гробового савана, который сбросила с себя Божия Матерь при своем вознесении на небо. В период бабьего лета, при ясном сиянии солнца, шествует по горам и лугам святая Мария (= Гольда, Фрея) в сопровождении многочисленных дев-эльфов (т. е. душ усопших); впереди каждой девы летит ангел с золотой прядкою, тянет серебристо-шелковые нити и расстилает над землею небесную пряжу. То же предание уцелело у люнебургских славян; по их словам, на месяце сидит пряха, вертит колесо и прядет тонкие белоснежные нити, которые при самом конце лета падают на землю легкою паутиною; пряху эту можно видеть во время полнолуния. Облака-ткани приготовляются богинею загробного (= небесного) царства и сопровождающими ее грозовыми гениями; как существа стихийные, как цверги и мары, души усопших принимают участие в этой работе и сами облекаются в изготовленные ткани. Длинные, белые, развевающиеся по ветру сорочки небесных дев и эльфов – не что иное, как метафора облачных одеяний, озаренных летним солнцем. В применении к теням блуждающих мертвецов одеяния эти получили значение гробовых саванов. Наши русалки, показываясь на Троицкой неделе, выпрашивают себе при встрече с бабами и девками белых рубах и намиток, и доныне крестьянки вешают для них по деревьям мотки ниток, полотенца и сорочки. Едва ли не под влиянием этих воззрений возник обычай окутывать усопших длинными белыми саванами, постилать внутри гроба белую пелену и самого покойника обматывать холстом (ср. сказания о сорочке, которую прядут и ткут парки для каждого человека и которая приносится покойником на тот свет как история его земной жизни, представляемая на суд богов). Сродство усопших с эльфами и богиней-пряхою свидетельствуется еще следующими поверьями: в Воронежской губ. считают за грех мыкать мычки и прясть кудели в пятницу, ибо чрез это оскорбляются покойные родители, так как шелуха и кострика легко могут засорить их светлые очи; в Курской губ. крестьянки ничего не шьют в поминальные дни: по их мнению, кто шьет в эти дни, тот своею иглою колет покойникам глаза. Означенные поверья первоначально относились к тем облачным тканям, изготовление которых помрачает ясные звезды = эти очи блаженных предков, кротко взирающих на землю из своих небесных обителей. Те же домашние работы (прясть, ткать и шить) воспрещаются по пятницам, чтобы не исколоть иглами и веретенами мифической Пятницы и не запорошить ее пречистых глаз; Пятница же соответствует Фрее и Гольде, богиням, в свите которых тени усопших шествуют в загробный мир. Облачная ткань (покров, одеяние, ковер-самолет) есть именно та пелена, на которой душа, по смерти человека, возносится в царство блаженных. По свидетельству народных стихов, ангелы, являясь за праведною душою, принимают ее на пелену и несут на небо; подблюдная святочная песня «по городу хожу, полотенцем стелю» предвещает смерть, т. е. указывает на путь в загробное царство, так как всякая дорога, ведущая в дальнюю сторону, на метафорическом языке сравнивалась с разостланным полотном. Моравские песни приписывают вознесение праведных душ на небо Пречистой Богородице или святой Анне; являясь к одру умирающего, они изрекают: «Chyć se, dušo, meho plašča, půjdžemy před Pana Krista» или: «Chyt’ se, duše, meho křidla (крыло = покров), poletime v rajské sidla»[193]. В Тверской губ. каждому покойнику дают в руки полотенце; в других местностях, когда везут умершего в церковь, то гроб его покрывается белою пеленою, а дуга, вожжи и повода обвиваются холстом. Гроб принято опускать в могилу на холстах или ручниках, которые потом достаются священнику и дьякону; к могильному кресту прикрепляют кусок полотна или белый плат; тотчас по кончине кого-либо из членов семейства поселяне вывешивают полотенце из окна избы на улицу, которое и остается здесь до истечения шести недель, т. е. до того времени, пока душа не отлетит из сего мира на тот свет; после шестинедельного срока полотенце это отдают нищим. Когда совершаются годовые поминки в честь всех усопших родичей, незримо присутствующих при этом обряде, – хозяин по окончании трапезы открывает окно, распускает на улицу холст и приглашает покойников возвратиться в свои загробные жилища по разостланному полотну: «Ступайте с Богом! Вот тут будет вам помягче!» В день годовщины усопшего, при совершении литии, могилу его покрывают холстиною.