Небо помнить будет (СИ) - Страница 5

Душа Лексена, которая едва стала пробиваться сквозь черные плети мрака на свет, вновь заметалась, но теперь не от трагичных воспоминаний, а неистового желания видеть молодого служителя, своего спасителя, каждый день, каждую минуту, секунду. Иисус спас целое человечество. А Дюмель спасет Бруно. Но станет ли он его защищать, если узнает, что он, Лексен, хочет, чтобы Констан стал ему не просто другом, а самым близким в мире человеком, не считая матери, чем-то бо́льшим? Юноша одновременно думал об этом — и одновременно боялся: что встречи обязательно прекратятся, узнай о его помыслах сам Дюмель, пожилой священник церкви и мать. Он не хочет подвергать опасности репутацию Дюмеля, не желает стать причиной, что сведет его с пути постижения Бога, но был не в силах что-либо сделать. Самые первые страницы блокнота после майской встречи были заполнены смазанным и быстрым почерком: Бруно торопился записать всё, как есть, всю правду, открыто и честно, поведать самому себе то, что не произнесет вслух.

Он вздыхал по Констану. Между первой и второй встречами прошли всего четыре дня. Но эти дни Лексен всю жизнь будет вспоминать как томительное время, когда ему открылось увлечение мужчиной — тем, кто поможет и спасет своим добром и участием.

До средней школы Бруно не знал, как и почему люди влюбляются, начинают встречаться и вступать в интимные связи, хотя всё происходило у него на глазах. Его одноклассники и ребята из параллели начинали оказывать знаки внимания противоположному полу: девочки подмигивали мальчикам и игриво махали им ладошками, мальчишки просто так предлагали девчонкам свой обеденный сэндвич и демонстрировали ловкость на уроках физкультуры, привлекая внимание прекрасной половины. Потом они брались за руки, выйдя за школьную ограду, а потом уже целовались под лестницей, опаздывая на очередной урок. Лексена тогда совершенно не интересовали отношения. Его увлекали встречи с друзьями-мальчишками, футбол, рыбалка — зачем тратить время на девочек, с которыми ни мяч не погонять, ни на озеро съездить! Он также, конечно, слышал краем уха, что на свете живут мужчины, которых привлекают другие мужчины, и женщины, которых привлекают женщины, и первое время даже поражался, но потом и вовсе перестал думать над этим. Всё изменилось после того раннего утра, когда он, проснувшись, увидел над собой Эрне. Сначала Бруно перестал смотреть в людские лица, он не разделял пол и видел одну сплошную массу, состоящую из голосов, рук и ног. Спустя пару месяцев после того случая, когда сознание впервые проклюнулось сквозь воздвигнутую, заградительную от мира стену, он, лежа на своей кровати и пытаясь заснуть, вновь переживал в мыслях то, что старался забыть. Но теперь он думал не о боли, охватившей тогда его тело. Он словно вновь почувствовал грубую хватку рук отчима на своих бедрах, его мягкий волосяной покров на ногах и внизу живота, что щекотал его открытое беззащитное тело. Почувствовал нарастающий, незнакомый зуд между ног и ниже спины. Дотронулся до своих бедер и ягодиц в тех местах, где его схватили руки Эрне, и будто ощутил шероховатость его пальцев, влажность широких и сильных ладоней, которые раздвигали его ноги, чтобы проникнуть глубже, толчки внутри тела. И образы этих, тогда страшных и неприятных, ощущений сейчас его возбудили. Бруно чувствовал напряжение и лежал, не шевелясь. Когда всё отступило, он испугался своих внезапных мыслей, пропитанных пошлостью, вздрогнул и вновь замкнулся, не понимая самого себя.

Об этом он никому не рассказывал, ни матери, ни лечащим его врачам. Такое больше не повторялось, до тех пор, пока судьба не свела его с Дюмелем. Выйдя из парка при церкви после первой судьбоносной встречи-беседы, юноша почувствовал, как ниже пояса начинает приятно жечь. В страхе, что не сможет себя контролировать, он ускорил шаг, почти перейдя на мелкий бег, и достиг станции метро. Слава богу, вагон остановился на платформе, едва Лексен спустился на подземную станцию. Юноша запрыгнул в салон и сел в дальний конец у окна, пытаясь свернуться и съежиться, старался думать о чем-то отвлекающем, скрестив руки поверх штанов. Минуты превратились в вечность. Мама еще не вернулась с работы, а соседей по подъезду, когда на дрожащих от волнения ногах он взлетал на свой этаж, к своему облегчению не встретил. Бруно задыхался, он готов был упасть в обморок, пока не успокоил себя руками, усмирив чувства. Он был новичок в этом деле и старался одновременно продлить удовольствие, доселе ему неведомое и оказавшееся приятным, и отпустить от себя тревожные мысли. Вечером того же дня появилась запись в подаренном Констаном блокноте. После первых откровенных страниц следующим утром появился и набросок Дюмеля. Лексен специально не обучался художественному мастерству, но старался максимально точно отразить полюбившееся лицо, руководствуясь своими чувствами. Карандашный набросок выполнил словно уличный портретист: настолько легко, вдохновенно и нежно. Юноша прятал этот рисунок от матери внутри старого сундука, стоящего в его комнате, — наследие деда, итальянского иммигранта, — а ложась спать, иногда клал его под подушку. Теперь почти каждый день Бруно не мог успокоиться: в нем набухало непреодолимое, необусловленное чем-то конкретным чувство влечения к Констану. Временами он доставал свой рисунок, смотрел на Дюмеля и молча любил его в своих фантазиях. К своему внезапному ужасу он замечал, что порой не контролирует себя во сне: просыпаясь по утрам, обнаруживал, что его нижнее белье и простыня влажные, и становилось одновременно стыдно, страшно и волнующе.

Излечиваясь от одного страдания, он приобрел другое. И если от первого можно было избавиться, то от второго — с трудом более великим. Бруно никогда не будет счастлив — его любимый человек не падет до такого греха, как он сам. Верующий, христианин, пример правильной жизни молодым людям… Но Лексена не оставляла хотя бы надежда на то, что общение с Констаном никогда не прервется. Что никто и ничто не помешает их встречам.

Дни шли за днями. Дюмель всё больше приобщался к Господу и познавал для себя божественные тайны иных верований, изучая труды исследователей восточных религий и культур. Бруно всё больше опускался в своих непристойных мыслях. Констан полюбил юношу за его стремление к исправлению, за эту его непохожесть на сверстников, и думал о его будущем. Лексен окончил школу с двумя «тройками», по всем остальным предметам было «хорошо».

— Я решил не идти в колледж, — вдруг признался Бруно. Это заявление шокировало молодого служителя.

— Отчего? Я нисколько не осуждаю твой выбор, пойми. Просто скажи, почему. — Констан посмотрел на юношу и остановился. Тот тоже замер и развернулся к Дюмелю. Руки сложены в замок за спиной, на Констана смотрит пара острых глаз, взгляд взрослый, уверенный.

Оба обходили церковь и остановились в небольшом садике на заднем дворе, на территории которого располагалась хозяйственная постройка, а среди кругло подстриженных кустов стояли две скамейки и журчал фонтанчик в форме рыбы, выпускающей струю воды. Дюмель жестом пригласил Бруно присесть на одну из скамеек. Оба сели напротив лупоглазой рыбы. Лексен некоторое время, будто загипнотизированный, смотрел на фонтан.

— Я не знаю, чем мне заниматься по жизни, — вздохнул Лексен и уперся ладонями в край скамейки, не глядя в сторону Констана. — Я не вижу себя нигде. Профессионально, имею в виду. Так зачем мне еще тратить время на образование, когда не знаю, на что я могу потратить свою жизнь? Пойду зарабатывать на хлеб сам, своими руками — любым физическим трудом. Надо помочь матери. Деньги нужны всегда.

— Это благостно и достойно уважения, что ты стремишься взять на себя ответственность, начинать пробовать трудиться, — кивнул Дюмель. — Физический труд всегда поощряется. Не только материально, но и духовно. Мы воспитываем свой характер, закаляемся, взваливаем на себя груз и понимаем, сколько можем вынести. Но твоя мысль ложна в том, что ты не знаешь, как потратить свою жизнь.