Нечисть, нежить, нелюдь - Страница 73

«Не думай, не сомневайся, не страшись. Просто сделай», — сказал мне учитель Риона, отправляя из Вышграда в Велиж. Отправляя на смерть.

И я больше не сомневалась. А думать перестала еще раньше.

Ненасытная пустота внутри меня замолчала, остановилась. Я закрыла глаза, выдохнула, а открыла их уже на земле, около Фонтана. Соленые слезы все еще текли по лицу.

Дамир… Нет, от того чаровника, которого я знала, не осталось ничего. В черную пыль осел старик со сморщенной кожей. Высохший, сгорбленный, в одежде, которая стала ему велика. Худосочная грудь вздымалась и опадала. Он все еще дышал, я не стала осушать этот сосуд до дна. Не захотела, как не хочет ребенок пить горькое лекарство.

Бывший чаровник захрипел, закашлял, выплевывая желтые зубы.

— Агррр, — брызгая слюной, прохрипел он, цепляясь за мою одежду.

Я отпрянула, прижалась к Фонтану, отталкивая его, словно больного проказой побирушку, который выпрашивает медный черень у храма Эола. Все, что осталось от чаровника, решившего стать великим.

Черноволосый маг смотрел на меня с другой стороны источника. От него веяло чем-то теплым и невыносимо приятным, как бабушкины объятия, захотелось окунуться в это «что-то», взмахнуть хвостом и заурчать от удовольствия… Эол, нет!

На меня словно ушат холодной воды вылили. Я только что выпила зеркального, мало того, взяла у источника столько силы, сколько смогла, а теперь смотрела на чаровника, и на моем лице проступал тот же голод, что и на лице учителя Риона.

Зеркальный никогда не бывает сыт. Он не может остановиться, ибо желает все больше и больше…

— А-ка, — рычаще позвал Вит, и я повернула голову. Повернула даже не на голос, а на запах, такой знакомый и родной. Такой желанный. Запах магии. Внутри снова что-то шевельнулось, пока еще медленно, но я знала, что скоро воронка раскрутится вновь.

«Почему ты не убил меня сразу?» — спросила, не произнеся ни слова.

Но он понял. Увидел в моих глазах все: от ужаса до стыда и сожаления.

«Я убил, — так же без слов ответил он. В его серых глазах отразилась боль. — Это была пытка. Такая сильная, что я не смог повторить. Прости».

Жена Оськи-гончара смогла выдержать два дня, на третий пришла к нам. Пришла не за лекарством. За ядом. Она не сказала ни слова, лишь стояла и плакала навзрыд, зажимая рот красной натруженной рукой и давясь слезами.

Бабушка напоила ее чаем и сидела рядом, пока рыдания не стихли. Она не дала ей яда. Мы не торговали отравой. Она дала ей сонного порошка. Поставила на стол банку, отсыпала щепоть в холщовый мешочек и велела заварить перед сном.

— Опасная трава, — сказала тогда Сима. — Одна щепоть, и будешь спать, как младенец. Тебе сейчас необходимо. Две щепоти, и тебя даже из королевских пушек не разбудят. Три — и с утра придется справлять отходную в храме Эола.

Вручив кулечек, бабка ушла в соседнюю комнату, где я безуспешно притворялась спящей. Ушла, оставив банку с сонным порошком на столе. Она не продавала яд жене Оськи, но позволила ей взять его.

Гончара схоронили через два дня, на погосте за часовней. Эол призвал калеку во сне.

Мы никогда не говорили с бабушкой об этом. Я не спрашивала. А она не рассказывала. Лишь, уходя с погоста, глядя на свежий холмик могильной земли, ни к кому не обращаясь, произнесла:

— Иногда смерть — это лучшее, что ты можешь подарить другу.

Седовласый чаровник закончил рисовать знак на земле и отбросил ветку.

Минута истекла. Эол, всего лишь минута, а мне показалось, что прошел год.

— А-ка, — повторил Вит.

Не знаю, что он хотел сказать. Что тут еще можно сказать. Я смотрела на вирийца и больше всего на свете хотела прикоснуться к его руке, к его щеке, все равно к чему, лишь бы снова ощутить себя наполненной силой, ощутить себя центром мира, его солнцем.

Я вцепилась руками в каменный бортик источника, ощущая, как крошки царапают кожу. Вцепилась, чтобы не поддаться желанию и не броситься к Виту. Надо оставаться на месте, у магов только одна попытка. Один удар. Пока я еще я. Пока могу управлять своим телом, а не ползать по траве, как Дамир за тем испуганным чаровником.

Маги подняли руки к небу. Учитель Риона схватил меня за штанину.

— Айка, — в третий раз повторил чернокнижник, и на этот раз в его голосе не было рычания. В нем были понимание и печаль, что все должно закончиться так.

Сила стала собираться в руках тарийских чаровников. Подвижная, тягучая, словно грозовые облака, в которых то и дело мелькали молнии.

— Нет, — закричал вдруг Михей, отбрасывая сломанный арбалет на траву.

Низко зарычала притвора, прыгая на спину Вита. Чернокнижник не мог даже пошевелиться из-за связавшего его серыми лентами заклинания. В ее утробном рыке слышалось удовлетворение. Вириец продолжал смотреть только на меня.

А я вдруг поняла, что там, у трактира, перерезая мне горло, он приговорил нас обоих. Вот зачем ему нужна была идущая за нами нечисть. Ее он определил себе в палачи. Плети заклинаний оставались серыми. Вит не станет сопротивляться. Он просто станет смотреть на меня. Смотреть, пока проводница будет рвать его на части. Одного из тех, кто убил ее спутника. В этом чернокнижник не соврал, он просто не сказал ей всей правды. Не рассказал об остальных.

— Это неправильно. — Михей торопливо перешагнул через тело Тамита. — Так не должно быть!

Сила в руках магов загудела, рисунки на амулетах вспыхнули голубым.

— Михей, нет! — закричала я. — Уходи! Немедленно!

— Айка, — жалобно произнес стрелок и с детской простотой, присущей только ему, повторил: — Это неправильно!

Я оттолкнула Дамира, но он продолжал цепляться за ноги, и я едва не упала, делая шаг навстречу Михею. Спину дергало острой болью. Не моей болью.

— Убирайся!

— Неправильно, — обиженно повторил стрелок и обхватил меня за талию, не давая упасть. — Я совсем ничего не умею, не могу помочь…

— Михей, — простонала я, бросая взгляд на Вита. По его лицу текла кровь, а по моему текли слезы. — Вит…

Маги ударили.

И мир стал ослепительно-белым.

Потолок был белый, с выпуклыми завитушками, из которых на меня пялились безглазые лица толстощеких младенцев.

Ужас, конечно, но от загробного мира я ожидала большего.

Шевелиться не хотелось, тело, словно после бани, казалось легким и невесомым. Я зажмурилась и снова открыла глаза. Пухлые дети все еще смотрели на меня с потолка.

— Эол, — то ли простонала, то ли позвала хозяина чертогов и попыталась сесть, не забывая оглядываться по сторонам.

Все вокруг было белым. И кровать, на которой я сидела, и стены комнаты, и два стула, и стол, и колышущиеся шторы на окнах — все. Я едва подавила желание потереть глаза, чтобы избавиться от этой бесцветной белизны.

— Меня сейчас стошнит, — известила бесцветную комнату.

Но никто не ответил. Хозяину этой красоты было безразлично, испорчу я его ковры или нет.

Я повернулась. Кровать оказалась огромной. Походило на то, что целую комнату застелили перинами, а потом убрали стены. Даже та кровать, что я видела в замке баронета Кистена, была наполовину меньше.

Отбросив одеяло, спустила босые ноги на ковер. На мне были такая же белоснежная рубаха и штаны. Совершенно непрактично, летом вывозишь в грязи, зимой замерзнешь.

— Меня что, похоронили в этом? — спросила в пустоту.

Но пустота не спешила отвечать. Я уловила за спиной мимолетное движение и резко обернулась. Комната была пуста.

Встала. Босые ноги утонули в мягком ковре. До окна всего три шага, а за прозрачным стеклом — такой же молочно-белый, как и комната, туман.

— Все-таки я умерла, — тихо проговорила, не добавив «наконец-то», которое так и вертелось на языке.

Что ни говори, а все закончилось плохо.

Я повернулась к такой же белой, как и вся комната, двери.

Интересно, а остальные выжили? Обидно, если нет.