Небо сингулярности - Страница 83

– У нас тут была революция три недели назад. – Буря обходил чемодан вокруг, осматривая его. – События пошли не по плану, и я уверен, что наш друг Критик это сможет объяснить. – Он сел на чемодан. – Одному лишь Эсхатону ведомо, что вообще Критики здесь делают, как и Фестиваль. Мы не были – никто не был готов к тому, что случилось. Мои мечты стали руководством к действию для Комитета, понимаете? Эта революция исчерпала себя за две недели: именно за этот срок мы поняли, что никому не нужны. Возник кризис. Сестра, здесь присутствующая, показала мне его последствия – плохие последствия. – Он опустил голову. – Мне сообщили, что уцелевшие космонавты флота высадились в столице. Люди к ним собираются. Они хотят порядка и покоя, и кто их может обвинить?

– Тогда я прямо спрошу. – Рашель прислонилась к большому янтарному валуну. – Вы передумали менять систему?

– Ну нет! – вскочил Буря. – Правда, этой системы больше нет. Ее уничтожили не Комитеты, не Советы, не рабочие активисты, ее разрушило исполнение людских желаний. Но оставим это. У вас такой вид, будто вы только что из боя! Здесь повсюду беженцы. Когда я закончу здесь свои дела, вернусь в Плоцк и посмотрю, что можно сделать, чтобы восстановить стабильность. Вы не хотите со мной?

– Стабильность, – повторил Мартин. – А что за дело у вас тут? В смысле, зачем вы здесь? Тут, кажется, от цивилизации далековато.

Это была сильная недооценка, насколько могла судить Рашель. Она откинулась назад и удрученно оглядела лес. Пролететь такое расстояние и узнать, что на три недели опоздала изменить историю к лучшему, что Фестиваль бросил все общество планеты – как есть, целиком – в информационный блендер и включил лопасти на полную – все это не способствовало подъему духа. И еще, она просто устала, смертельно устала. Она сделала, что могла, и Мартин тоже. Три недели. Если бы у Мартина не вышло…

– Там человек, в этом валуне, – сказал Рубинштейн.

– Что?

Сложная трехмерная модель склона холма раскинулась перед глазами распределенных роботов-шпионов Рашели. Василий пробирался по дальней стороне склона. Вот Мартин. А в валуне…

– Кто-то там есть, – кивнул Рубинштейн. – Живой. На самом деле, он хочет лететь с Фестивалем как пассажир. Могу понять, почему: с его точки зрения это имеет смысл. Но, думаю, Чрезвычайный Комитет может не согласиться – эти люди предпочли бы видеть его мертвым. Реакционные силы в столице не согласились бы по другим причинам: они хотят его возвращения. Он, видите ли, был губернатором планеты, пока слишком буквально не исполнились его личные тайные желания. Пренебрежение долгом. – Рубинштейн моргнул. – Я бы этому не поверил, но вот…

– Ага. Так что ему мешает лететь с Фестивалем?

– То, что он уже привлек его внимание. Фестиваль предоставляет услуги в обмен на информацию. Он рассказал ему все, что знал. Я тоже. И что теперь делать?

– Это нелепо, – сказал Мартин. – Вы хотите сказать, что Фестиваль принимает только пассажиров, которые оплачивают дорогу?

– Как ни странно, именно так попали на борт Край и Критики. Критики до сих пор платят за проезд, давая высокоуровневый комментарий на все, что найдут. – Буря снова сел.

– Эй, Критик! – позвал Мартин.

Внизу, у подножия, Сестра Седьмая села и выпрямилась.

– Вопрос? – бухнула она.

– Как вы направитесь домой? – крикнул Мартин.

– Кончить Критику! В ответ – проезд.

– Можете взять пассажира?

– Хо! – Сестра Седьмая неспешно стала подниматься на холм. – Вопрос об идентичности?

– Тот, кто в этом янтаре находится. Как мне сказали, он был губернатором планеты.

Критикесса подошла ближе. Рашель попыталась не отпрянуть от этой неуклюжей фигуры с овощным запахом.

– Груз взять можем, – пророкотала Сестра Седьмая. – Укажите причину.

– Гм… – Мартин глянул на Рашель. – Фестиваль ассимилирует информацию? Мы прилетели с флотом. Я могу рассказать интересную историю.

Сестра Седьмая кивнула.

– Информация. Да, полезно. Малая энтропия. Этот пассажир…

– Заключен в янтаре, – перебил Буря. – Очевидно, Фестивалем. Пожалуйста, будьте благоразумны. Некоторые мои коллеги не одобрили бы, а реакционеры…

Шестое чувство заставило Рашель обернуться. Прокуратор зачем-то зашел с другой стороны, и сейчас было видно, что у него в руке зажата рукоятка ножа без лезвия. И выражение лица у него было дикое.

– Буря Рубинштейн? – спросил он с придыханием.

– Да, я. А вы кто такой? – повернулся к нему Рубинштейн.

Василий сделал два шага вперед, шатаясь, как марионетка у пьяного кукловода.

– Я твой сын, сволочь! Ты уже забыл мою мать? – Он занес лучевой нож.

О черт! Рашель вдруг заметила шум помех, который даже сейчас подавлял ее имплантаты, пытаясь им внушить, что ничего не происходит, что никого здесь нет. Все стало яснее, намного яснее. Не только у нее здесь, оказывается, есть имплантаты высокого уровня.

– Мой сын? – Рубинштейн глянул недоуменно, и тут же лицо его прояснилось. – Милле разрешили тебя оставить, когда меня сослали? – Он встал. – Мой сын…

Василий замахнулся на Рубинштейна, неумело, но изо всей силы, которую мог собрать. Но, когда нож опустился, Бури на его пути не было: Мартин дернул его сзади и бросил на землю.

С душераздирающим скрежетом нож врезался в крышку корнукопии, рассек миллионы тонких микросхем. Божественный мерцающий свет и запах свежего хлеба ударили наружу, когда Василий попытался вытащить оружие. Сверхпроводящее моноволокно, сохраняющее твердость в невероятно мощном магнитном поле, – этот нож мог прорезать практически все на свете. Мартин перевернулся на спину и поднял взгляд как раз в тот момент, когда Василий с бессмысленным лицом шагнул к нему и занес нож. Раздалось короткое гудение, и глаза юноши закатились. Потом он свалился на чемодан.

Чувствуя жжение в груди и руках, Рашель опустила парализатор и вернулась к нормальной скорости. Она тяжело дышала, сердце колотилось.

Часто такое делать – смерть.

— Блин, во всем этом уродском флоте был хоть один человек без скрытой цели? – спросила она.

– Не похоже. – Мартин пытался сесть.

– Что случилось? – недоуменно оглянулся Рубинштейн.

– Я думаю… – Рашель посмотрела на чемодан. Он зловеще сдувался: лучевой нож прорезал множество ячеек синтеза, и резервуары горючего опустошались быстрее, чем ремонтная программа успевала их чинить. – Вряд ли стоит здесь оставаться. Вы что-то говорили о дороге на Плоцк?

– Да. – Буря скатил Василия с чемодана и оттащил на несколько шагов. – Это действительно мой сын?

– Возможно. – Рашель судорожно зевнула, проветривая легкие. – Я немножко удивлялась, зачем он… Ошибкой быть не могло. А еще – как он на вас выходил. Думаю, запрограммированно. Ведомство Куратора знало, что если революция – вы главный. Незаконный сын, опозоренная мать, легко вербуется. Правдоподобно?

Сестра Седьмая поднялась на холм и обнюхивала оболочку, занятую почти покойным герцогом Феликсом Политовским.

– Я говорила Фестивалю, пассажир выгружается в него сейчас вскоре, – прогремела она. – Вы говорите историю? Чтите кредит?

– Позже, – ответил Мартин.

– О’кей! – Сестра Седьмая щелкнула клыками в воздухе. – У вас перебор из банка мифологии. Я исправлю. Идем в Плоцк, еще быстрее, чем сейчас?

– Пока чемодан не бабахнул, – согласился Мартин. Он встал, слегка не в себе; вздрогнул, наступив на травмированную ногу. – Рашель?

– Иду. – Темное пятно почти ушло из поля зрения. – О’кей, если мы его свяжем и поместим в эту вашу шагающую хижину, то промывкой мозгов займемся потом. Посмотрим, есть ли в нем что-то, кроме запрограммированного убийцы.

– Согласен. – Буря помолчал. – Я не ждал такого.

– Мы тоже, – бросила она. – Пошли. Уберемся отсюда до того, как эта штука взорвется.

Они пошли, хромая, прочь от дымящейся бомбы революционера и последнего неизменного реликта старого режима, вниз по холму, к дороге, ведущей в Плоцк.