Небо истребителя - Страница 18
– Прошу немедленно отстранить Бутова от исполнения обязанностей инженера полка и решить, можно ли допустить его до работы старшим техником эскадрильи.
– Откуда такая поспешность? – спросил комдив.
– Это, товарищ полковник, не поспешность, а мое убеждение. После увольнения Спиридонова в запас в полку поставили на «лавочкины» три новых мотора. Бутов обязан был лично проверить правильность установки двигателей и сделать в формулярах запись о допуске самолетов к полетам. Он этого не сделал.
– Почему? – жестко спросил Правдин.
– Времени не хватало, товарищ полковник. Я инженером полка работаю по совместительству.
– По совместительству, – как бы про себя, тихо повторил Правдин и, глядя на меня, приказал: – Пока освободите его и от совместительства, и от работы в эскадрилье. Дальше видно будет. – И тут же спросил Кима: – А что с летной книжкой Кудрявцева?
– Все в порядке. Зачет по знанию самолета и мотора принят недавно. Оценки хорошие, – ответил Ким.
В это время позвонил врач и доложил, что труп Кудрявцева обследован. Других причин смерти летчика, кроме травм при катастрофе, не обнаружено. Я доложил об этом командиру дивизии. Правдин к этому времени посмотрел летную документацию. Все записи были сделаны правильно и своевременно.
– Мне ясно, – сказал комдив, – что в полку летная работа организована хорошо. А вот инженерно-техническая служба хромает. Я постараюсь прислать вам инженер-майора Теребилова. Он прибыл по замене в другой полк, но придется его послать к вам.
На другой день в кабинет ко мне вошел младший лейтенант технической службы Иващенко и передал, что инженер дивизии просит меня приехать к нему. Мотор и кабина летчика разбитого истребителя стояли на невысоких деревянных козлах, были тщательно промыты. Ким, подойдя к мотору, указал на одну из деталей:
– Вот причина катастрофы.
Я внимательно осмотрел длинную трубчатую тягу, идущую от кабины летчика к рычагу управления двигателем. Они соединяются между собой гайкой, имеющей отверстия, через которые полагалось соединить тягу с рычагом управления двигателем. Инженер пояснил:
– Контровки не было, – и показал небольшой шплинтик. – Вот такая штучка не была поставлена. От вибрации гайка отвернулась, мотор потерял тягу. – Ким взглянул на стоящих рядом Бутова и механика разбитого самолета Зонтикова. – Согласны?
– Согласен, – тяжело вздохнув, ответил Зонтиков. – Я знал, что надо законтрить, но позабыл.
– Позабыл, позабыл, – проворчал Бутов. – И я тоже. Из-за этой мелочи под трибунал попадем.
– Мелочей в авиации нет, – сказал задумчиво Ким.
Я невольно подумал, что правильно делаю, ставя в кабине самолета на сектор управления двигателем резинку. Когда по какой-либо причине мне приходится снять руку с сектора газа, резинка начинает увеличивать тягу. Это дважды спасало мне жизнь. Я спросил инженера:
– Почему бы конструкторам не придумать такое устройство, которое в случае повреждения тяги управления двигателем не давало ему переходить на малые обороты? Кудрявцев сумел бы набрать высоту, выключить мотор и нормально приземлиться.
Ким согласился:
– Об этом часто говорят, но конструкторы не слышат…
Чрезвычайное происшествие позволило нам сделать разбор полетов только на четвертый день, когда была выяснена причина катастрофы и похоронен Кудрявцев. В казарму были приглашены летчики, техники и механики самолетов. Первым выступил инженер Ким, объяснил причину отказа мотора. Потом говорил я:
– Мы имеем дело с двумя трагедиями: отказ мотора и гибель летчика. Какие они противоположные в своей причинности: халатность и благородство! Да, благородно поступил младший лейтенант Евгений Кудрявцев, у него не было времени на раздумья. Он принял правильное решение…
Пользуясь тем, что присутствует практически весь полк, я представил назначенного старшим инженером полка инженер-майора Ивана Теребилова. Биография его не нуждалась в комментариях. Еще до войны окончил Военную академию имени Жуковского. На фронте работал старшим техником эскадрильи и инженером полка. Были у него и знания и опыт.
После разбора причин катастрофы в летном классе состоялся разбор выполненного в тот злополучный день перехвата. Наглядные пособия были подготовлены со знанием дела: карта с маршрутами полета «противника», схемы, результаты стрельбы из фотокинопулемета, оценки. В первой атаке, выполненной в плотном строю звеньев, хороших результатов добились командиры эскадрилий и звеньев. У ведомых оценки оказались невысокими, во время атаки в разомкнутом строю по количеству попаданий большинство летчиков показали отличные результаты. Оценив учебный воздушный бой, я спросил:
– Какие выводы сделали для себя командиры эскадрилий?
Первым взял слово капитан Аристархов.
– Считаю, что надо атаковать в разомкнутом строю с индивидуальным прицеливанием. Только при этом условии можно гарантировать хорошие результаты.
Капитан Масленников дополнил:
– Плотный строй ограничивает маневренность истребителей. Как мы ни старались вторую атаку произвести в прежнем порядке – не вышло. Если бы мы продолжали разворот звеном, вторая атака вообще бы не состоялась.
– А что думают ведомые летчики? – спросил я.
Участник Великой Отечественной войны лейтенант Александр Кретов с присущим ему юморком скороговоркой заявил:
– Плотный строй нужен на параде: он дает симметрию и красоту. Нам же нужно бить врага. А когда присосешься к ведущему, только и смотришь, как бы не столкнуться с ним. Тут ведомому не до хорошего прицеливания и удачного попадания в цель. Я за принципы боя, испытанные в боях с фашистами. Они не устарели и не устареют. Я подвел итог:
– Все летчики, в том числе и молодые, научились стрелять по конусу и вести воздушные бои в разомкнутых боевых порядках. Давайте учиться воевать и в плотном строю. Возможности у нас есть. Катастрофа проверила способность всех владеть собой в чрезвычайных, трагических обстоятельствах. Все видели гибель Кудрявцева, но ни у кого не сдали нервы.
Кто-то из молодых летчиков спросил, бывало ли на войне, чтобы у летчика в трагических обстоятельствах сдали нервы?
– Да, были такие случаи, – подтвердил я. – И не только от испуга, от трагических моментов люди теряются, но иногда и от радости забывают, что находятся в бою…
В 1943 году, в разгар наступления фашистов под Курском, восьмерка наших истребителей поднялась на прикрытие наземных войск. Над фронтом с высоты ее атаковала тоже восьмерка фашистских «мессершмиттов» и «фоккеров». Сразу один наш «як» и немецкий истребитель были сбиты. Образовалась свалка. В этой свалке вспыхнул еще один фашистский истребитель. Небо дышало огнем, и в нем висели парашютисты. Картина жестокого боя.
В восьмерке советских истребителей летели два молодых летчика. Это была их первая встреча с противником. Один дрался хорошо. У другого от испуга дрогнуло сердце. Он потерял самообладание и самовольно вышел из боя. Но в страхе он не мог определить свое местонахождение. Летел на восток, пока не израсходовал весь бензин. Приземлился в поле.
Невдалеке от места вынужденной посадки находился учебный авиационный полк. Его командир сам привез нашего «бегуна». Узнав, что мы в этой схватке сбили пять фашистских самолетов, а сами потеряли два, в том числе этого «бегуна», командир с возмущением сказал: «А мне трусишка наплел, что фашистских истребителей было в два раза больше и чуть ли не все наши летчики погибли».
Второй пример я привел из своего горького опыта. Это произошло во время боев на Халхин-Голе. Мы тогда полетели прикрывать наземные войска от ударов вражеских бомбардировщиков. У нас было двенадцать истребителей, а дорогу нам преградило более тридцати японских. Но вскоре к нам пришла помощь. Самураи начали поспешно выходить из боя. Один оказался у меня в прицеле. И близко. Очередь! Сбитый мною вражеский самолет загорелся. Очень красиво горел. Короткие секунды восторга, радости – и противник использовал это, окатил меня сзади очередью. Только тут я опомнился. Хорошо, что японские пулеметы только просигнализировали об опасности. Пули загрохотали по бронеспинке. Рывком я вывернул истребитель из-под огня, отделавшись только двадцатью двумя пулевыми пробоинами в фюзеляже и хвостовом оперении…