Не возвращайся - Страница 3

– Мам, можно я помогу? – Лика вошла в комнату Глеба, и я кивнула.

Мы вместе принялись собирать сумку с вещами, стараясь ничего не забыть.

– Я с тобой и папой поеду к Глебу, – приластилась дочка. – А эта где?

Поправлять Лику из-за её хамского «эта» я не стала.

– Она уехала.

– А вещи на месте. Или она сейчас у Глеба в больнице торчит, а потом с нами домой попрётся? – пробурчал ребёнок.

Черт, а жива ли вообще эта Тамила? Помню, она выбежала из дома – неужели в ночной сорочке и без трусов? И была ли она в машине с Глебом?

Не помню. Ничего не помню. Да и плевать на неё.

– Мам!

– С нами она домой не вернется. Обещаю.

Лика сделала вид что повеселела, и продолжила мне помогать. Но вижу – встревожена и сильно, просто умеет себя в руках держать. Очень уж на Пашу похожа наша младшенькая.

Паша, ну как ты мог! Это же ты виновен в том, что Глеб сейчас на больничной койке лежит! Ты, и… немножечко я – виновна в том, что не удержала сына. Видела его состояние, его шок. И должна была догнать, забрать ключи, собой ворота загородить, но не позволить уезжать.

В больницу мы ехали уже втроем, вместе с дочкой. А в коридоре нас ждал «сюрприз» – Тамила, баюкающая чуть припухшую забинтованную руку.

Она заметила нас. Подскочила со скамьи, губы задрожали – на меня не смотрит, только на Пашу.

Не хватало мне еще при дочке скандала!

– Если она хоть слово при Лике скажет – прибью, – тихо сказала мужу на ухо, передернула плечами и вошла в палату Глеба вместе с дочкой.

Пусть Паша разберется сам со своей… этой.

Сильный страх за сына чуть стих, и я снова мыслями то и дело в события ночи сбегаю. Горечью, разочарованием и обидой переполняюсь.

Мне 37 лет. Я прекрасно знаю, что юность позади. Это больно, но это жизнь: при всей моей красоте и ухоженности я проигрываю юным девочкам. В этом я каждое утро убеждаюсь, когда перед зеркалом стою. У меня отличная фигура, на косметологах я не экономлю, но черт возьми, я проигрываю!

Вот только я не думала, что должна соревноваться за своего мужа. Несмотря на проблемы в семье. Павел чуть больше года назад принялся поднимать еще один бизнес, и совсем перестал бывать дома. А когда бывал – мысленно отсутствовал, постоянно на телефоне висел, проблемы решал.

Мне это претило, но Паша не слушал меня, желая империю построить.

И я ревновала. Конечно же я ревновала, замечая его взгляды на других женщин. Но все равно доверяла, верила, что любит меня, что верен. А несколько дней назад у нас всё наладилось перед годовщиной, Паша предвкушал семейный отдых…

Или он встречу с Тамилой предвкушал? Явно, близкие у них отношения, раз она так смело разделась перед ним. Не впервые.

Боже мой! Тамила! Она же в дочери Паше годится…

Едва мы вошли, Лика кинулась к Глебу, без стеснения схватила брата за руку, и он застонал. Глаза открыл.

– Глеб, – хныкнула дочка.

Сын прочистил горло, морщась, и прохрипел:

– Не реви, Анжелика Пална. Мам…

– Сынок, – подавила всхлип, даже улыбнулась, – как же ты нас напугал!

– Прости, мам. Блин, голова гудит, тошнит так.

– У тебя сотрясение и переломы. Как только разрешат – домой тебя заберем.

– А Тамила как? – спросил сын.

– Живая, почти невредимая, – опустила я глаза.

Помню, как сын за ней помчался. За Глеба мне куда как обиднее, чем за саму себя.

– Хорошо, – выдохнул Глеб облегченно.

– Глеб…

– Мам, я всё понимаю, – язык у Глеба заплетается.

В палату вошел Паша. Надо же, не постеснялся. Впрочем, где стеснение, а где мой муж!

– Привет. Ну как ты, сын, – он смело подошел к койке Глеба, который на отца волком взглянул, будто даже слабость прошла. – Устроил ты нам с мамой отличную ночку, юный гонщик.

– Паша! – надавила я голосом.

– Мам, можешь в коридоре побыть немного? – попросил сын, не глядя на меня.

Не хочу оставлять их. Глебу сейчас точно противопоказано волнение, ссоры, но и сын и муж кивнули, оба на меня в упор посмотрели.

– Даю вам три минуты. У Глеба сотрясение, а потому никаких скандалов, – произнесла тихо, и потянула греющую уши Лику из палаты.

В коридоре оглянулась по сторонам. Тамилы не видно, и слава богу. Значит, Паша отослал её.

– Мам, а что у папы и Глеба случилось? Поругались?

– Немного.

– Глеб что-то плохое натворил? – наивно спросила Лика.

Натворил в этот раз не Глеб, а Паша. И как он перед сыном вину будет заглаживать – большой вопрос.

Из палаты донесся яростный окрик.

Черт!

– Лика, сходи за кофе, – быстро сказала, и рванула к двери в палату, но дочка стояла ближе.

Моя испуганная малышка первой подскочила к двери. Распахнула её…

– Лика! – развернула дочку за плечо.

Но увы. Из палаты послышался болезненный выкрик Глеба:

– … и после того, как ты маме с Тамилой изменял, смеешь говорить, что только Тамила – шлюха? А ты тогда кто?

Я вытащила Лику за дверь, и захлопнула её. А затем со страхом взглянула в лицо дочери, надеясь что она не поняла, не расслышала.

Что хоть её эта грязь не коснётся.

Глаза дочери расширились. Лика напряглась как пружина…

Слышала или нет? Поняла ли?

– Лика, – погладила свою любимую девчонку по щеке.

Она головой мотнула, но не зло. Даже улыбнулась мне.

– Ругаются, – кивнула она на дверь. – Тебе кофе купить, да? Я схожу, мам, куплю. А ты скажи им чтобы не ссорились.

– Лика, – я вся сфокусирована на лице дочери, чувствую облегчение что не поняла она ничего, усталость страшную, предчувствие. – Всё будет хорошо.

Я выдала эту пустую фразу, сдаваясь.

Дочка кивнула, взяла кошелек из моей руки, и не торопясь пошла по коридору.

А я в палату. Где уже не крики, а тишина. Паша стоит у окна, в подоконник кулаками уперевшись, спина напряженная. Глеб и вовсе словно неживой.

– Паш, сходи с врачом поговори, пожалуйста, – попросила мужа выйти.

Он кивнул, пошел к двери, но рядом со мной остановился.

– Лика заходила. Она слышала?

Покачала головой отрицательно, а затем неуверенно.

– Не знаю, – прошептала.

– Домой вернемся – поговорим с ней, – бросил муж, и вышел, наконец, из палаты.

Поговорить нужно, вот только что говорить – не знаю. Если дочка слышала, что делать? Врать? Рассказать правду? Сказать, что это дело взрослых? Всё – мимо.

– Мам… мамочка… прости, – выдохнул Глеб.

Села рядом с ним. Дотянулась, погладила пальцы на его ладони.

– Я не сдержался, не подумал что Лика может услышать. Я не хотел. Так – не хотел, – глаза у Глеба испуганные.

Сестру Глеб не просто любит – он её обожает. Сначала ревновал нас страшно, отказывался подходить к Лике-младенцу. Затем стал наблюдать и посмеиваться над тем, как дочка ползать училась, говорить, ходить. Прикипал. А лет с трех Лика превратилась в хвостик старшего брата. Глеб ворчал поначалу, но полюбил её безусловно.

– Ты не виноват.

– Виноват. Мам, я капец как виноват перед тобой. Прости, что в дом её привёл. Я такой дебил!

– Ты не виноват! – отчеканила увереннее и спокойнее.

– Я кольцо купил. На разогреве выступал, копил, сам хотел на кольцо заработать, – Глеб будто меня не слышит, делится. – Тебе не рискнул признаться, мы же с Тамилой месяц всего… но я как вы с папой хотел, думал у нас также: раз и навсегда, и незачем время терять. Хорошо что не успел предложение ей сделать. Пошла она!

Села поближе к сыну, гладила его по волосам, успокоить пыталась.

– Очень часто первая любовь – не про «навсегда», а про опыт. Ты еще встретишь девушку, которую по-настоящему полюбишь. Через месяц, через год, через десять лет, но встретишь. Времени у тебя много, мой хороший.

Я говорила, понимая что слова в пустоту уходят. Сыну нужно переболеть, я верю что он справится, но как же обидно за него! Первая любовь изменила не с кем-то абстрактным, а с родным отцом – подобное на всю жизнь запоминается, уязвляет.