Нечаянный рай. Путешествие к истокам (сборник) - Страница 5

Потом прибежали мужики с лопатами и топорами и дотушили оставшуюся половину. Мы все вместе прокопали канавку, и огонь начал стихать. Последними, естественно, приехали лесники, с трактором, которые дотушили мелкие очаги возгорания…

Мы сидели у речки с мужиками и обсуждали, какой подвиг мы совершили. Одни говорили, что если бы не мы, то сгорел бы не только лес, но и вся деревня, другие говорили, что и несколько б деревень пожгло, а то и дошло до самого Заянья… Все это походило на рассказы «охотников на привале».

Но пожар был потушен. Часть леса мы, действительно, спасли, и с тех пор в деревне нас всерьез зауважали.

Чем жить в лесу, кроме огорода, тем более что урожая может не хватить и до середины весны?

Поздней осенью и в начале зимы в реках, ручьях, протоках, озерах бывает много рыбы – от щуки и окуня до язя и линя; но когда все заваливает метровым снегом, рыба исчезает. Зимой собирают чагу с берез и сдают ее в автолавку, которая приезжает раз в неделю. Чага – березовый черный гриб, очень тяжелый, надо набрать мешок и тащить по снегу несколько верст, труд адский, а платят за чагу гроши.

По весне рыбы опять много, но к лету и она кончается, куда-то уходит в дальние омуты, сколько ни кидай спиннинг или удочку, кроме мелкоты ничего не поймаешь. В мае появляются сморчки и строчки – вкуснейшие грибы, но здесь они почему-то не пользуются популярностью… В июне собирают лесную землянику (она уже может принести доход), иногда морошку на болотах, в июле чернику и лесную малину, в августе – бруснику, но главное ягодное золото – клюква идет в сентябре. Настоящие болотные сидельцы (как Колин брат, Женя, по прозвищу «американец») на мшаге, именуемой Коросло, за месяц – если клюквы много – могут собрать тонну-полторы, по два-три пуда в день. Но собрать еще треть дела; вынести с болота три пуда сразу – невозможно, мох проваливается, в глухих местах можно и сгинуть вместе с мешком. Приходится разбивать добычу на три части и тащить с полверсты до велосипеда или мотоцикла. И, наконец, клюкву надо перебрать, сохранить и в конце октября продать разумно оптом, ибо скупщики дают всего лишь полцены.

В свое время у Николая была мечта – скопить деньги на «видик» и открыть в деревне видеосалон, начать собственное дело. Если вспомнить Макса Вебера, капитализм и частное предпринимательство проистекают из лютеранско-кальвинистского аскетизма: упорный труд, бережливое преумножение первоначального капитала – залог подлинной жизни. Труженик, успешно возделывающий свою ниву, тратящий много меньше, чем получает, – прообраз праведника и одновременно эмбрион зарождающейся эпохи человеческого процветания. Заработанные деньги нельзя тратить на себя, их нужно вкладывать в дело и жить, как в монастыре, – и тогда будет шанс оправдаться перед Богом.

Всем известно, что в деревне денег мало и кредит взять негде. Но если они появляются, потратить их не на что, а сохранить очень сложно. Когда охают над сельской нищетой, не понимают, что деньги, даже в относительно небольшом количестве, для современной деревенской жизни чаще зло, чем добро. Немногие «крепкие мужики» («кулаки» по советской терминологии), обустраивающие свое хозяйство и умеренно пьющие, в основном люди полугородские. В той или иной степени они прошли через городскую жизнь: для них «золотой телец» не так опасен.

С конца же июня и до октября в деревнях начинается «золотая лихорадка», – местный народ бродит по лугам и лесам, собирает лисички и сдает их скупщикам. Расти грибы начинают в глухих лиственных лесах, на старых хуторах, у черта на рогах, и лишь в июле появляются в борах. У всех свои потаенные места, которые никто никогда не выдаст. Это единственное время в году, когда за день можно заработать 500–1500 рублей – для деревни деньги огромные (в Европе, куда эти лисички везут через Эстонию, их стоимость возрастает в 20–30 раз). Но сумма в две-три тысячи рублей может стать роковой, ибо люди здесь не просто пьют, а в буквальном смысле пьют до смерти. И тут для широких славянских натур возникает убийственная проблема – одинаковая и для города, и для села, и для поэтов, художников, и для скромных селян: как спрятать сумму от самого себя, да так, чтобы ее как бы не было, но однажды ее можно было бы найти и воспользоваться. Иначе беда: не будет ни денег, ни здоровья.

Как-то Николай собрал лисичек тысячи на две и отправился сдавать их за семь верст в большое село на велосипеде. Там он встретил приятелей и от душевных щедрот решил их угостить. Малопьющий Коля угощал их так долго, что, в конце концов, напился сам. Пил дня три, пропил все деньги, потом и велосипед тоже, и вернулся пешком весьма в истощенном состоянии, но, слава Богу, живой.

Частное предпринимательство, увы, пока не прижилось.

Однажды Колю спросили, что бы ты сделал, если бы у тебя было много денег? Подумав некоторое время, он ответил: я бы поехал в Грецию. – Почему именно в Грецию? – Там тепло, там море, – сказал он. И после некоторой паузы добавил – и там гречанки такие злые, почти как цыганки. – Ну и зачем же туда ехать, если они такие злые? – А я бы им показал, какой я добрый!..

Баба Шура, родившаяся в деревне и даже при немцах не выезжавшая никуда – ойкумена для нее кончается за соседним селом, – спрашивает у Маргариты:

– А твой-то, говорят, куда уехал?

– Во Францию.

– Да-а-а, бедный, – с искренним глубоким вздохом сочувствует она.

Коля – русофоб и патриот одновременно, эти взаимоисключающие вещи уживаются в нем совершенно естественно. Патриотизм носит исключительно державный характер и уходит корнями в советское прошлое. Когда по ТВ в 90-е сообщали, что Россию в очередной раз обошли, ущемили, унизили, Николай страшно возмущался.

– Ну, куда это годится?!.. Разве в прежние годы такое бы допустили?.. Никогда!

При этом о русском народе, особенно сельском, он крайне невысокого мнения и никакими аргументами его не переубедить: «Рассказывай… – недоверчиво говорит он, – нашего народу-то я насмотрелся…»

Когда в новом тысячелетии благосостояние местного населения заметно улучшилось, я говорил:

– Представляешь, я был в Гнездиловой Горе, там, у одного мужика такое крепкое хозяйство, большой дом, трактор, «Газель», да еще новая «Лада»! А сколько таких…

– Рассказывай, – скептически тянет Коля, – десять мужиков на десять деревень…

– Ну, уж не десять.

– Ну, двадцать… да и то потому, что в городе они пожили, люди культурные, непьющие, потому что бизмены… – Слово «бизнесмен» он не выговаривает, проглатывая один слог. Но бизменов уважает.

– А если из местных, значит их бабы держат, а так бы пропили все… Вон, как нашего Кулака держит Кулачиха, в ежовых рукавицах. А так бы он свою пасеку в неделю бы спустил… Вон, как эти, – он мотнул головой в сторону дома своего брата. – Лисичек продадут, или сруб сколотят, и неделю бухать… Ты знаешь, как Леша со Славиком намедни отправились на Федьковщину?! Были дожди, Яня вышла из берегов… у них лодка там стоит, наполовину с водой… Так вычерпывать-то лень… Ну, Леша маленький, переплыл, толкнул обратно… А Славка-то длинный, здоровый… оттолкнулся от берега… закачался и херак в воду… Вместе с паспортом – на кой бес его взял! С фонариком, спичками, сигаретами – все крякнулось! Еле выплыл… А ты говоришь!?.. Устойчивости в человеке нет и обстоятельности. Я это по себе знаю…

По Ключевскому, Русь и Лес – синонимы: «Еще в XVIII веке европейцу, ехавшему на Москву через Смоленск, Московия казалась сплошным лесом». Леса, реки, озера – «наше все», они кормили, поили, одевали. Но далее Ключевский замечает, что «несмотря на это, лес был всегда тяжел для русского человека… Этим можно объяснить недружелюбное или небрежное отношение русского человека к лесу: он никогда не любил своего леса» – сегодня это звучит как преувеличение и одновременно похоже на правду. Настоящий Лес бывает не только тяжел, но жуток и страшен – любят его далеко не все.